Когда некоторое время спустя совершенно убитый, безразличный ко всему Гавриил сидел в вертолете, приезжий, улучив момент, наклонился к нему и тихо произнес нечто весьма странное.
– Ты мог бы выиграть. Но ты пропустил в себя ненависть. Она лишила тебя внутреннего спокойствия и сделала беспомощным.
В его голосе слышалось сожаление. Но Гавриилу было на все наплевать. В ближайшие несколько суток он был способен только ошалело мотать головой и хлестать водку. Его душа бесцельно блуждала, уходила, возвращалась, исчезала, снова и снова терялась во внезапно наступившей бесконечной черноте. Имя приезжего никому ничего не говорило, да и вряд ли оно было подлинным. И вообще, что он мог теперь сделать? Убить его? Степу это не вернет.
И только жена могла держать его за руку во время самых сильных приступов отчаяния. В глухие месяцы отлучения. Годы глубокого, долгого, подлинного одиночества, подкравшегося к нему со смертью Степана. И только железная твердость характера, которую он прежде и не подозревал в своей лучшей половине, удержала его на краю пропасти и дала шанс выжить.
Почти раздавленный произошедшим, Гавриил пытался вспомнить, испытывал ли он раньше что-нибудь похожее на ненависть. Вспомнил. Вспомнив, долго смеялся, так как давнишнее чувство, которое он хранил в своем сердце как разочарование, обиду и неприязнь, по сравнению с его нынешним состоянием выглядело как добрая новогодняя сказка рядом с бездарным детективом…
То памятное лето, когда он получил диплом о высшем образовании и женился, было отмечено еще одним событием, которое Гавриил не очень любил вспоминать. Событие было связано с Любой, самой младшей из сестер. В семье она росла всеобщей любимицей, ее охотно баловали родители и сестры. Гавриил тоже, особенно после смерти отца, выделял ее, как младшую, пытался оградить от трудностей, учил уму-разуму. Давно, еще до поступления в университет, только начав зарабатывать деньги, ей первой Ганя покупал сладости и обновки. Так же всегда поступала и мать. Вера, которая была мастерица на все руки, обшивала и одевала сестренку, как куклу. Можно сказать, они все вложили в Любу частичку своей души. К семнадцати годам Люба превратилась, как и обещала, в одну из самых красивых девушек поселка. В силу своего возраста она слушалась Ганю больше, чем старшие сестры.
Временами в их поселке жили так называемые шабашники, рабочие из других регионов, занятые на срочных стройках. Были они и в то лето. Состав бригады этих наемных работников постоянно менялся; впрочем, никто не обращал на них особого внимания. Обычно они ни с кем не общались, жили по принципу: приехали – уехали, сегодня здесь – завтра там. В клубы не ходили, в общественной жизни не участвовали. Если кто из местных с ними и водился, то это, как правило, были последние пропойцы и обманщики. Бабы шептались, что приезжие все, как один, болеют плохими болезнями и сидели в тюрьме. Гавриила эти люди никогда в жизни не интересовали, для него их не существовало.
Любка не имела привычки рассказывать кому бы то ни было о своих сердечных делах. И вот, до Гани начали доходить какие-то невероятные слухи. Будто бы ее обхаживает бригадир приезжих рабочих, сурового вида усатый дядька не первой молодости, к тому же плешивый… а то ли она сама к нему липнет. Понимая, что вокруг красивой девушки всегда много сплетен, Ганя не верил этим россказням.
Не верил, пока однажды не услышал в магазине разговор:
– Ой, бабы, поножовщина сегодня у шабашников была. Вроде девчонки какие-то с ними, мой с сенокоса возвращался, увидел… может, и снасильничали… беда…
Ганя вышел за болтливой бабой, догнал ее в соседнем переулке и спросил, кого из местных видел ее муж.
– Не знаю я, сынок, не знаю. – открестилась женщина. Потом вздохнула и решилась: – Сказывают, что Любка ваша с подружкой. Но ты осторожней там…
Ганя, не слушая ее больше, быстрым шагом направился к дому. Он ввалился домой в ярости и увидел Любу, охорашивающуюся у зеркала.
– Проститутка! – заорал Гавриил и закатил ей пощечину. В молодости он был плохим воспитателем, отчего все три его проекта с треском провалились. Речь идет о кузинах, ответственность за которых он чувствовал с ранних лет. – Ты, б…, откуда сейчас пришла, расскажи! Расскажи матери!
