и раньше слышала «сатанинскую» теорию. Когда мне было лет десять, группа детей в школе жутко меня напугала. Они заявили мне, что Джозеф поклонялся дьяволу, а я проклята, потому что выжила. Я тоже стану убийцей из-за этого проклятия, если только не принесу жертву. Они мне сказали, что я должна пожертвовать мизинец. Их было пятеро, они фактически загнали меня в ловушку в лесу, попытались подтащить к плоскому камню, на котором, по их словам, собирались отрубить мне мизинец.
Вне себя от ужаса, я смогла врезать одному из них и сбежать, но я так ему двинула, что у него заплыл глаз, он пожаловался родителям, и каким-то образом так получилось, что я же и оказалась виноватой. Директор вызвал Грегори и сообщил ему, что я подралась.
Грегори вернулся домой в ярости, несмотря на то что я попыталась рассказать ему, что произошло на самом деле.
– Почему ты все время пытаешься привлечь к себе внимание? – спросил он. Дядя Грегори почти кричал, внутри у него закипала ярость, угрожая прорваться наружу. – Это плохо для моего бизнеса, а мы все живем на то, что я зарабатываю.
– Они сказали, что я проклята, – рыдала я. – Они сказали, что Джозеф сатанист и убивал овец.
– Не говори глупости. От нескольких овец на ферме пришлось избавиться из-за ящура[20]. Это не имело никакого отношения к сатанизму, – пояснил Грегори.
– Они собирались отрезать мне мизинец!
– Не слушай их! Не поддавайся на провокации. Зачем ты во что-то вмешиваешься? Я хочу, чтобы мы были нормальной семьей.
– Как мы можем быть нормальной семьей? Другие дети меня ненавидят, а мой брат – убийца!
Тогда я схватила одну из статуэток из белого фарфора, которые стояли у Деллы на комоде, и запустила ею в стену. Она разбилась.
Наступила тишина, и мы уставились на белые осколки на полу. Я поняла, что зашла слишком далеко. Грегори прищурился и сказал:
– Да, ты становишься такой же, как он.
Я сделала шаг назад, словно мне дали пощечину, затем развернулась, выбежала из кухни и понеслась наверх в свою комнату. Там я бросилась на кровать и разрыдалась. Все меня ненавидели. Я хотела умереть.
Грегори поднялся вверх по лестнице вслед за мной, сел на кровать и попытался протянуть ко мне руку, но я его оттолкнула.
– Прости, – извинился он. – Я не так сказал. Ты не такая, как он.
Я так сильно рыдала, что едва его слышала.
– Уходи! – закричала я. – Оставь меня в покое!
На самом деле я не хотела, чтобы он уходил. Я хотела, чтобы он что-то сделал, чтобы все стало лучше. Я была невероятно несчастна в школе, где меня безжалостно травили, и я знала, что и дома меня не хотят видеть, а моя тетя считала, что со мной что-то не так.
Грегори обнял меня и притянул к себе. Я вначале сопротивлялась, потом сдалась и позволила себе поплакать у него на плече.
– Почему он это сделал? Почему Джозеф это сделал? Я проклята? Я такая же, как он?
– Ты не проклята, и ты не такая, как он, – сказал Грегори. – А вот с ним что-то было не так, серьезно не так. Никто не знает, почему он это натворил.
– Мой отец что-то ему сделал? Или моя мама? И поэтому он их ненавидел?
– Нет, конечно, нет. Ваши родители любили вас всех. С Джозефом всегда были проблемы, в школе он ввязывался в драки и принимал наркотики. Некоторые люди просто бывают такими, и ничего нельзя сделать, чтобы их изменить. Джозеф был не такой, как нормальные люди, его будто не так подключили, но теперь он не может никому навредить.
– Но что, если я все-таки такая, как он? Что, если я тоже сотворю что-то ужасное?
Грегори притянул меня еще поближе.
– Ничего ты не натворишь.
После того как он ушел, я уставилась в зеркало, вглядывалась в свои глаза и приходила в ужас от своей странности. У меня голубые глаза с золотистыми крапинками. У Джозефа были такие же, а у всех остальных членов семьи просто голубые. Я задумалась: может, золотистый – это плохо? Я не боялась, что у меня за спиной в зеркале может появиться чудовище, как боятся нормальные дети. Я боялась того, что смотрю на чудовище. А есть что-то более страшное, чем думать, что ты и есть чудовище?
Глава 18
Я надеваю теплое пальто и выхожу из дома. Сейчас десять вечера. Не самое популярное время для прогулок, но они мне помогают справиться с происходящим в моей жизни. Когда я гуляю, бесконечный шум в моей голове затихает, и я могу мыслить логически. А сейчас мне как раз нужно поразмышлять логически.
Я понимаю, что иду к кладбищу у церкви Святого Освальда. Сколько же людей прожили жизнь, а теперь их нет – эта мысль помогает мне рассматривать все в перспективе. Я иду по тропинке среди травы. В отдалении кричит лиса. Свет и шум остаются у меня за спиной, опускается тьма, она теперь везде вокруг меня.
Мне никогда не приходило в голову, что Джозеф может быть невиновен. На протяжении всей моей жизни я мучилась из-за внутреннего конфликта – между моей инстинктивной любовью к нему и знанием о том, что он совершил. Это должен был сделать он – ведь его же нашли с ружьем, покрытого кровью. Я сама его видела. А видела ли?
Если Джозеф не совершал это преступление или в этом участвовал кто-то еще, то что я видела? Меня записала видеокамера в отсеке со змеями: я говорю, что Джозеф убил маму и папу. Но, конечно, меня нельзя считать самым надежным свидетелем. Могла я что-то напутать? Если Джозеф этого не делал, то это отчасти и моя вина, что все считают его виновным.
Если Джозеф не совершал это преступление, то он не злодей, а жертва. Все эти годы мы неправильно о нем думали. А что это говорит обо мне? Я больше не трагическая невинная жертва. Я – тот человек, который неправильно воспринял происходящее. Похоже, полиция ко мне серьезно отнеслась, хотя мне было всего пять лет. Частично это и моя вина в том, что обвинили Джозефа. Мне следовало обратиться в полицию, как только я поняла, что страдаю лицевой слепотой, но я этого не сделала.
Джозеф не может мне рассказать, что происходило той ночью. Он не может мне сказать, участвовал ли в этом кто-то еще или, может, даже этот кто-то и был убийцей. Похоже,
