содержимым.
— И их хозяева не возражали?
— А что им возражать-то? Так, верно, безопаснее было.
— Может быть. — Выпь приподнялся на локте, заглянул в скуластое лицо друга, в обморочно-черные глаза. — Ты мог бы выращивать трованты и дальше. Ты их разумеешь. Они тебя слушаются. Как меня — овдо.
— Ай, пастух, многажды говорено уже, кто меня на чистую работу садовником возьмет?
— У вердо своего спроси.
— Не мой он, ну, — отмахнулся друг.
— Как думаешь, вернется он?
— Знаю точно, что заявится. Такие парни своего не упускают, выгоду во всем ищут. Жаль, Серебрянка невесть где шляется, спустили бы на него…
— Юга, — укоряюще протянул Выпь.
— Да что? Он, небось, подобных тварей и во сне не видывал. Пусть поорет, обосрется.
— Он все же нам помог.
— Не за куцое спасибо, — подкидыш зевнул и нехотя признал, — хотя он довольно приглядный, рыжий-ржавый с огоньком, может, получится с ним обычным манером рассчитаться.
— Как будто тебе работы не хватает.
— А тебе-то что?! — немедленно ощерился Юга.
— Да ничего.
— Ну и молчи тогда, молчи.
— Я-то молчу, это ты без умолку треплешься, — огрызнулся Выпь.
Положительно, иногда Юга делался совершенно невозможным, в такие редкие моменты Выпь хотелось рявкнуть как следует.
Как обычно, сдержался. Отвернулся от фыркающего облюдка, натянул одеяло. Усмирил дыхание и сам не заметил, как задремал.
Очнулся же, когда на плечо влажно шлепнулось и растеклось мокрое. Одурело вскинулся, глаза в глаза столкнулся с испуганно присевшей Серебрянкой — двуногой, голой, млечно-мреющей в сдавленной тиши.
— Выпь, пожалуйста, — умоляюще прошептала девчонка, — мне нужна твоя помощь.
— Что, опять? — чужим, сиплым спросонья голосом осведомился Юга.
— Я не могу скинуть это, слишком больно, помоги мне, пожалуйста, — Серебрянка шептала, как в лихорадке, желая и не смея коснуться Выпь длинными беспокойными пальцами.
— Тише. Скажи, что делать.
— Вот дурная, что с тобой на этот раз?
Серебрянка не ответила, тогда облюдок сорвал колпак с огненной лампы — рыжее охватило согнутую фигуру в оплотьях бывшей шкуры, неряшливыми космами свисающими со спины и боков.
Тело полосовали странного вида потеки, не то слизь, не то кровь.
Девочка судорожно скорчилась, прикрывая тонкими ветками рук наметки женской груди и паха. Виновато объяснила:
— Я не могу перевести себя в другую форму. Я застряла.
Выпь попытался накинуть ей на плечи одеяло, но Серебрянка отшатнулась.
— В купальню, оба, — принял решение Юга, — пастух, сунь ее в воду, только не переусердствуй. Я живо обернусь, ждите.
И выскользнул из комнаты.
— Пойдем, — Выпь жестом указал девчонке дорогу.
В купальной было холодно. Девочка зябко переступила босыми ногами, оглянулась на Выпь, не без труда, закусив губу от неизбежной боли, залезла в глубокую чашу.
Пастух снял колпаки с ламп, в изобилии размещенных по углам и стенам. Вскрыл воду. Здесь, в Веселом Доме, в самой его подошве была устроена истопная: от нее водяные жилы Дома брали жар для горячей воды.
— Не бойся, — сказал ободряюще, — немного потерпеть осталось.
— Если бы, — с глухоткой отчаяния проговорила Серебрянка, дрожа.
Юга вернулся с небольшим темным свертком. Бросил на столик, смахнув чудные безделушки, развернул двумя руками — в зеркала брызнуло полированным холодом стали.
— А как иначе, головой подумай. — Верно истолковал облюдок взгляд пастуха. — Ногтями ты с нее эту дрянь не отскребешь, будем резать.
