Дома, наверное, есть какая-нибудь заначка. Вот бы добраться туда. Проклятье! Где шофер?
Скрипнула дверь. Гавриил Гаврильевич поднял голову. На пороге стоял человек.
– Гавриил Гаврильевич?
Секретарь райкома был способен только многозначительно хмыкнуть в ответ.
– Подвезти вас домой? – спросил человек, подходя ближе.
– Где Витя? – не очень разборчиво, но довольно грозно осведомился Гавриил Гаврильевич, решительно мотая головой. Виктор Трундин, расторопный племянник мужа его кузины Любы, пятый год трудился личным шофером товарища Сатырова.
– Сегодня выходной, Гавриил Гаврильевич, – ответил человек.
– А вы кто будете? – не менее грозно продолжал секретарь.
– Меня зовут Петр Семенович Аммосов, – переходя на якутский, представился незнакомец. – Я кандидат биологических наук, приехал в командировку в заповедник. Искал вас дома, мне сказали, что вы, скорее всего, здесь.
– А зачем вы меня искали? – более доброжелательным тоном поинтересовался Гавриил Гаврильевич. В голове у него постепенно начало проясняться. К тому же близкая перспектива поправить здоровье добавила оптимизма. – Биолог, значит. Ну пойдем, биолог, – не дожидаясь ответа на свой вопрос, сказал он, вставая.
Петр Семенович, биолог с сакральной для каждого якута фамилией Аммосов, лихо водил зеленый УАЗик, в прошлом году списанный редакцией районной газеты и усилиями того же Гавриила Гаврильевича доставшийся местному заповеднику, которому он был нужен просто позарез. «Не очень-то они его берегут, доверяют первому встречному», – мелькнула мысль в голове рачительного секретаря райкома. Пока ехали, Петр успел в двух словах рассказать о цели своего приезда, удивлялся хрупкости и ранимости здешней природы, сокрушался о здоровье местных жителей, не забывая делать прозрачные намеки на какие-то необратимые процессы в их организмах по неизвестным науке причинам. Вскользь упомянул о военной ракетной базе, расположенной неподалеку. Сатыров молчал.
Дома они разговорились за бутылкой водки. По мере убавления ее содержимого ум Гавриила Гаврильевича становился все более острым и цепким. Свою рабочую форму он восстанавливал на удивление быстро, поражая коллег кипучей, разумной, созидательной энергией буквально на следующий день после диких пьянок. Это правда, что он мог пить неделями. Но работал – месяцами. Старожилы утверждали, что при Сатырове значительно улучшилось снабжение полярников дефицитными товарами, привычные прежде хищения в морском порту стали редкостью, открылись две новые школы и один садик. «Если бы не запои, – вздыхали знающие люди.– Цены бы ему не было». Гавриил Гаврильевич теперь боролся за дополнительные льготы для людей, проживших здесь не менее десяти лет и, как всякий нормальный «материковый» человек, мечтал побыстрее оказаться в Туймаде – пусть и слишком морозной зимой, но неизменно ласковой к нему и щедрой, а сейчас, издали, кажущейся окутанной светлыми лучами. Пути в «святую землю» ему пока были заказаны, отчего его душа томилась неимоверно.
Петр Семенович неожиданно прервал свой полуофициальный рассказ и заговорил иным, более доверительным тоном.
– Признаться, я с детства люблю природу. Часто ходил с друзьями в лес, прислушивался к нему, разговаривал с деревьями. Я очень люблю дикую тайгу, хотя вырос возле шикарного заказника…
Последние слова он произнес как-то раздельно, со значением.
Гавриил Гаврильевич замер и непроницаемым взглядом уставился на него. К его удивлению, Петр не отвел глаз.
– Нас было трое, – сказал он просто.
Сатыров опустил голову. Тихо подкралась знакомая боль в груди. Она всегда приходила при любом упоминании о ружьях, охоте и уж тем более – о самом событии. О той трагедии, перевернувшей всю его жизнь. Морщась, он налил себе еще водки. И что-то подсказало Гавриилу Гаврильевичу – этому человеку можно доверять.
– Я видел двоих, и тебя среди них не было, – со вздохом ответил он. Память на лица, события и произнесенные слова у него была феноменальная. – Смешные ребята, один все время толкал другого под локоть. Наверное, к тебе спешил…
– Да, я остался в нашем шалашике. Не тащиться же втроем… К тому же, я хотел подправить шалаш, чтобы зимой он выдержал толстый слой снега, и не развалился. Я так всегда делал осенью. Но в тот же день пошел сильный дождь…
Сатыров помнил тот страшный ливень. Каким должен быть шалаш, чтобы его выдержать?
– Он выдержал ливень? – вслух спросил он.
– Нет, – ответил Петр. – Его разнесло ветром.
– А ребята? – спросил Гавриил Гаврильевич.
– Ванька через полтора года в Афгане погиб. Он учебу в то лето бросил, его в армию забрали.
