её бастардами приказала я заколоть и тех тоже, а потом, дескать, велела запечь их мясо в пирог и накормить тем пирогом непутёвого своего мужа, что, мол, только милосердием повара бастарды оказались спасены и спрятаны до поры, пока не схватили злодейку, то есть, меня, и не порешили, по научению монахов, казнить лютой смертью – сжечь на костре, а пепел развеять по ветру, чтобы, значит, не вернулась невзначай.
Да уж, приятель, мерзость всё это, как есть мерзость! Были и другие приписываемые мне преступления, похуже перечисленных, но их я вам даже называть не стану! Теперь-то вы и сами, наверняка, понимаете, как обманывают доверчивых слушателей подлые сказители, всякий раз завершая свои истории на пышности свадебного пира и сколь лживы их заверения о долгой счастливой жизни после! А уж сколько наивных девичьих душ погублено из-за этих россказней! Да что там говорить, я и сама одна из тех простушек, веривших некогда в чушь о прекрасных благородных королях, что женятся на юных красотках и остаются им верны до конца своих дней.
Впрочем, одного такого я всё же встречала. Человека истинно благородного, смелого, доброго, достойнейшего из правителей, какого знал мир. Закончил он, правда, плохо… как, в общем-то, и большинство ему подобных, о ком когда-либо доходила до нас молва. Ну да, так уж устроен этот мир, где справедливость давно похоронена в глубокой бездне и место то позабыто людьми.
Что говоришь? Ааа, хочешь узнать о том дивном человеке подробней! Это можно. Тем более, мне о нём всё равно придётся упомянуть, если вы с приятелем соизволите выслушать мою историю и до конца. А? С превеликим интересом, говоришь? Ну надо же! Будь только другом, освежи кружку, чтоб было чем старой Элле горло промочить, пока рассказываю. Вот так… Благодарствую, милый! Что ж, слушайте, да мотайте на ус, и ничего, что тот ещё не отрос, как у тебя, например, дружок. Это дело наживное. Главное, что сердце твоё уже сейчас достаточно велико.
9 кружка.
Так о чём это я? Ах да, благородный король!
Впервые я повстречала его на исходе первой своей луны в чужой земле, куда прибыла после позорного поражения. Край тот, надо сказать, был весьма благодатным, а местные жители, хоть и говорили на странном наречии, показались мне людьми вполне разумными, хоть и не больно-то радушными. Если бы не вездесущие церковники, что, сами понимаете, по старой памяти мне и нынче поперёк горла, то вовсе было бы неплохо на новом месте приживаться.
Хотя, конечно, всё это я сумела оценить много позже. А тогда, будучи совершенно раздавлена всеми перенесёнными несчастьями, и дышать-то продолжала лишь благодаря данному верному моему Кигану обещанию. Магию применять я опасалась, не желая быть обличённой или, что ещё хуже, обвинённой наново, так что, если и прибегала порой к чарам, то лишь к самым простеньким, да от крайней необходимости. Люди в том краю почти повсеместно уж отказались тогда от своих старых богов, но вот различные суеверия в них жили крепко, порастая, как дурной плесенью, страхами да запретами.
Вот и перебивалась я, как умела. Нищенствовала, ела что придётся и когда повезёт, ночевала под открытым небом, как дикий зверь. Одежда моя, и прежде бывшая неприглядными лохмотьями, за время скитаний вовсе обтрепалась, а золотые косы свалялись в грязные колтуны, так что и без всякого морока вид мой был в те дни жалок. В чём я в полной мере убедилась, решившись, наконец, извлечь из котомки своё драгоценное Зеркало.
Не передать словами до чего же горько было глядеть на себя в столь плачевном обличии! Попыталась было сосчитать сколько ночей уж провела вот так, дрожа, под чужими звёздами, да не сумела. Тогда-то я и поняла – пора брать себя в руки. Пора как-то устраивать свою судьбу, и лучше бы повернуть всё так, чтобы снова спать на перине, а не на соломе.
Тогда произнесла я магические слова, дабы пробудить скрытую в Зеркале силу, и сама не узнала своего голоса, охрипшего от долгого молчания, слёз и ночного холода. Впрочем, Зеркалу такие штуки были не важны, всё, что требовалось: нужное заклинание, да капля крови, и спустя короткое время, план дальнейших действий был у меня готов!
Вышло так, что я забрела к самым границам владений двух королей, меж которыми как раз разгоралась вражда. Один из них вознамерился вскоре выступить против другого с немалым войском, второй не собирался уступать и готовился защищать свои земли с мечом в руках. Людей у него, правда, было в половину меньше, зато отваги хоть отбавляй. А ещё выяснилось, что слывёт он человеком справедливым и достойным, подданными любим, да, вдобавок, собой недурен. К тому же, несколько лет назад овдовел.
Это и решило дело.
Наутро, перво-наперво собрала я необходимые корешки да травы, после, спустилась к реке и как следует отмылась. Там же, у брода, нашла я старый примятый ударом палицы шлем, что сгодился вместо горшка, когда взялась я из собранных трав варить зелья и мази, способные вернуть мягкость коже и блеск волосам. Наконец, подглядев заранее, где прачки из ближайшей усадьбы полощут господское бельё, сумела подплыть тихонько к зазевавшимся дурёхам да выкрасть у них из-под носа дивное платье из тонкой беленой шерсти. Тем поступком не горжусь, скажу вам сразу, но ведь нельзя же было показаться красавцу-королю в прежних вонючих лохмотьях! Нет, их я приберегла для появления перед кое-кем другим!
Признаюсь, нарядное платье – не единственная кража, совершённая мною в те дни. Пришлось то там, то тут прихватить ещё всякого по мелочи, среди прочего, пяток мужских подкольчужных рубах, незаконченный кузнецом доспех с родовым вороном, знаком соперника моего избранника, обрывок цепи да котомку свиных кишок с бойни. Когда же всё необходимое было собрано, накинула я вновь свои лохмотья поверх нового платья, укрыла покрывалом волосы, снова сияющие и мягкие, завернула кровавую требуху в рубахи и, снарядившись таким образом, в день, когда должны были сойтись два войска, села у брода дожидаться их появления.
Первыми, как я и рассчитывала, едва лишь забрезжил рассвет, показались нападающие. Вёл их угрюмый король-завоеватель с наполовину седой бородой, редкими клоками волос вокруг лысого черепа и под чёрно-белым штандартом, столь же мрачным, как и он сам. Едва он и его люди приблизились настолько, чтобы видеть меня, сидящую у воды, стала я напевать жалобную старинную балладу, в коей оплакивается смерть тысячи героев, павших в бою. С этой песней, что звучала как
