Будучи избран одним из главных военачальников Правителя, я как посланец по указу государя ниспроверг врага династии, а как наследник боевой славы многих поколений предков моих смыл позор с их доброго имени. Меня надлежало наградить, но, противу моих ожиданий, из-за свирепой клеветы великие подвиги мои остались без последствий. Я ни в чём не повинен, но меня осыпают упрёками, и я лишь плачу кровавыми слезами.
Всей душой стремлюсь я объясниться, ведь сказал же Конфуций: «От хорошего лекарства горько во рту, но оно помогает излечиться; правдивые слова с трудом входят в уши, но они помогают делу». И вот Вы не можете разобрать, что в наветах на меня правда, а что ложь, а меня не пускают в Камакуру, и я не имею возможности изложить свои настоящие мысли, и дни мои влачатся в Косигоэ впустую. Коль скоро не могу я предстать перед Правителем, уж не прервалась ли братская связь между нами, определённая в прежних рождениях?
Или, может быть, это возмездие мне за провинности в прошлой жизни? В таком случае, если только не возродится мой покойный отец, то кто ещё откроет мне, неразумному, истоки печалей моих? Чьи сердца состраждут мне в беде моей? Скажут: снова он витийствует, он ропщет и жалуется, но вот: был я пожалован от родителей жизнью, однако лишь самое малое время прошло, а отец уже в мире ином, и сделался я сиротой, и материнские руки унесли меня в земли Ямато, в захолустье уезда Уда, на пастбище Драконьих Ворот. С тех самых пор не знал я ни дня покоя. Я только мог сколь угодно тщить свою бесполезную жизнь, но появляться в Киото мне было нельзя, и я скрывался по разным глухим местам, проживал там и сям в отдалённых провинциях и служил всяким тамошним жителям, простолюдинам и мужикам.
Но вдруг судьба обернулась счастьем, и меня послали в столицу походом на Тайра. Первым делом я покарал Кисо Ёсинаку, а затем, чтобы повергнуть в прах дом Тайра, мне приходилось гнать коня через скалистые горы, уходящие вершинами в небо, я шёл на верную гибель, чтобы разгромить врага, я бросал вызов бурям, бушующим на безбрежном море, и был готов бестрепетно пойти ко дну, чтобы труп мой стал добычей акул. Доспехи и шлем были моей постелью, война была единственным помыслом, и всё для того, чтобы успокоить терзаемые обидой души предков моих и исполнить заветную мечту всей жизни, а иного дела для меня не было.
Что же, я стал столичным судьёю пятого ранга, так разве это не к вящей славе нашего дома, разве это не редкое отличие в наше время, и что может с ним сравниться? И тем не менее я пребываю в глубокой скорби, и сетую я безмерно. И если не к защите богов и будд, то к кому ещё я бы мог обратиться со своею печалью? Вот почему я брал бумажные талисманы из Кумано и других разных храмов и, призвав в свидетели больших и малых богов Японии, а также будд преисподней, писал на обороте «клятвенные письма», в которых заверял в чистоте своих помыслов. Что нужды! Прощения от Правителя я так и не удостоился.
Наша страна – страна богов. Боги отвергают неправедных. А более мне надеяться не на кого. Поэтому от всей души взываю я к Вашему безграничному милосердию. Выберите удобный час и, втайне обеспокоив Правителя, доведите до высокого слуха, что за мной никаких провинностей нет. И если будет мне даровано прощение, тогда «да осенит Ваш дом избыток радости от накопившихся добрых деяний», а процветание Ваше да распространится на Ваших отдалённых потомков! Чело моё разгладится от мимолётных огорчений, и я обрету наконец спокойствие в этой жизни.
Нет слов, чтобы выразить все мои чувства, поэтому остальное опускаю.
Почтительнейше и с благоговением
Минамото ЁсицунэВторой год Гэнряку, пятого месяца, … дня
Так было написано в послании. Когда его зачитывали, то все плакали – от Правителя и до находившихся в высоком присутствии дам. И на время Ёсицунэ был оставлен в покое.
Так прошло лето, а когда осень была в разгаре, Судья Ёсицунэ отправился в столицу. Его отменно приняли у государя-монаха. Было благосклонно сказано: «Лучшего наместника для Киото, чем Ёсицунэ, не найти», и всё сделалось по этим словам. Но вот и осень прошла, и началась зима, а злоба Кадзивары не иссякала, он клеветал с прежним усердием, и Правитель вновь склонился к тому, что Кадзивара, наверное, прав.
О том, как Тосабо пошёл в столицу на Ёсицунэ
Было приказано призвать Тосабо из Никайдо, и он был призван. Камакурский Правитель ждал его не в повседневной своей приёмной, а в малом кабинете, и при нём был Итиобо, уроженец провинции Кадзуса. Когда Кадзивара Гэнда, сын клеветника Кадзивары, доложил, что Тосабо явился, Правитель повелел:
– Пусть войдёт.
