Пархоменко в ужасе обхватил голову руками и застонал.
Лейтенант Омлетов
Он прибыл к новому месту службы, когда короткое северное лето было уже на исходе. Что ждало выпускника военного института в этом забытом Богом уголке? Протяжно закаркала пролетавшая мимо ворона, словно предупреждая лейтенанта об опасности, но он, хотя и покрылся испариной, продолжил свой путь.
Когда вертушка КПП осталась позади, стало еще тревожнее. Перед штабом виднелась добротно сработанная виселица, с которой снимали повешенного. Двое дагестанцев в солдатской форме приподняли труп за ноги, а третий, вскарабкавшийся на стремянку, ловко освободил из петли шею покойного. При взгляде на их ловкие действия казалось, что эту операцию они проделывают уже не в первый раз…
– Что застыл, как истукан?
От неожиданности летеха вздрогнул. На него смотрел какой-то майор. Из рукавов грязного бушлата торчали огромные красные кулаки.
– Ты, летеха, не пугайся, – добродушно продолжил майор, – у нас хорошо, а это, – палец, похожий на разварившуюся сосиску, поднялся в направлении виселицы, – новый метод воспитания наш батя-командир придумал. Служит кто-нибудь плохо, пьет много, не работает, дерется, – при этом майор задумчиво посмотрел на свои могучие руки, – его раз-другой поймают, предупредят, а потом вперед: на виселицу или под топор, как решат, в общем. Ну да ладно, сам вскоре разберешься, а пока пойдем, провожу к командиру.
Тяжелая дверь, обитая черной кожей, бесшумно отворилась, и лейтенант, глубоко вздохнув, шагнул в неизвестность. Отрапортовав по-уставному, он вдруг понял, что полковник, сидящий в глубоком кресле, его не слышит. Остекленевшие глаза неподвижно смотрели в одну точку. На журнальном столике лежал открытый несессер с набором шприцов. Рядом с безвольно повисшей рукой человека валялся медицинский жгут.
Лейтенант сказал «мама» и с испугом попятился, но человек, казавшийся ему еще секунду назад мертвым, вдруг пошевелился. Взгляд стал осмысленным и быстро с ног до головы ощупал пятившегося к двери офицера.
– Стоять, – тихо сказал полковник и пружинисто поднялся с кресла. Обойдя вокруг лейтенанта, он потрогал его мышцы, а затем, просунув пальцы в рот, осмотрел зубы.
– Хорошо. – Полковник сел за стол и нажал кнопку селекторной связи.
Тут же в дверях показался какой-то неопрятно одетый капитан.
– Займитесь, – бросил полковник и, пружинисто поднявшись, направился к своим шприцам. Весь его вид давал понять, что разговор окончен.
Капитан Удавов, полный, начинающий лысеть мужчина лет тридцати, отвел летеху в общежитие.
– Будешь у нас новым палачом, – улыбнулся Удавов, – а то старого батя наш вчера повесил. Устраивайся, обедай, белье у кастелянши на первом этаже получишь.
Удавов одобряюще поглядел на лейтенанта и направился к выходу.
– А вечером – ко мне. Я в тридцатой живу, водку не забудь, – раздался голос капитана из-за дверей.
Лейтенант уже не мог чему-либо удивляться. Не раздеваясь, он упал на железную сеть пружинной койки и забылся тяжелым сном.
Комната капитана Удавова напоминала вертеп, а не жилье офицера. В углах были навалены запыленные пустые бутылки из-под пива и дешевого вина. На липком столе лежали заплесневелые хлебные корки, стояли немытые кружки и стаканы. Переполненная пепельница распространяла неприятный запах, несомненно играющий роль лейтмотива в разновонии, наполнявшем комнату. Впрочем, ясно читался здесь и дух нестираного носка, застарелого винного перегара, испорченной пищи. Сам хозяин апартаментов уже успел переодеться в поношенный спортивный костюм и пил пиво.
– Проходи, малыш, сейчас я тебя всему научу, – сказал капитан, выплескивая на пол остатки какой-то жидкости из взятого наугад со стола стакана. Зажурчало разливающееся пиво.
К ночи, когда закончилась и водка, лейтенант знал о порядках части все. Даже предстоящая должность палача начала казаться ему не лишенной своего рода романтики и привлекательности. Поэтому лейтенант иногда вскакивал с места, опрокидывая свою табуретку, хрипами и шипением изображая звуки повешенного. Капитан Удавов громко смеялся. За этим их и застали пришедшие в гости к капитану женщины с узла связи. Звякнуло содержимое опущенного на пол пакета.
