— Сына своего к вам отправлял, — с укоризной напомнил он.
— Не к нам, — уточняет Сталин.
— Точно! — в бездонных глазах появляются черные кристаллики, — вы бы его не распяли! Это — факт. Расстреляли… да?
Вождь молча пожал плечами.
— Понимаю… работа такая. Строим демократию, а кто против нее — тех расстрелять… с чего вы взяли, что русскому народу нужна демократия?
Сталин при этих словах оживился.
— Вот и я так считаю!
Господь насмешливо выпустил струю дыма, точно цельный паровоз.
— Ага! Только некоторые товарищи по партии не согласны. Ладно… хватит демагогии. Не время и не место. Прислал на этот раз я в мир не молодого мальчика, но взрослого мужа. Можно сказать, пожилого почти человека. Вы уж проявите уважение к его сединам. Душевно вас прошу!
Сталину на миг стало нехорошо от этой просьбы, однако он собрался и спросил:
— Так… а как же нам узнать этого посланника?
Господь на миг изменился в лице и стал похож на Андрея Константиновича Волкова.
— По глазам! — сказал он и улыбнулся, начиная таять в воздухе, — в тот день, когда старое считается новым, он попадется тебе на глаза, Сосо!
Если бы довелось в сон Вождя Народов проникнуть Волкову, то он бы с радостным удивлением узнал в прощальной улыбке характерный оскал Хранителя.
Когда странный сон повторился в третий раз, Иосиф Виссарионович почувствовал, что вскоре должно произойти что-то очень важное. Вопреки обыкновению, он встал с постели в девятом часу, попросил, чтобы ему подали стакан кефира и залпом опорожнил его. Взгляд его упал на настольный календарь — 13 января 1939 года. В этот день все прогрессивное человечество отмечало канун Старого Нового года, а особенно прогрессивные славяне праздновали праздник Коляд. Как не боролась церковь с языческими пережитками — память народа оказалась сильнее. Нынче советская власть с тем же успехом боролась с пережитками в виде православной религии. Хотя вполне возможно, большевики так мстили Церкви за то, что не захотела объявить их новой Мессией.
Совсем некстати Сталину вспомнился навязчивый сон, и внезапно он принялся вспоминать годы, проведенные в Горийском духовном училище, а так же кружок самообразования из таких же зеленых сорванцов-грузин, что учились в Тифлисской семинарии. В отличие от Ульянова-Ленина, у него не было отца в чине действительного статского советника. И структуры образования не спешили распахивать свои двери, когда к ним подходил алчущий познаний Иосиф. От отца ему передалось это обостренное чувство жажды, но Виссарион предпочитал книгам грузинское вино. Не брезговал и чачей. С детских лет Иосиф не любил поговорку: пьет, как сапожник. Ибо была в ней сермяжная правда.
После обеда он появился в своем кабинете и долго сидел, упершись локтями в столешницу. Он понял, что сегодня именно тот день, когда старое считается новым — сегодня именно тот день, когда ему доведется повстречаться с мессией.
— Чертовщина какая-то! — произнес он по-русски, — плотника ведь тоже Иосифом звали. И Евангелие утверждает, что плотник поверил. Доверчивый, кретин, был! А как империалисты проклятые оружие новое придумали — чтобы сны насылать прелестные. Тьфу ты! Это ведь до чего удуматься можно!
На всякий случай вызвал Власика и учинил ему подробный допрос: не случалось ли чего в последние несколько суток. На недоуменные взгляды своего «волкодава» пояснил, что последние несколько ночей плохо спал. Вроде бы слышал шум работающего автомобиля. Власик подумал, что шеф попросту переработался, но вслух этого говорить не стал.
— Полнолуние, Иосиф Виссарионович! — вместо этого произнес он, — некоторые люди плохо спят в полнолуние.
Сталин едва не вспылил и не ответил резкостью. Мол, старому революционеру не пристало обращать внимание на фазы луны, а ему и вовсе — всегда было на них начхать. Затем вспомнилось, что в этом году ему исполняется шестьдесят лет, а время — это такой фактор, которому также на все чихать. Даже на товарища Сталина — лидера самой передовой страны в мире. Увидав кислую мину на лице вождя, Власик испросил разрешения удалиться. Сталин же продолжал философствовать. За окном уже начало смеркаться, а он никак не мог заставить себя вернуться к сиюминутным делам. Карусель времени кружила его, выхватывая из тьмы прожитых лет лица былых соратников и врагов, бледные портреты обоих покойных жен, сцены ограбления Тифлисского банка и похороны Ленина.
От горестных воспоминаний Сталина отвлек Александр Поскребышев — его личный секретарь.
— Берия просится, — произнес он, — с каким-то штатским.
— Наконец-то! — едва слышно произнес Иосиф Виссарионович, — пусть Лаврентий войдет.
