– Мне гораздо лучше, Фанни, – произнесла я окрепшим голосом. – Пожалуйста, расскажите, что мы будем делать.
Она кивнула и уселась на софу подле меня, зашуршав юбками. Обе кошки немедленно подошли к ней и, уткнувшись пушистыми мордочками в ее руки, замурлыкали. Она защебетала, называя их по именам.
– Как поживает Тисси? – вдруг спросила она. – Хорошо с тобой обращается?
– Да, – улыбнулась я. – Спит на моей постели ночью и сидит со мной, когда я одна. Генри ее ненавидит, но мне все равно.
– Хорошо.
На миг крупный рот Фанни сжался в жесткую линию, она напряженно, пристально уставилась на кошек. Казалось, она начисто забыла о моем присутствии.
– Фанни!
– Да, дорогая!
Улыбка вернулась, лицо безмятежно, как всегда. Уж не почудилась ли мне эта внезапная перемена?
– Что я должна делать, когда придет Генри? Спрятаться, как говорил Моз?
Она покачала головой:
– Нет, милая моя, ты не станешь прятаться. Доверься мне ненадолго, ты знаешь, я о тебе позабочусь и не позволю тебя обидеть. Но ты должна быть храброй и делать все в точности так, как я скажу. Хорошо?
Я кивнула.
– Хорошо. Значит, никаких вопросов. Обещаешь?
– Обещаю.
Я на секунду отвела взгляд и краем глаза увидела что-то в дальнем углу комнаты – и это что-то показалось мне связкой шариков. Я вздрогнула, невольно уставившись в угол, и почувствовала, как Фанни чуть крепче сжала мою руку.
– Что такое?
Там не было шариков. Просто круглое пятно у двери.
– Ну что ты, дорогая, – успокаивающе произнесла Фанни. – Не волнуйся. Здесь ты в полной безопасности.
– Мне показалось, я видела… – Слова были вязкими, каждый слог – бесформенный звук, пробивающийся сквозь ветхую ткань моего изнеможения. – Я видела шарики. Почему… почему шарики?..
– Шшш. Закрой глаза. Вот так. Шшш… Вот так. Спи, милая моя. Спи. Сегодня твой день рождения, у нас будут шарики. Обещаю.
30
Часы на каминной полке пробили четверть двенадцатого. Я взглянула на нее, спящую на софе: казалось, кости стали выпирать чуть меньше, черты смазались – неоформившееся личико ребенка.
– Марта! – позвала я.
Она пошевелилась и по-детски сунула палец в рот, у нее всегда была эта привычка.
– Марта, пора просыпаться.
Она открыла глаза и сначала растерялась. Но заметила меня, и такое трогательное доверие появилось в ее взгляде, что сердце разрывалось.
– Я спала? – спросила она, потирая глаза.
– Да, Марта, ты очень долго спала…
Мое сердце подпрыгнуло от радости: это был голос Марты, детский, чуть хриплый спросонья, с легким акцентом – ностальгический отголосок моей матери.
– А он уже здесь?
– Нет, но скоро будет. Нам нужно подготовить тебя к его приходу. Пойдем со мной.
Она без звука повиновалась, и мы вышли из комнаты, держась за руки. Пусть я поступаю правильно, молилась я.
– Сначала нужно сделать так, чтобы он тебя не узнал, – сказала я, ведя ее по лестнице в свою спальню. – Я дам тебе свое платье, потом мы изменим твое лицо и волосы.
– Хорошо. – Очаровательная улыбка не сходила с ее лица. – И мне не будет страшно?
– Нет, – ответила я. – Не будет. Ты будешь сильной и храброй, как я тебе говорила.
– Да…
– Он даже не узнает тебя. А когда спросит, как тебя зовут, что ты скажешь?
– Я Марта.
– Хорошо.
– Это называется хна, Марта, – говорила я, когда мы споласкивали ее волосы. – От этого твои волосики потемнеют, и Генри тебя не узнает. А когда Генри уйдет, мы их помоем, и они снова станут белыми. Договорились?
– Да.
– Теперь я помогу тебе надеть платье. Я его очень давно не носила, я тогда была моложе и стройнее. Красивое, правда?
– Да.
– А потом мы наложим немного пудры и румян на твое личико, и ты будешь выглядеть совсем по-другому.
– Он меня не узнает.
– Нет, ты ведь теперь старше.
Представьте, как изображение с фотографической пластинки переходит на бумагу, становится все темнее, от белого к бледно-золотому, из янтаря в сепию. Представьте, как месяц превращается в полную луну, увлекая за собой приливы и отливы. Представьте, как куколка с треском раскрывает гробницу кокона и показывает свои крылышки солнцу. Скорбит ли имаго по той гусенице, которой было когда-то? Да и помнит ли о ней?
31
Это неправда. Я не сплю. Знаете, есть люди, которым не снятся сны. Мои ночи здесь, в Хайгейте, – тонкие ломтики забвения, и даже Бог не может войти сюда. И если Бог не в силах приблизиться ко мне, скажите, почему же она должна бродить по моим снам, источая аромат сирени и лжи, мягкая и смертоносная, как отравленный плащ. Я не вижу ее, не чувствую ее волос на своем лице в эти предрассветные часы, не слышу, как шуршит шелковое платье, касаясь ее кожи, не ловлю краем глаза, как она стоит у моей кровати.
