— Можно сделать по другому! — быстро предложил Берия, — в течение, скажем, полугода мы не предпринимаем никаких кардинальных изменений. Волков работает моим заместителем и готовит почву для перехода на новые приоритеты… а если за полгода сбывается все, что он предрекал, то…
— Отличный план, Лаврентий! — одобрил Сталин, — превосходный! За одним исключением. Если то, что говорит этот Андрей Константинович, правда, то полгода — неоправданно большой срок. Я бы рекомендовал три месяца. Что он там напророчил на начало года?
— Да он как бы ничего и не упоминал о начале года, — задумался Берия, — а если и говорил, то совсем немного. В феврале должно уйти в отставку правительство Стоядиновича… буквально через пять дней англичане должны прибыть в Германию на переговоры относительно сотрудничества промышленников…
— Они так это называют! — фыркнул Сталин, — а мы это называем совсем по-другому! Дальше, Лаврентий!
Берия послушно покопался в памяти.
— Пятнадцатого марта войска немцев войдут в Прагу. Поэтому, закончившиеся в тот же день переговоры о необходимости развитии торговли между Германией и Британией англичане не обнародуют. В середине апреля Чемберлен в ответ на наше предложение о трехстороннем договоре (СССР, Англия, Франция) ответит: «Я скорее уйду в отставку, чем подпишу договор с Советами!»
— И не удивительно! — недовольно кашлянул Иосиф Виссарионович, — эта английская сволочь со своей политикой непротивления Германии поставила всю Европу в очень неудобное положение. Он что, не чувствует, чем это все пахнет?
Берия мягко произнес:
— Волков утверждает, что в мае сорокового года ему придется подать в отставку. Его заменит некто Уинстон Черчилль…
— Потомок герцогов Мальборо? Тот, что постоянно критикует Чемберлена?
Лаврентий Павлович кивнул.
— Волков предрекает ему стать «спасителем короны». Товарищ Сталин, так что, продолжать? В июне…
— Довольно! — произнес вождь, — судя по всему, у нас в июне будут другие заботы. Ты, Лаврентий, сказал о том, что пятнадцатого марта немцы должны войти в Прагу. Думаю, этого будет достаточно, чтобы поверить нашему незнакомцу. В течение же оставшихся двух месяцев необходимо сделать все для того, чтобы переход нашей промышленности на военные рельсы возможно было совершить даже без малейших задержек.
Берия хмыкнул:
— Честно говоря, мне кажется, что Запад и так не вполне понимает, по какому пути мы развиваемся. Даладье что-то там говорил…
— Пусть говорит. Если Волков прав, то у нас есть чуть больше двух лет. А мы, товарищ Берия, надеялись как минимум — на пять. Еще лучше — десять. Попросите, пусть он войдет.
Когда Андрей Константинович вновь занял свое недавнее место в кабинете главы государства, Сталин с трудом заставил себя присесть.
— В такой обстановке мы не имеем права пренебрегать столь убедительными доказательствами. Но и верить в ваши пророчества, товарищ Волков, нам не хочется. Страна не хочет войны — это лишь недобитые троцкисты мечтают о «мировом пожаре». Мы же с товарищем Берия придерживаемся мнения, что любой пожар — это беда. Так, Лаврентий?
— Абсолютно верно! — кивнул нарком.
— Поэтому поработайте пока на должности одного из заместителей наркома внутренних дел. Составьте тщательный анализ мировой обстановки и проработайте план: как нам отодвинуть сроки войны. За два года стране к войне не подготовиться — это факт. Не нужно думать, что мы дураки и не видим, что творится в Европе.
Сталин замолчал. Волков с неудовольствием сказал:
— Я не говорил, что тут сидят дураки.
Иосиф Виссарионович примирительно произнес:
— Возможно, я неправильно выразился. Но судить вам все равно проще. А мы не знаем прикупа. Вот так, товарищ Волков!
В следующую ночь товарищу Сталину вновь приснился загадочный сон. Господь Бог укоризненно качал головой.
— Не можешь ты, Сосо без своих чекистских штучек! Тот Иосиф был сговорчивее.
— Тот Иосиф был дурак! — буркнул непочтительный Сталин.
— Ну-ну! — хмыкнул Бог, — а ты, значит, умный? Самая работящая лошадь в конюшне! Ладно. Признаю: тот Иосиф и впрямь… был немного кретином.
— Вот-вот! А у меня страна!
— И народ!
— И народ. Который не знает сам, чего хочет.
— Зато это прекрасно знаешь ты!
— Что именно?
— Что нужно народу!
