— Унес, да не донес в целости-то. Поморожены они у тебя, ноги-то, — назидательно выговорил старик. — Тильки ты не печалься. Бог даст, выходим ноги-то. А пока сказывай.. Ты кто же будешь-то?
— Летчик я. Из плена бежал.
— Ты вроде как бы... кавказец какой... грузинец, что ли? — поинтересовался старик, уловив явный акцент.
— Угадал, батя. Грузин я по национальности.
— Что ж, а мы украинцы — все одно советские люди. Зовут-то как?
— Григорий.
— От ить и имя-то наше. Гриша, значит. А меня Яковом кличут. Яков Семенович, — поправился старик. — А матку Мария Захаровна. У нас ить меньшого тоже Гришаткой звали.
— А сыновья где?
— Так ить... знамо где... На хронте с германцем дерутся. Тильки, как пришли немцы, так и замолкли оба. Теперича незнамо, чи живы, чи нет. Мабуть, где так же вот люди выручают, — старик вздохнул и задумался.
Жена его уже давно прошла за занавеску, откуда теперь доносились всхлипывания.
— Да, у всех горе. Только вы не печальтесь. Придут наши. Возможно, и сыновья отыщутся.
— Знамо дело, мабуть, и отыщутся. Тильки когда они придут наши-то. Теперича... более года ждем, дождаться не можем. Дюже намаялись под немцем-то.
— Слушай, отец, слушай внимательно. — И Долаберидзе начал рассказывать старику о битве на берегу Волги, об окруженной армии Паулюса.
Яков Семенович как-то напрягся. В полумраке комнаты, освещенной керосиновой лампой, все чаще и чаще поблескивал его единственный, наполнявшийся влагой глаз. Старик ловил каждое слово летчика и изредка, когда события захватывали, удивленно повторял:
— Ишь, ить как! Знать, недолго нам маяться. Чего ж раньше бы так?
А Долаберидзе все говорил и говорил. Вскоре речь его стала бессвязной, глаза закрылись, глубокий сон сковал тело.
Яков Семенович заботливо поправил стеганое одеяло, положил под ноги летчика подушку и, глубоко вздохнув, полез на печку. Вскоре в хате стариков Петренко повисла тишина.
Долаберидзе проспал остаток ночи и почти весь день. Разбудили его выстрелы, доносившиеся с улицы.
— Это кто стреляет? — спросил он у подошедшего к окну Якова Семеновича.
— А кто его знает. Теперича ить все стреляют... А ты спи, спи поболе... Ноги тебе жирком пообтерли. Сейчас мать молочка испить даст и спи, это теперича твое главное лекарство.
Только сейчас Долаберидзе пристально огляделся. Посередине комнаты стоял квадратный стол, застеленный старой клеенкой, у стены между двумя окнами покоился самодельный комод, в одном углу большой сундук был покрыт белой кружевной накидкой, в другом висела небольшая икона и под ней почерневшая лампадка. От побеленной печки-мазанки тянуло теплом. Из-за занавески, отделяющей почти четверть комнаты, аппетитно пахло свежевыпеченным хлебом.
Невольно вспомнился родительский кров. И хотя комната, где вырос Долаберидзе, не была похожа на эту, между ними было какое-то сходство. Тот же уют, та же скромная обстановка трудовой семьи, такие же фотографии родных, развешенные на стене заботливой рукой. Глядя на карточки незнакомых людей, Григорий думал об отце, матери, сестрах.
Из-за занавески вышла Мария Захаровна с миской в руках. Из-под серого, шерстяного платка, покрывавшего ее голову, выскользнула на лоб прядка седых волос, от глаз к вискам лучами расходились старческие морщинки. В потускневших голубых глазах сквозила забота.
— Яков! Помоги!.. Мне одной не сдюжить, — попросила она мужа.
Старик подошел к кровати, приподнял одеяло на ногах летчика и взял у жены миску.
— Ишь, дохтур, опять мазать хочет, — лукаво подмигнув единственным глазом, пояснил он.
Долаберидзе не видел своих ног. Лишь подсознательно чувствовал, как шершавые руки нежно массируют ступню и пальцы. Мария Захаровна пригоршнями брала жир из миски. Долаберидзе разглядел на ее руках синеватые змейки вздувшихся вен. «И у моей мамы такие же», — вспомнил он.
— Спасибо вам, мамо!
— Погоди, сынок, спасибо гутарить, от коли выходим, тогда и скажешь, — посоветовал Яков Семенович и, поставив миску с жиром на стол, укутал одеялом ноги летчика.
Мария Захаровна принесла полную кружку молока и большой ломоть еще теплого хлеба. С детства Долаберидзе не любил молоко, но теперь выпил его с наслаждением.
