очень быстро стал очень известным, это помогало заведению и совсем не помогало Выпь. Он вообще не мог понять, как облюдок не боялся и не терялся (не терял себя) под грудой взглядов — когда танцевал, прикосновений — когда гулял по залу, чужих тел, которые вдавливали его в постель темнота за темнотою.
Гости были разные. Случались такие, после которых Юга казался и ощущался пустым, выпитым и высушенным; попадались ласковые игрецы, о которых он отзывался со странной косоватой ухмылкой; бывали знатные тиа, скрывающие лица под масками, в душных притираниях и богатых одеяниях; встречались блудни с нездоровыми глазами и особыми потребностями. И каждый раз — с каждым, почти каждым гостем — Юга работал с честной, озлобленной, лихорадочной страстью. А после с таким же остервенением отмывался в купальне, до крови царапая смуглую кожу.
И Выпь не мог разобрать, кого подменыш в такие моменты ненавидел больше — себя или людей.
В первый раз пастуху пришлось применить силу, растаскивая подвыпивших и вцепившихся друг другу в глотки гостей. Обошлось без голоса, одной силой. Люди были куда более неуклюжими, чем свободные особые. Куда менее опасными. Подобное не случалось каждое веко, правила заведения были строги — дебоширам здесь были не рады, на входе сдавали оружие и все, что могло оружием послужить.
К сожалению, в присутствии опьяняюще красивых девушек и юношей сдавался и разум гостей.
— Я с тобой не пойду, — сказал Юга, отстраняясь.
Разбираться в людях и сортах похоти он учился с малых лет, и этот здоровый, краснощекий мужик был явно не тем типом, которому можно довериться.
Его поймали за руку и, что хуже — за волосы, обильно сдобренную украшениями толстую косу. Рывком подтянули к ногам.
— Пойдешь как миленький, падаль ты эдакая!
Юга извернулся, запуская острые зубы в холеную надушенную кисть — и получил сапогом в лицо, так что искры из глаз брызнули. В следующий миг пальцы на волосах разжались, а гость оказался мордой в стол, среди драгоценных объедков, с заломленной рукой и придавленной коленом жирной шеей.
— Ты уйдешь, — вкрадчиво проговорил Выпь в красное ухо, тяжелым взглядом предупреждая друзей гостя от необдуманных поступков, — забудешь сюда дорогу, понял? А вернуться надумаешь — голова твоя лопнет в пороге. Я сделаю. Уяснил?
Гость дернул подбородками, задыхаясь и вздрагивая густым лицом.
Выпь отпустил паршивца, кивнул прочим вышибалам. Обернулся к Юга — тот странно ухмылялся, глядя в спину гостю. Свежая ссадина на скуле казалась новым ярким украшением. Потом они встретились глазами.
— Хорошая работа, пастух, — сообщил Юга и, повернувшись, отправился на помост, как ни в чем не бывало.
Уборщики спешно навели порядок, девочки и мальчики Дома успокоили гостей. Выпь вернулся на пост. Прислонился к стене, скрестил подрагивающие руки на груди. Марша вопросительно толкнула локтем:
— Ты чего взбесился, желтоглазый?
— Ничего. Нормально все. Нормально.
Розовая пленка ярости исчезала с глаз, промаргивалась. Выпь глубоко дышал.
Темнота продолжалась, и больше ничего интересного не случилось.
***
Это все-таки произошло. Выпь скрывался, как мог, но, на беду, Юга умел видеть.
— Да что с тобой, пастух? Ходишь, как овдо ушибленный.
— Спина болит, — нехотя признался Выпь.
— Раньше сказать не мог, конечно же.
Выпь промолчал.
Юга, ругнувшись, отложил гребень с острыми черными зубами, кивнул на кровать.
— Ложись.
— Что?
— На живот, быстро! Рубашку сними.
— В этом нет…
— Выпь. Не доводи. У меня. Плохое. Настроение.
Парень, вздохнув, покорно через голову стащил рубашку, лег ничком, раскинув руки. Вздрогнул и попытался высвободиться, когда на бедра опустился Юга.
Юга тут же дал ему по затылку.
— Смирно! Ай, какой неспокойный. Чего ты дергаешься, у тебя все равно на меня не встает.
У Юга оказались сильные руки и жесткие пальцы. Выпь некстати вспомнил, как легко, на взгляд стороннего, он брал высоту прута и удерживал ее без внешних усилий, кувыркался и замирал, танцевал в воздухе. Прекрасно владел своим телом. Сам бы он так не смог.
Остро запахло пряностью.
— Это мазь, не трепещи. Мы ей пользуемся, если синяки и… прочее.
Боль, ставшая привычной за последнюю длину, постепенно вытапливалась, выжималась из спины. Выпь сумел расслабиться и, кажется, даже задремал.
Привиделось ему нечто короткое, глупое: плавное движение сквозь темноту, разбавленную вспышками света. Это успокаивало и убаюкивало, а потом что-то ударило его в бок и рвануло волосы на затылке.
Выпь ошалело вскинулся.
— Двигайся, пастух. Ты не гость, чтобы я тут в ногах у тебя полеживал.
— Я уснул?
— Дрых, как дитя, — хмыкнул Юга, скользнул ладонью по щеке, — бородатое дитя. Побрейся, тиа едва ли оценит.
Выпь смущенно потер лицо. Щетина была ему привычна, и иногда он забывал, что в Городце растительность на лице считалась дурным тоном.
А он, все же, в уважаемом заведении работал.
— Полегчало?
— Ага, спасибо, — спохватился парень.
— Без проблем. С тебя обратка. Хотя нет, не стоит, еще сломаешь мне что ценное. И укрепляй спину, иначе к старости будешь похотливым слюнявым горбуном, жамкающим девок по подворотням.
— Ты не скучаешь по тровантам? — испуганно перевел разговор Выпь, аж содрогнувшись от представленного воображением.
— С чего бы? — фыркнул Юга, с наслаждением вытягиваясь на кровати.
— Мне овдо не хватает, — признался вышибала.
— Уж чего-чего, а колобками разной формы и цвета я сыт по горло. Никогда бы не подумал, что…
Выпь не сдержался и прикрыл уши — иногда на Юга находил стих, и он мог вывалить на друга самые подробные гадости.
— …и когда кончает этот шкаф, пищит, как будто слетышка душат. Тоненько так да жалобно, ажно слезы наворачиваются. Иииии, вот как-то так…Ты меня слушаешь?
— Ага, — откликнулся Выпь.
Юга глубоко вздохнул и затих. Пастух настороженно ждал, гадая, что тот выкинет следующим номером. С Юга Выпь наговорил больше, чем за всю жизнь до знакомства с ним. Смуглую шлюху не устраивали монологи в пространство, не нравилось ему и молчание. Он вытряхивал из пастуха слова, как дарцы из должника, заставлял отвечать, бывало, кидался тем, что под руку попадется, если Выпь мешкался, мучительно складывая слова.
Юга был красив, вспыльчив, ярок. Горел точно черное звонкое пламя. Гости обзывали его «темпераментным» и, кажется, им этот его норов нравился.
Пастух же с ним жил. Хотя иногда казалось, что выживал, а вблизи это пламя было совсем другое дело. Но — Выпь научился разговаривать, а не просто говорить.
Юга резко обернулся к нему и спросил:
— К слову о тровантах. Ты вот знаешь, что старые Дома могли «нырять»?
— Как так? — заинтересовался пастух.
— Ну, оком под Полог вылезали, а как темнело — ровно под землю проваливались, со всем