Шесть бутылок «Агдама» не могли не растрогать даже такого опытного бойца, как Удавов. Чувства лейтенанта можно было охарактеризовать только одним словом – безграничная любовь. Вскоре она приобрела конкретные очертания и направленность в сторону одной из связисток. Лейтенант несмело сунул руку под стол и погладил ее ножку в широких брюках, но нащупал там что-то жесткое и быстро отдернул свою конечность.
– Да не бойся ты, глупый, – захохотала беззубым ртом барышня, – это протез, а дальше там все есть. – Она поднялась со стула и повалила лейтенанта на кровать.
– Как твоя фамилия? – спросил кто-то в этот момент лейтенанта.
– Омлетов, – заплетающимся языком выговорил он и закрыл глаза.
Большой засор
Курсантский гальюн – что может быть романтичнее? Наверно, только солдатский. Писсуары, очки, корзинки для использованных бумажек…
Всё должно быть надраено, сверкать так, чтоб резало глаз.
Прием-сдача туалета суточным нарядом – целый ритуал. Лучше заставить сдающего дневального наводить идеальный порядок, чем заниматься этим самому. И так по кругу.
В один ясный, солнечный осенний день из «очков» наружу поперло дерьмо. Остановить обильный поток наряд по роте не смог, не смогла ответственная за порядок в туалете курсантская группа, а пришедшие алкоголики-сантехники тоже махнули рукой.
– Нечё в очки бумагу скидать: сами забили, сами вычищайте.
Четырёхэтажная казарма осталась без туалетов. На нашем втором этаже последствия были самыми удручающими.
В дверях поставили тумбу для чистки обуви. Щели загерметизировали тряпьем и полиэтиленом. И в гальюне заплескалось коричневое море…
Теперь по утрам наша 11 рота шла на зарядку только на стадион. Залетала за щит с рисунком дебильной рожи советского воина-спортсмена. Надпись «Быстрее, выше, сильнее» приобретала в тот момент несколько другой смысл. Выбегая обратно на дорожку, мы улыбались. Говорят, душа человека расположена под мочевым пузырем.
Но долго так продолжаться не могло. Приближались зимние холода. Сержант Л. сказал: «Ё***», – глядя на одетых в ОЗК счастливцев, возящихся в фекальных водах, и спустился на первый этаж.
В фановой трубе нижнего туалета был какой-то лючок, закрытый пробкой на болтах.
– Оооо, ё***!!! ***!!! ***!!! – Дикий вопль разорвал тишину.
Сержант Л. вскрыл лючок. Ничего не произошло. Труба была пуста и суха.
Поковырявшись в ней штык-ножом, сержант подцепил какую-то тряпку и осторожно потянул её к себе…
Мощный поток дерьма ударил ему прямо в беззащитную душу…
Зато вскоре после расчистки авгиевых конюшен гальюна им снова можно было пользоваться.
Флотская быль
Хмурое утро. Ровно восемь ноль-ноль. Подъем флага на береговой базе. Черный строй шинелей, дыша застарелым перегаром, переминается с ноги на ногу. Еще чуть-чуть помаяться, и можно идти похмеляться, попутно занимаясь служебными вопросами.
Сзади строя из форточки на первом этаже высовывается чья-то рука с пистолетом. Вчера капитан-лейтенант Военгов купил себе газовый пистоль.
Громкий хлопок выстрела разрывает сонную тишину.
С близлежащих осенних деревьев взмывает стая кронштадтских ворон и начинает дико срать на форменную одежду офицеров и мичманов. Карканье пернатых и отборный мат флотских завихряются вместе с остатками палой листвы над потресканным асфальтом.
Подобно змее, тихо и быстро, рука Военгова вползает обратно. В утреннем полумраке бесшумно закрывается форточка.
Начинается очередной день на ратной службе.
Александр Беленький
Майор Шухер и прапорщица Соколинская
Уже на третий или четвертый день службы в армии кто-то из офицеров припахал меня делать контрольную по немецкому. Помню, как я протянул ему исписанные листы, и он, не поднимая на меня глаз, сказал: «Ммм». За последующие полтора года службы я услышал этот звук еще несколько десятков раз и даже нашел ему название – «офицерское спасибо». Офицер не может говорить солдату обычное спасибо, даже если тот работает не на родину, а на него лично, так как это будет прямым нарушением субординации, как я понимаю.
Кажется, этот болван получил пятерку, о чем не замедлил сообщить кому-то еще, и работой я был обеспечен до конца службы, так как часть у нас была специфическая, можно сказать элитная, и учились там многие.
Венцом моей учебной карьеры в армии была большая письменная работа по английскому для сынка командира части.
Наш полкан поразил меня тогда тем, что, когда я протянул ему плоды своего труда на благо не совсем родины, он сказал мне «спасибо» вместо обычного мычания, и я понял, что при очень большой разнице в чинах в армии допускается членораздельное выражение благодарности.