Больше двух месяцев Григорий Долаберидзе был прикован к постели, и ежедневно его окружала поистине родительская забота незнакомых до этого людей. Много бессонных ночей провели старый конюх Яков Семенович Петренко и Мария Захаровна возле кровати больного. Они спасли ноги летчика, спасли его жизнь.
А весной сорок третьего года, когда солнце растопило снег, Долаберидзе твердо встал на ноги. Пора было уходить. Летчику не терпелось вернуться в свою часть к испытанным боевым друзьям, которые считали его погибшим.
Мария Захаровна собрала в дорогу немного хлеба, несколько вареных картофелин — все, что было в доме. Яков Семенович рассказал, каким путем легче пробираться к фронту, и простился с летчиком.
Старшая дочь Петренко жила с мужем на хуторе в девяти километрах от села, и Долаберидзе, по совету стариков, пошел вначале туда. Дома оказалась лишь пятнадцатилетняя девочка — внучка Якова Семеновича и Марии Захаровны. Она спрятала летчика в чулане, расположенном в сенях.
Днем на улице послышался шум подъехавшего мотоцикла. В комнату вошли фашисты. Их было трое. Один остался на улице, а двое начали лазить по сундукам. Вскоре Долаберидзе услышал возню и отчаянные, душераздирающие крики девочки.
Не выдержало горячее сердце южанина, и, забыв об опасности, он ринулся из чулана в комнату. Не раздумывая, бросился на фашистов. После недолгой борьбы его, избитого, связанного, посадили на мотоцикл и увезли в село Буденновское в лагерь военнопленных.
В этом лагере военнопленных Долаберидзе пробыл недолго, но запомнил его на всю жизнь. Людей кормили там мясом дохлых лошадей. Хлеба, не давали ни грамма. Заставляли работать с темна до темна. Избивали по каждому поводу.
Но и в селе Буденновском жили настоящие советские люди. Невысокий подросток Жора, фамилию которого Долаберидзе так и не узнал, и девушка Катя Дуденко прослышали о мужественном летчике и достали для него поддельные документы. Во время работы военнопленных на строительстве шоссейной дороги они помогли Долаберидзе бежать.
Четыре дня прожил Долаберидзе в погребе у Жоры, пока не представился случай выехать из села. Те же молодые подпольщики отправили его на попутной машине в шахтерский поселок Донбасса. Здесь, в Шахт-Петровском, его передали подпольщице Нине Кийковой, которая впоследствии представила летчика Виктору — руководителю подпольной группы. Связавшись с партизанским подпольем, Долаберидзе стал выполнять различные задания организации.
И хотя теперь он вновь продолжал бороться с ненавистным врагом, мысли его были вместе с боевыми друзьями — летчиками. В августе 1943 года Долаберидзе простился с подпольщиками Донбасса и перешел линию фронта. А вскоре обрел он и крылья. В качестве летчика-штурмовика, правда, в составе другой авиационной части громил он фашистов в небе Крыма и Советской Прибалтики. До конца войны успел совершить более девяноста боевых вылетов, уничтожил много живой силы и боевой техники врага, за что награжден был четырьмя орденами и двумя медалями.
Воин-победитель, он вместе с боевыми друзьями участвовал в параде Победы на Красной площади.
Вместо послесловия
Георгий Карлов и Григорий Долаберидзе — это не собирательные образы. То, что произошло с героями этой повести, действительно случилось в жизни. Георгий Сергеевич Карлов — командир эскадрильи шестьсот двадцать второго штурмового авиаполка и летчик этой же части Григорий Никифорович Долаберидзе в суровую зиму сорок второго — сорок третьего годов воевали вместе с автором этих строк.
Удар семерки штурмовиков под командованием капитана Бахтина по фашистскому аэродрому Сальск — тоже не выдумка. Этот дерзкий удар вошел славной страницей в историю боевых действий Военно-Воздушных Сил Советской Армии.
Вернувшись после этого полета на свой аэродром, ни Бахтин, ни другие летчики, летавшие с ним в группе, не представляли, какой невосполнимый урон нанесли они фашистской транспортной авиации, снабжавшей окруженную армию фельдмаршала Паулюса. Лишь через несколько дней пришло сообщение от руководителя подпольной организации Сальска, в котором говорилось, что на вражеском аэродроме штурмовиками Бахтина уничтожено семьдесят два трехмоторных транспортных самолета.
За этот боевой вылет, за умелые, мужественные действия все летчики группы капитана Бахтина были награждены орденами Красного Знамени. Фамилии их не изменены в повести.
Получили эту награду и Георгий Карлов, и Григорий Долаберидзе.