Парни посмотрели на Серебрянку. Девочка, сжавшись, зачарованно глядела на лезвие, многократно повторенное и усиленное зеркалами.
— Будет больно, — предупредил Юга, — держи ее крепче, пастух, а будет верещать, макай рылом в воду.
— Я не буду верещать, — переглотнув, решила Серебрянка.
— Ну и молодец. Приступаем? Хотя, погоди, есть у меня еще одна идея…
Сунул руку в стенную нишу, вытащил узкую, глухого стекла бутыль, зубами вынул пробку.
Выпь услышал знакомый, сильный запах настоянного ядовитого питья. Людям оно очень нравилось.
— Пей.
— Зачем это…
— Пей, тебе говорят! Легче будет, и нам, и тебе. Особенно мне!
Серебрянка послушалась, с трудом сделала пару неглубоких глотков и закашлялась.
— А теперь — поехали.
Отсутствие сноровки Юга с лихвой компенсировал самоуверенностью и нахрапом. Добытый нож заточен оказался на совесть, на самого злого врага — снимал шкуру легко и быстро. Выпь крепко держал девочку, не позволяя ей дергаться. Теплая вода скоро окрасилась рудным, Серебрянка действительно не кричала, лишь постанывала, стиснув зубы, хрипела, когда приходилось отдирать старое, мертвое, от молодого и живого. Тогда Юга подсовывал нож и буквально брил по юной коже.
— Ну, вот и все, — под конец действа взмокли все трое, Серебрянка в полузабытье висела на краю чаши, Выпь тяжело дышал, Юга устало скалил зубы.
— Мы не можем отпустить ее в таком состоянии.
— Почему? Очень даже можем, — омывая лезвие в проточной воде, через плечо бросил Юга, — ла-а-адно, заворачивай мелочь в одеяло, пусть здесь перекантуется. С Домом я договорюсь.
— Спасибо вам обоим, — прохрипела Серебрянка, когда Выпь отнес ее, плотно закутанную, на кровать.
Юга лишь фыркнул, намекая на неизбежность отплаты, пастух качнул лохматой головой.
— Сочтемся.
Когда измученная незаладившейся линькой девчонка уснула, Выпь окликнул соседа:
— Спасибо тебе.
— Ай, ты же не думаешь, что я это по доброте природной устроил? Нужен мне больно мертвяк в комнате, вот проспится и пусть гуляет на все четыре.
— Ты ловок с ножом. Где нахватался?
— А ты неловко меняешь разговор.
Выпь виновато улыбнулся, продолжая тереть полотенцем сухие руки.
— Я обещал, что отправлю ее за Море. Должен помочь.
— Что, вот прямо на крови клялся?
— Нет.
— Тогда, какого…
— Я отвечаю за нее. Как и за тебя.
Юга резко — только коса свистнула — обернулся:
— Вот только не надо за меня отвечать, ладно?! Я сам за себя, и отвечу, и спрошу, и приложу, если надо.
— Ага, — вздохнул Выпь, прикрывая глаза.
Облюдок окинул быстрым взглядом кровать — ложе было не ахти каким лежбищем, двоим привольно, с третьим уже проблемно.
— Ложись, — велел Юга, толкая пастуха к подушкам.
— А ты?
— Все равно вы мне сон перебили, пойду лучше, внизу потренируюсь.
На самом деле — как со смутным, смешанным чувством признавал Юга — ему нужен был повод отодвинуться подальше и хорошенько подумать.
Думал, приводя в порядок купальню и себя, думал, отрабатывая начисто, до белой боли, элемент.
По всему выходило — зря он это затеял, зря втащил в свою жизнь пастуха с тошными охристыми глазами и странным, кости выдирающим, голосом. Ни с кем близко не сходился, а теперь чуял необыкновенно остро (по первости, должно быть) как сращиваются их жизни-жилы, как слепляются тени, смешивается дыхание. Еще не поздно было — и случай с Серебрянкой только подтвердил — рвануть ножом, увернуться. Городец большой, сам Сиаль не маленький, места