Тетя Зоя запричитала, завизжала, бросаясь дочери в волосы, однако тем самым отгораживая ее от разгневанного брата. Бедная Люба заплакала, пытаясь защититься от обоих. Ей удалось кое-как вырваться и убежать. Гавриил выскочил за ней.
Он нашел ее всхлипывающей в хотоне.
– Любка, ты только скажи, если обидели вас, как бабы в магазине болтают, я их всех в землю зарою, вниз головой и живьем.
Любка заплакала еще пуще.
– Ганька, дурак… Ы-ыыы… Я замуж выхожу…
– Что? – Ганя присел от неожиданности. – За этого урода? Любааа… Убью.
Больше он не нашел слов. Он был бы поражен не меньше, если бы сестра предложила ему в зятья инопланетянина.
– И что, ты собираешься с ним жить? – недоверчиво спросил он.
Любка кивнула.
– Мы уезжаем в Молдавию.
Выяснились и обстоятельства нашумевшего дела. Этот человек, по фамилии Трундин, оказался сорокалетним вдовцом, в чем он сразу честно признался Любе. Хорошо еще, что хотя бы не судимый и бездетный. Познакомились они очень просто – заприметив красивую девушку, мужчина начал оказывать ей знаки внимания, дарить подарки. Люба сначала избегала его, как могла. Выбрасывала подарки. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь, и по поселку поползли слухи, один другого гаже. Оказывается, весной из-за этой истории дело чуть ли не дошло до массовой драки между местными ребятами и приезжими. После чего ровно бьющееся сердце Любы неожиданно дало сбой, и она почувствовала, что влюбилась. Попросив всех своих прежних воздыхаталей оставить ее в покое – иначе, пригрозила она, им придется иметь дело с Ганькой, которого эта шпана побаивалась – Люба ступила на рискованный путь, продиктованный сердцем.
В тот день пожилой Ромео должен был получить окончательный ответ от своей Джульетты. Любка, не дождавшись наступления условленного времени, сама отправилась в рабочее общежитие, прихватив для смелости подругу. Ей не терпелось порадовать жениха своим решением. Но ребята, как назло, в тот день задержались на работе. Девочки застали одного здорового бугая, о котором бригадир отзывался как о никуда не годном человеке, пьянице и лентяе. Он измучил всех своим нытьем, часто сказывался больным. К счастью, в бараке оставался еще кашеварить юный племянник Трундина, Витька, которого дядя привез с собой, чтобы дать возможность заработать немного денег. Бугай принялся пошло шутить в адрес девчат, начал чуть ли не приставать. Витька заступился за них. Слово за слово, и мужчины схватились за ножи. Правда, резать друг друга они не стали, но шуму наделали на две улицы. Девчонки с визгом убежали.
Ганя совершенно не знал, что делать. Ему даже разговаривать с молодоженами неохота было. Осенью, когда он уже был в городе, Люба все-таки уехала со своим «старичком», как его называл Ганя, в теплые края – шабашники закончили работы, невеста достигла совершеннолетия…
Зато Витька, племянник бригадира, остался в поселке на зиму, устроившись шофером в совхозе. Скоро стала известна и причина удивившего всех решения – он женился на одной местной девушке. Парень рос круглым сиротой, в родных краях у него не было ни кола ни двора, а Якутия ему понравилось. Через полгода он заговорил на родном языке своей жены, и жители поселка перестали отличать его от своих.
Люба изредка писала, что живет хорошо, у них родились дети, мальчик и девочка. Жили они в красивом доме, окруженном большим фруктовым садом, о чем свидетельствовали фотографии. Виктор с семьей в отпуск ездили к ним в гости и привозили подарки. Но Гавриил так и не сподобился воочию увидеть Любовь Степановну Трундину с ее двумя детьми, хотя при случае всегда дотошно расспрашивал о ней Виктора и его жену.
Несмотря на постоянное внутреннее возмущение этим неравным браком, а главное, отъездом сестры, Гавриил Гаврильевич, спустя много лет, когда в его родном улусе начались трудности с работой, на правах родственника предложил Виктору место в своем райкоме. На что тот охотно согласился, легко переехав с семьей в Заполярье. Снабжение продуктами здесь было поставлено не в пример лучше материкового, зарплата полагалась двойная, райкомовцы получали спецпайки и премии, а Гавриилу Гаврильевичу были нужны надежные люди.
* * *
Гавриил Гаврильевич самозабвенно кружил в лабиринте своего горя – казалось, он никогда из него не выберется. Наконец, в один из ясных апрельских дней ему приснился Степан. Со дня трагедии он его ни разу не видел во сне. Тем ценнее было это явление.