— Конечно, знаю! Ты мне, Господи, лучше скажи: война точно будет?
Бог пожал плечами.
— Если бы к вам не попал мой… Волков, то война была бы точно. А теперь все зависит от степени вашего доверия.
Сталин во сне топнул ногой.
— Да ты хотя бы представляешь, каково это — перевести экономику в режим интенсивной подготовки к войне?
— Откуда? Я — Бог, а не экономист. И в твое кресло не рвусь, заметь. Уж слишком оно на электрический стул похоже.
Но Иосиф Виссарионович не замечал сарказма.
— У меня до сих пор крестьяне кое-где в лаптях ходят! А ты говоришь, война! Неужели невозможно остановить этого ненормального Гитлера?
Казалось, Бог немного сконфузился.
— За ним стоят не менее влиятельные господа, — наконец изрек он, — и имя им — легион. Не забыл еще курс «Закона Божьего»? Поклоняется Гитлер древним призракам, имена которых по-хорошему должны были бы забыть во всем мире. Ведь пока о них помнят, они не угомонятся. Понял? Это тебе не по Тибету таскаться в поисках Шамбалы.
— Понял! — угрюмо проворчал Сталин.
— И еще, Иосиф! — Бог впервые назвал его взрослым именем, — передай Волкову на словах: пусть он работает, а затем я найду способ его отсюда забрать.
— А сам почему не сможешь передать?
— К нему в сон не так просто попасть. Даже не знаю, возможно ли вообще…
Волков в эту ночь ночевал впервые в своей, пусть и служебной, квартире. Как птице высокого полета и персоне особой важности Сталин лично приказал «выделить товарищу Волкову жилплощадь в Кремле». Андрею Константиновичу на скорую руку отвели помещение в одном из особняков, которые строились в незапамятные времена для членов царской семьи. Княжеские палаты Волкову, конечно, не дали — факт. Но двухкомнатные апартаменты, в котором раньше жила прислуга, он получил. Рассохшиеся дубовые полы, подтверждающие каждый его шаг скрипом и визгом, узенькие окошки-бойницы, небрежно оштукатуренные стены, которые уже позже кто-то пытался привести в божеский вид — все это напоминало ему казармы в Учебном центре Несвижа, где по-молодости довелось побывать в командировке. Старина Джером говорил, что иметь дом, обшитый резным дубом — все равно, что жить в церкви. Приблизительно в таком месте и довелось поселиться Андрею Константиновичу.
Узкая солдатская постель — гражданские такую называют «девичьей» — она с трудом подходит человеку, разменявшему седьмой десяток. Это ерунда, что тело молодое — нервы за годы бурной жизни в нескольких мирах привыкли к относительному комфорту. Попытавшись уснуть сразу же, Волков своей цели не достиг. Пришлось садиться за миниатюрный письменный стол и изучать его содержимое. Затем взгляд его плавно переместился на стены. О прежнем владельце этих покоев напоминали лишь репродукции картин известных художников: Шишкина, Репина, Айвазовского. Висел даже «Философ» Рембрандта. Из картин ему понравились лишь полотна Шишкина, пейзажи его расслабляли. Репин был чересчур реалистичен, а картины Айвазовского заставляли сопереживать несчастным людишкам в шлюпках и на кораблях.
Андрею Константиновичу захотелось чаю, поэтому он включил освещение и прошел в другую комнату, где стоял примус, а на столе располагался чайный сервиз со всем необходимым для чаепития. При виде примуса ему расхотелось чаю, и он с удовольствием выпил несколько глотков холодной воды.
— Нужно будет попросить, чтобы достали мне термос! — проворчал Волков, укладываясь спать.
Неожиданно для себя он мгновенно уснул. Снились ему сорта чая, выставленные в специализированном магазине Минска, куда они любили заходить с матерью. Андрюша был снова маленьким, но тревожно дергал мать за руку и просил купить кяхтинского. Старый еврей-продавец мечтательно закатывал глаза, вспоминал молодость и кяхтинский чай, но в руки им совал пачку индийского первого сорта. Андрюша плакал и сучил ногами. Странное дело: топал ногами он по мраморному полу, но звук был такой, будто стучат по дереву.
Стук в дверь повторился. Волков открыл глаза и увидал, что в окна-амбразуры уже пытается заглядывать позднее январское солнце. В дверь постучали снова.
— Минутку! — произнес он, вставая с постели и натягивая брюки-галифе, — войдите!
Вошел молодой, настороженный. Лицо истукана, но по дергающимся пальцам видно — робеет.
— В распоряжение товарища Волкова. Адъютантом.
Андрей Константинович оценивающе посмотрел на него.