Тосабо почтительно повиновался. Правитель сказал Гэнде:
– Подай ему вина.
Гэнда с особенной любезностью поднёс Тосабо вина и стал ему прислуживать.
Правитель произнёс:
– Я говорил с Вадой и Хатакэямой, но они оказались решительно непригодными. Куро Ёсицунэ, пользуясь благоволением государя-монаха, готовит в столице смуту, а между тем, когда я говорю с Хатакэямой, он отказывается, а Кавагоэ Таро ссылается на родственные узы и отказывается тоже. Кроме тебя, мне не на кого положиться. Дела в столице тебе известны, поезжай туда и убей Ёсицунэ. В награду получишь земли Ава и Кадзуса.
Тосабо в ответ на это сказал так:
– Почтительнейше выслушал высокие речи. Правда, полагал я, что вам благоугодно будет приказать мне как монаху изъяснить вам положения «Лотосовой сутры» или наставить вас в учении Будды, а вы вдруг удостаиваете меня приказа истребить вашего собственного родича, и это повергает меня в скорбь.
Едва Тосабо закончил, как лицо Правителя исказилось, он сделался страшен, и Тосабо покорно перед ним склонился.
– Да уж не стакнулся ли ты с Куро Ёсицунэ? – проговорил Правитель.
«А если разобраться, – подумал Тосабо, – так пусть он приказывает хоть отцу родному голову срубить. В битве между великими не пристало самураю жалеть свою жизнь». И он сказал:
– Если так, покоряюсь вашей воле. Исполненный почтительности, прошу только вашего снисхождения.
– То-то! – произнёс Правитель. – Я так и думал, что, кроме тебя, некому взяться за это дело, и я не ошибся. Гэнда, поди сюда!
Кадзивара Гэнда тут же появился.
– Как у нас та вещь? – спросил Правитель.
Гэнда принёс из кладовой небольшую алебарду с лезвием длиной в один сяку и два суна, украшенную по древку серебряной спиралью и узором из перламутра.
– Положи к Тосабо на колени, – приказал Правитель. Затем он сказал, обращаясь к Тосабо: – Это сделано оружейниками Сэндзуи, что в землях Ямато, и бережно мною хранилось. Так уж повелось, что для истребления моих врагов лучше всего подходит оружие с длинной рукоятью. Например, когда мы напали на Тайру Канэтаку, у Катодзи в руках была алебарда, и как же легко летели с плеч головы! Возьми это оружие с собой в столицу, насади на остриё голову Ёсицунэ и принеси сюда.
Жестоко звучали его слова. А он призвал Кадзивару-отца и повелел:
– Послать с Тосабо всех людей из Авы и Кадзусы!
«На что мне такое большое войско? – подумал Тосабо. – Я не собираюсь устраивать настоящее сражение. Надо всего лишь подкрасться и совершить ночной налёт». И он сказал:
– Большое войско мне не нужно. Я возьму с собой только свою дружину.
– А много ли у тебя в дружине? – осведомился Правитель.
– Сотня человек наберётся.
– Ну что ж, этого должно быть довольно.
И ещё подумал Тосабо: «Если взять большое войско, то в случае удачи на них не напасёшься наград. Ведь в Аве и Кадзусе большая часть земли под наделами, свободных же земель совсем мало и на всех не станет. А на мою дружину как раз должно хватить».
Так прикидывал он, допивая вино, затем взял подарок Правителя и вернулся к себе в Никайдо. Созвав родичей и дружинников, он объявил им:
– От самого Правителя обещана награда. Надобно спешно съездить в столицу, потом быстро вернуться и вступить во владение пожалованной землёй. Так что готовьтесь.
– Это обычная служба? – спросили его. – Тогда за что награда?
– Приказано убить Судью Куро Ёсицунэ, – ответил он.
Тогда те, кто знал обстоятельства, сказали:
– Будут у него и Ава, и Кадзуса, коли сам он останется жив. Вот только вернётся ли он живым из столицы?
Другие, бодрясь, вскричали:
– Будет удача господину – будет удача и нам!
Потому и говорят: сколько людей, столько мнений.
Тосабо был от природы хитроумен, и он понимал, что не годится отряду идти в столицу обыкновенным порядком. Раздобыл он сто тан белой материи и велел сшить на всех чистые одежды паломников; мирянам он нацепил сидэ на шапки эбоси, монахам он нацепил сидэ на чёрные колпаки токины, и даже коням он нацепил сидэ на гривы и хвосты и велел вести их в поводу как подношение богам; доспехи и панцири уложили в лари, а лари завернули в чистые соломенные маты, обвязали соломенными жгутами и прицепили к ним ярлыки с надписью: «Первые в году дары для Кумано». Затем был выбран день, счастливый для Камакурского Правителя и несчастливый для Судьи Ёсицунэ, и Тосабо выступил из Камакуры со своим отрядом в девяносто три человека.
