– Держись прямо, – порой одергивала ее хозяйка. – Носки врозь, а голову чуть наклони – остарбайтерам гордиться нечем.
Манька покорно повиновалась, но, когда в нескольких шагах перед собой увидела Валентину, не выдержала и рванулась вперед, за что тут же ощутила, как руку повыше локтя до крови ущипнули острые ногти с розовым лаком.
– Пфуй, девушки из порядочной семьи себя так не ведут! – с досадой прошептала Маргерит и церемонно поклонилась хозяйке Валентины, толстой даме в нелепом жакете. – Добрый день, фрау Гоблих, – пропела она. – Я думаю, лучше всего будет пойти в парк, там девочки могут порезвиться немного. Я всегда даю своей побегать, моцион, знаете, далеко не последнее дело.
И, чинно беседуя, дамы направились в парк, предоставив девушкам возможность разговаривать впереди. Манька оглядывала Валентину с радостью, любопытством и некоторой жалостью: подруга, всегда поражавшая ее воображение могучей женственностью, выглядела куда неприглядней ее самой. Грязные, наспех заплетенные волосы, старая одежда, на которой еще виднелся след от споротого знака, красные толстые руки.
– Ну, как ты? – не зная, что сказать, спросила Манька.
– Как видишь. Зато ты, видать, цветешь. Вон, отрастила! – Валентина хмуро ткнула пальцем в налившиеся круглые грудки. – И чем тебя только кормят?
– Меня хорошо кормят, мы все вместе кушаем, – пролепетала Манька, не ожидавшая такой агрессивности. – А ты чего делаешь?
– За павлинами хожу.
– Куда?
– Титьки отрастила, а ума не нажила! – фыркнула Валентина. – Птицы такие, с хвостами. Ферма у их. Так я этих павлинов чуть что – ногой тык посильнее, глядь, через пару дней и сдох. А отчего – поди, докажи. Кулаки проклятые, кормят раз в день со скотиной вместе. – Валентина грязно выругалась. – А хозяин, старичок – божий одуванчик, а туда же, все норовит в птичнике за задницу ухватить.
Манька ошеломленно слушала, совсем забыв, что хотела похвастаться изучением немецкого языка.
– Но ведь живая ж ты, Валя, живая. Ты лучше скажи, что война-то? Долго ль нам еще? Или уж во веки веков?
– А черт его знает. По мне так все равно, где вилами махать. А тебе-то чего домой рваться, вон вырядили. – И тут взгляд Валентины упал на дутый браслетик. – Ох, и цацки уж дали! Признайся, – сплюнула она. – Небось, спишь вовсю с хозяином-то?
Кровь бросилась Маньке в голову, и на секунду перед глазами мелькнуло худощавое, печальное лицо «офицера Эриха».
– Дура! – крикнула она что есть силы, и злые слезы обиды брызнули у нее из глаз. – Дура! Не смей!
Привлеченные шумом, к ним уже подбегали хозяйки.
– В чем дело? – строго спросила фрау Хайгет, а толстая замахнулась и ударила Валентину по лицу.
– Она… Она… – плакала Манька, не решаясь выговорить суть своей обиды. – Лучше пойдем домой, домой, – твердила она, не замечая, что называет домом свой плен.
– Я всегда подозревала, что вы страдаете отсутствием воспитания! – воскликнула Маргерит, крайне довольная таким оборотом событий. – Пойдем, Марихен, им только птиц держать, а не людей!
С этого дня Маньку перестали запирать на ночь.
* * *
Сразу за лесом взгляду Кристель открылось волнами уходящее вдаль поле, а на нем, то падая, то поднимаясь, ютилась деревенька. «Да, трудно, наверное, было жить в наших камнях после такого разрывающего грудь простора,» – подумала она, но Сандра внезапно остановилась.
– Вот мы и добрались. Но сейчас, пока еще не поздно, я хочу тебе сказать вот что: во-первых, шанс, что твоя героиня здесь, ничтожен. Она могла выйти замуж и уехать бог знает куда, ее сразу по возвращении могло взять наше гестапо и отправить в лагерь, наконец, она могла просто умереть. В России шанс найти человека всегда несравнимо меньше, чем у вас. Так что, не расстраивайся, если у нас ничего не выйдет.
– Я все поняла, – упрямо ответила Кристель. – Но все-таки мы идем. И еще: пока есть немного времени, научи меня сказать по-русски: «Здравствуйте, я внучка Эриха и Маргерит Хайгет. Простите меня за все.»
– Хорошо, – усмехнулась Сандра. – но только не говори это подряд. Последнюю фразу скажешь, когда будем уходить.
Небо совсем почернело, клубясь тучами, из которых, как из решета, все сильней лил дождь, огни теплились лишь в нескольких домах. Сандра решительно постучала в первую попавшуюся дверь, и через какое-то время на улицу выглянула крошечная старушечья голова, замотанная в подозрительное тряпье. Однако голосок у нее был бодрый.
– Чего надоть? – весело спросила она. – Да вы, сердечные, мокрые! Пройдите-ка в избу.
Девушки переглянулись и вошли. Внутри стоял труднопереносимый не привыкшим человеком кислый запах старости, бедности и грязи, но по углам пронзительным светом лучились лампады под темными суровыми иконами. Сандра зажмурилась, как будто прыгнула в холодную воду.
– Скажите, а тетка Марья здесь живет?
– Марья? Какая Марья? – плутовато, как показалось, шамкнула старушка, и Кристель стало совсем не по себе от этого смрадного помещения и призрачно-сказочной старухи.
– Марья Костылева.
– Полицаиха-то? А чего ж ей тут не жить! Туточки. Сандра обернулась к Кристель сияющим лицом.
– Удача! Сейчас я все узнаю, но ты молчи. Если она узнает, что ты немка, расспросов не оберешься. Но почему «полицаиха», бабушка?
– А как же! – Старушка многозначительно подняла вверх крошечный, согнутый крючком палец. – Полицаиха и есть. Как вернулась она тогда с двумя сундуками добра, так ихние порядки и стала наводить. Батраков нанимала. Бывало, утром выйдет в белых носочках, в шелковом платье, пойдет всю работу проверять и чуть что – носом тычет, переделывать велит. И ведь платья-то не пожалеет, прости господи, по земле ползать, каждый огрех высматривать… А вы кто ж ей будете?
Сандра на секунду замялась, но быстро ответила первое попавшееся:
– Мы из Ленинграда, нас попросили.
– Из городу, значит, – еще более важно сказала старушка. – Ну… А то ведь родственников-то у ей нет. Отец давно помер, мать еще до войны куда-то пропала, а сестру-то, Анну, убили. Не то наши, что с фрицами гуляла, не то фрицы, что партизанам помогала. Дело давнее, темное…
Даже Сандра ощутила, как ей становится нехорошо от вони и сети слов, которую все плела и плела крошечная старушонка, Кристель же просто дышала ртом, как рыба.
– Так где же она живет?
– А вы дом ейный сразу узнаете – хоромы! Только нынче-то темно. Олюшка! – пискнула старушка в утробу дома, и оттуда вышла, волоча ногу, высокая девочка с широким, белым и плоским лицом идиотки. – Доведи-ка их до Федоровны, полицаихи.
Девочка подняла на приезжих бессмысленные прозрачные глаза и, как слепая, пошла к двери.