— А штатский? Некто Волков Андрей Константинович…
— Пускай подождет!
Вошел Берия. Поздоровался с вождем на грузинском языке. Обменялись рукопожатиями. Сталин жестом пригласил Лаврентия Павловича присесть на кожаный диван.
— Как там империалисты? — полушутливо спросил он, — небось, не додумались до того, чтобы отметить старый новый год?
— Считаю, что не додумались, товарищ Сталин, — ответил Берия, не понимая, к чему клонит вождь.
— Вот-вот! Только наши люди могут замечать подобные парадоксы. Память народа тяжеловесна — несмотря на то, что мы уже двадцать лет живем по григорианскому календарю. Вы, товарищ Берия, помните, почему календарь называется григорианским?
— По-моему, оттого, что он был введен римским папой по имени Григорий… не помню, которым именно — я не силен в вопросах религии…
— Тринадцатым, товарищ Берия, тринадцатым! Григорием Тринадцатым в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году. Представляете, даже в те годы люди задумывались о том, что принятая система измерения времени несовершенна. Вполне возможно, что спустя триста лет наши с вами потомки будут удивляться, как мы с вами могли жить в столь несовершенное время.
Сталин замолчал. Берия искоса посмотрел на него, недоумевая, к чему вождь затеял эту беседу. Он решил подождать, пока Сталин сам не поинтересуется целью его визита. Но тот не торопился: смотрел в темное окно на усыпанное звездами небо, отстукивал пальцами по подоконнику неслышный ритм лезгинки, что-то промычал себе в усы.
— Вы что-то сказали, товарищ Сталин?
— Нет. Я подумал. Подумал, что хорошо было бы править нашей страной через три сотни лет. При условии, что социализм победит во всем мире, и над миром воссияет солнце свободы. И наши с вами преемники, товарищ Берия, станут думать лишь о том, как разнообразить жизнь людей в своей стране. И не будут проводить бессонных ночей, оттого, что вокруг враги. Внешние… внутренние.
Вождь вернулся к дивану и устало опустился на него.
— Что у вас там? Выкладывайте.
Берия не к месту вспомнил анекдот, который ему буквально вчера рассказал Волков. На приеме у врача мужик на аналогичное предложение расстегнул ширинку и выложил свое хозяйство на стол. «Жалуетесь?» — оторопел врач. «Хвастаюсь!» — буркнул пациент.
— Чему вы улыбаетесь? — спросил Сталин, пытливо посмотрев ему в глаза.
— Извините, — смутился Берия, — просто… тот человек, который ждет в приемной, намедни рассказал мне один забавный анекдот.
— Так расскажите! — попросил Сталин, — я тоже люблю анекдоты.
Глава 7
— Значит вы, товарищ Волков, считаете, что у нас есть немногим более двух лет?
— Товарищ Сталин, — Волков посмотрел в смертельно уставшие глаза Вождя Народов, — это не я так считаю, это — моя прошлая реальность. Вы надеетесь избежать войны с Германией?
Сталин докурил свою трубку и принялся аккуратно ее чистить. На вопрос Андрея Константиновича он ответил не сразу. Берия священнодействовал напротив — он собственноручно заваривал кяхтинский чай. Видимо, два грузина решили удивить Волкова своим гостеприимством: на черном лакированном столе стоял графин «Хванчкары», лежал огромный блин свежеиспеченного лаваша, на тарелке — тонкими ломтиками нарезанная брынза.
— Мы всеми силами стремимся избежать этой войны, — наконец произнес Иосиф Виссарионович, — но так же понимаем, что просто так Гитлер не успокоится. Товарищ Волков, вы ведь тоже прекрасно знаете, что Советский Союз к войне не готов.
— Товарищ Сталин, — вмешался Берия, — Андрей Константинович, в силу определенных факторов, понимает все. А так же знает, к чему приведут последствия подобной войны.
— Мне известно насчет «определенных факторов»!
Сталин произнес эти слова с неудовольствием. Все-таки, он был единоличный правитель огромной страны, владыка многих миллионов душ. Если смотреть на вещи более приземлено, то к появлению Волкова он отнесся настороженно — точно интендант к ревизору. Но помимо того, что он являлся Вождем Народов, он был еще и Отцом Народов — со всеми родительскими заботами и рефлексами. Здесь появлялся тонкий психологический подтекст: отношениям Андрея Константиновича и Сталина суждено было перерасти в плоскость «родитель — гувернер». Но не тот гувернер-француз, а свой дядька-слявянин. По глубочайшему убеждению Волкова, Иосиф Виссарионович попросту конфузился. То же самое чувство он бы испытывал, если бы его ради спасения страны попросили бы спеть где-нибудь в Большом театре. Это из того же ряда.