– Ванька – это который? – с сочувственным интересом уточнил Сатыров.
– Который толкался – улыбнулся Петр.
«А, который зажигалку забыл отдать», – подумал Гавриил Гаврильевич. Как ни странно, он помнил и об этом. Хотя прошло столько лет… Светловолосый, симпатичный парень в белой футболке, со счастливым видом закуривающий «Мальборо» в предгрозовом лесу, предстал перед его внутренним взором. Очень скромный, вежливый, хотя чертики в глазах так и пляшут. Сразу видно, из хорошей семьи ребенок. Он кивнул.
– Второй?
– Про Пашку, Байбала, тоже ничего хорошего сказать не могу. Спился он, умер от печени. Сидел за драку. Вечно лез на рожон… У него родители рано умерли, тоже пили сильно.
Помнится, этот Павел был сильно тощим. Может, оттого казался таким высоким. Упрямый лоб, дерзкий взгляд блестящих черных глаз из-под темной челки… Сатырову вспомнилась его нескладная фигура, ошеломленно поедающая один за другим бутерброды с черной икрой. Он вздохнул. Помолчали.
– В то лето в деревне мы втроем оставались из нашего класса. Имею в виду, из парней. В 19 лет ведь все в армии… Павлика из-за недобора веса не взяли, Ваня учился. Потом Иван… вот… а Павел оказался в тюрьме.
– А ты? – Гавриил Гаврильевич не заметил, как перешел к собеседнику на «ты».
– К счастью, у меня порок сердца, – поправив очки на бледном лице, ответил Петр.—Поступил на учебу – правда, с третьей попытки… Женился. Защитился. Живу в Туймаде.
Сатыров молча изучал своего собеседника. Петр учтиво смотрел в сторону.
– Что ты хочешь узнать? – с некоторым усилием выговорил наконец Гавриил Гаврильевич.
– Ничего, – был ответ. – Я все знаю.
Сатыров нахмурился. Он недолюбливал людей такого типа.
– Ваня забыл отдать зажигалку, – продолжал Петр. – Он побежал за вами, и увидел, как Пахомов падал в воду. Вернее, услышал. И услышал, как тот угрожал вам. Вот и все. Мы все втроем знали это, но никому не говорили. Боялись. Так получилось, что теперь я остался один. Вы должны знать, что мы знаем… В общем-то, видел только Иван… Хотя какое это имеет значение…
– Имеет, – вздохнул Гавриил Гаврильевич. – Я застрелил Степу.
Петр вскочил. Сатыров не ожидал такой резкой реакции и тоже вскочил.
– Неправда! – почти крикнул Петр. – Это ложь!
– Я. Убил. Его. Нечаянно. – раздельно произнес Гавриил Гаврильевич, стремительно уносясь в прошлое и одновременно мучимый видениями будущего…
* * *
Нет, он не обомлел, не растерялся, как показалось Даниилу, и что было бы более чем естественно. Гавриил, увидев падающего Степана, сразу понял, что рана смертельная, поэтому в первые секунды не бросился к нему. Он стоял прямо и смотрел на приезжего. Мразь тоже глядела на него. Гавриил, выслушав его дурацкую речь, задрожал и заскрипел зубами. Он мог бы взглядом пригвоздить кикимору к дереву. Болотное чудовище, мерзость! Он мог бы… Гавриил почувствовал, как все его существо до краев наполняется яростью. Черное облако брезгливого недоумения, начавшее нависать над ним с того момента, как он в первый раз увидел приезжего, все последние часы постепенно овладевало им, пока не накрыло полностью, превратившись в ужасающую по своей силе ненависть, почти в его второе «я», подчинив себе его свободную волю. Откуда ему было знать, что приезжий не изрыгает угрозы, а дает инструкции для выживания… Гадость, кажется, хотела коснуться его плеча. Гавриил отбежал подальше – он не ручался за себя, испугался, что натворит глупостей. Он отбросил дымящееся ружье, упал в воду рядом со Степаном и взял его голову в свои ладони. Он был мертв. «Это игра такая», – горько подумал Гавриил. Много лет назад он вступил в глупую игру, согласившись с ее правилами.
Когда некоторое время спустя совершенно убитый, безразличный ко всему Гавриил сидел в вертолете, приезжий, улучив момент, наклонился к нему и тихо произнес нечто весьма странное.
– Ты мог бы выиграть. Но ты пропустил в себя ненависть. Она лишила тебя внутреннего спокойствия и сделала беспомощным.
В его голосе слышалось сожаление. Но Гавриилу было на все наплевать. В ближайшие несколько суток он был способен только ошалело мотать головой и хлестать водку. Его душа бесцельно блуждала, уходила, возвращалась, исчезала, снова и снова терялась во внезапно наступившей бесконечной черноте. Имя приезжего никому ничего не говорило, да и вряд ли оно было подлинным. И вообще, что он мог теперь сделать? Убить его? Степу это не вернет.