Я не лежу без сна, желая ее.
Я думал, что уже перерос поиски Шехерезады. Я вспахал тысячи полей, я познал тысячи девушек… молодых девушек – брюнеток, блондинок, рыжих, простушек и красоток, жаждущих и холодных. Я вторгался в их потаенную плоть, питал их и питался ими. Но Тайна до сих пор ускользает от меня. Каждый раз, вставая с их зловонных кушеток, удовлетворенный и изнасилованный их удушливой страстью, я знал: Тайна существует. Но чем глубже я копал, тем больше отдалялся от истины. Они смотрели на меня пустыми глупыми глазами, голодные, знающие… а Тайна исчезала, как сказочный замок, никогда не задерживалась на одном месте дольше часа. Я начинал понимать султана Шахрияра, который вечером женился, а наутро казнил своих невест, – быть может, как и я, он надеялся постичь часть Тайны в выпотрошенных останках ночных оргий; быть может, как и я, он приползал домой, бледный в безжалостном свете дня, а руки его были испачканы кровью и семенем. Но у нас с ним, братьев по разочарованию, было еще кое-что общее: мы никогда не теряли надежды.
Может, если бы я волшебным образом сумел съежиться до размеров зародыша, нырнуть обратно, в красную темноту матери, может, тогда я разгадал бы Тайну и не пришлось бы губить и разрушать… но я не волшебник. Последней моей неосуществимой мечтой была Шехерезада, что каждое утро возрождается, подобно фениксу, из тлеющих углей моей похоти, несет новую весть о надежде и прощении, каждую ночь новый характер, новое лицо – тысяча и один неразбитый сосуд с эликсиром удивительного библейского могущества… тайна вечной жизни.
Снится ли она мне?
Может быть.
Перед выходом я принял девять гранов хлорала – отчего-то я был напуган, руки тянулись ко рту, как у нашкодившего ребенка. Странные мысли бродили в голове, подобно зловещим предзнаменованиям. Когда я проезжал мимо кладбища, мне померещилась босая детская фигура в белом – она стояла у ворот, смотрела на меня. Я криком остановил возницу, но, оглянувшись, понял, что никакого ребенка нет, просто лунный свет отражается от белого надгробия. Кошка вспрыгнула на плиту и уставилась на меня из темноты сверкающими дикими глазами, она оскалилась на меня, не то пугая, не то предостерегая, – ясной ночью все кажется сверхъестественным. В этом странном состоянии я чуть было не повернул назад, но мною двигало нечто большее, чем обычная похоть, – я не мог вернуться. Дом звал меня.
Фанни встретила меня в холле. Как обычно, ей удалось привести меня в замешательство всего лишь пышностью ярко-зеленого платья, перьями на шляпке, своим ароматом. Ее дом всегда был переполнен запахами, и на миг я захлебнулся духа́ми. Фанни медленно повела меня по коридору в одну из крошечных боковых гостиных; за все без малого десять лет я ни разу не видел этой комнаты.
– У меня тут есть кое-кто, с кем вы, думаю, захотите познакомиться, – произнесла она, чуть улыбнувшись.
У меня невольно сжались челюсти: что-то в ее лице беспокоило меня, какая-то молчаливая уверенность. Выдернув руку из ее на удивление крепкой хватки, я споткнулся и ударился плечом о косяк. Фанни снова улыбнулась, в свете лампы лицо ее исказилось мстительной радостью.
– Мистер Честер… – В ее голосе звучала забота, а странное выражение – если оно вообще было – исчезло. – Похоже, вы сегодня не в форме. Надеюсь, не заболеваете?
Заболеваете. Из-за ее акцента слово прозвучало со зловещим присвистом, змеей пробравшимся в мой мозг. Я снова взял ее под руку, чтобы не потерять равновесия.
Ззззаболеваете.
– Да, благодарю вас, Фанни, – невпопад ответил я. Потом добавил, чувствуя, что мир встает на место: – Я в порядке. В полнейшем порядке. – Я выдавил жизнерадостную улыбку. – Так с кем я должен познакомиться? – озорно поинтересовался я. – С одной из ваших новых протеже?
Фанни кивнула.
– Да, что-то в этом роде, – согласилась она. – Но для начала хочу предложить вам мой особый пунш для поднятия настроения. Прошу вас, входите.
Она подняла защелку, открыла дверь гостиной и втянула меня за собой.
К красноватому освещению глаза привыкали с трудом, я словно оказался в кромешной темноте. Дымилась курильница – эротический аромат, что-то вроде пачули. Фанни указала мне на софу, налила выпить – она, похоже, прекрасно себя чувствовала в этой обстановке. Я мельком оглядел золоченые драпировки на стенах, усыпанные фальшивыми камнями, медные украшения на мебели; взгляд задержался на статуэтке – огромный круг из бронзы, а внутри – танцующий четырехрукий бог. В красном мерцании мне почудилось, что он двигается.
