- А зовут меня Любавой, - ответила кареглазая шатенка, беря стакан. Она подождала, пока выпьет Валентин, и чуть-чуть пригубила: - Да, не тот коньячок, больше на чачу смахивает.
"А она неплохо разбирается в крепких напитках, - отметил про себя Валентин. - Интересно, куда эта краля едет и кто она. В Семеновке ему здорово повезло - всю зиму прожил у дорожной знакомой, вот бы и сейчас так подфартило".
- Лучшего здесь не держат. - Валентин посмотрел на просвет темноватую жидкость. - Да, по-моему, теперь и не производят: все спешат заработать деньги, а хороший коньяк требует выдержки.
- А вы, часом, не дегустатор?
- Нет. Я больше похож на алкоголика, - усмехнулся Валентин.
- Ну почему же?..
Коротышка Федя заметил нового клиента, подошел к их столику и, отвесив профессиональный поклон, спросил:
- Что желает юная леди?
Любава глянула на Валентина, в её насмешливом взгляде нетрудно было прочитать: "И этот лапоть заговорил на английский манер", повернулась к официанту:
- Вы можете предложить что-нибудь, кроме яичницы?
- Могу. Котлеты. Но... - Федя сделал виноватое лицо, - боюсь, они вам не понравятся. Немного позже будут цыплята табака и бифштексы.
- Сколько это "немного"?
- Часик... может, чуть побольше.
- Тогда несите яичницу. И если можно, вот такого же чайку, - взглядом указала она на стакан Валентина.
Официант понимающе кивнул и удалился на кухню.
- Не переношу одиночества и страшно не люблю дорогу. От тоски действительно хочется напиться, - пояснила она.
"А это повод для разговора", - подумал Валентин и спросил:
- По Москве, по дому соскучились?
Она отрицательно помотала головой.
- Я коренная хабаровчанка. В Москву еду в командировку.
На этот раз ему не повезло, и интерес к девушке заметно поубавился. К тому же хоть лицо у неё было достаточно миловидно, он заметил под тонким слоем крема и румян отсутствие яркости и свежести, присущей юным людям, не испытавшим ещё жизненных невзгод, полным жизнерадостности и оптимизма. На лице Любавы уже лежала печать усталости, отрешенности, и причиной тому, как показалось Валентину, была совсем не тоска по дому, по близким людям, а что-то более глубокое, тягостное.
Чтобы не выдать причины разочарования и не показаться неучтивым, Иванкин продолжил начатую беседу:
- У нас в армии командировку считали вторым отпуском. Вы бывали в Москве?
- Один раз. И страшно не понравилась мне наша столица - суета, толкотня, давка. И чинуши везде - пушкой не прошибешь.
- Зачем же пушкой? - усмехнулся Валентин. - Столичных чиновников легко берут баксами.
- И икрой, - поддержала его Любава. - Но это раньше было запросто, а попробуй теперь достать икры.
- А по-моему, теперь проще, - не согласился Валентин. - Раньше рыбнадзор, милиция, ОБХСС всюду нос совали, а ныне столько браконьеров развелось, что чуть ли не в каждом доме приторговывают рыбой и икрой.
- Это не та икра, не того качества, и мы предпочитаем у частников не брать - быстро портится. И вкус - наподобие этого коньяка, - кивнула она на стакан.
Подошел Федя с подносом, на котором дымилась яичница и стоял стакан с желтовато-коричневой жидкостью. Легким заученным движением он поставил все на столик. Подобострастно поклонился Любаве:
- Приятного аппетита.
Она ответила легким кивком и взяла стакан Валентина. - Разрешите теперь мне угостить вас.
- А вот это напрасно. Я привык сам заботиться о себе.
- Вы не любите, чтобы за вами ухаживали женщины?
- Я не избалован этим.
- Ах да, у вас же в армии самообслуживание, - подпустила шпильку Любава. - А может, вы ещё и не женаты?
- К счастью. А точнее - и армия, и жена мне изменили, и я бросил их.
- Вот даже как... Тоскуете?
- Наоборот, отдыхаю. В противоположность вам, люблю путешествовать, еду посмотреть на страну после горбачевской перестройки. На перемены.
- А вы не заметили их по Хабаровску?
- Все ветры дуют с запада. И главный тайфун до нас ещё не дошел.
- А над Москвой он уже прошел?
- В девяносто третьем. В октябре. Маленький. Но главный ещё впереди.
- Интересно, - Лицо Любавы на секунду озаботилось. - И как вы считаете, после тайфуна надолго распогодится?
- Я суеверный, боюсь делать прогнозы. Давайте лучше выпьем, а то от политики ещё тоскливее становится.
Они чокнулись. Любава, как и прежде, лишь пригубила. В это время в вагон-ресторан вошли двое бритоголовых парней, рослых, широкоплечих в кожаных куртках. Они вскользь глянули на Валентина, на его соседку и уселись за столик напротив.
Казалось бы, ничего не произошло - ну пришли новые посетители... Однако Валентин заметил перемену в лице Любавы. Ни испуга, ни замешательства оно не выражало, и все-таки что-то в нем появилось иное настораживающее.
"Похоже, парни знакомы Любаве", - подумал Валентин.
Девушка склонилась над яичницей. Парни о чем-то разговаривали между собой, тоже не обращая на неё внимания, но Валентин интуитивно улавливал какую-то связь между ними, и это его интриговало, удерживало за столом, хотя он собирался уже уходить, убедившись, что Любава в его проблемах не помощница, а как женщина... Он с грустью усмехнулся над собой - старею. Ранее, в бытность военным летчиком, он не упустил бы такой лакомый кусочек, а теперь даже лень мысленно раздеть ее...
Любава оторвалась от яичницы, хлебнула коньяку, поморщилась.
- Несусветная дрянь, - помахала ладошкой у рта. - Такого коньяка я давно не пивала. Но все равно я благодарна вам за компанию и за угощение. Кстати, у меня в купе есть бутылочка "Мартини", приглашаю вас на вечеринку. Вагон четыре, четвертое купе. Легко запомнить.
- Спасибо. Храпунья ваша не выразит неудовольствия?
- Ничего, я от неё терплю большее, - и Любава кивком позвала официанта. Валентин остановил ее:
- Я расплачусь.
- Нет! - Девушка решительно помотала головой. - Не люблю оставаться в долгу. - И она положила на стол пятидесятитысячную купюру.
Федя подошел, взял деньги и стал отсчитывать сдачу, но Любава уже встала.
- Спасибо, - бросила она на ходу.
Валентин глянул на бритоголовых, но они уплетали яичницу, не обращая внимания на окружающих. Им было лет по двадцать пять. И в таком-то возрасте остаться безучастным к покачивающему бедрами созданию?! Это было противоестественно и неправдоподобно!
Раньше в вагоне-ресторане Валентин их не встречал. Скорее всего, просто не замечал: настроение было такое, что ни до кого. И на этот раз, если бы не Любава, он и не обратил бы на них внимания. На их квадратных физиономиях будто было написано, что занимаются далеко не честным трудом: Валентин, летая по приискам и встречаясь с разными людьми, научился по внешности и манерам определять характер и род деятельности человека.
Парни поели и пошли в ту сторону, куда несколькими минутами раньше отправилась Любава. А Валентин просидел за столиком до трех часов дня, пока Федя не объявил, что заведение закрывается на уборку.
Вернувшись в купе, забрался на верхнюю полку, отвернулся к стене и предался воспоминаниям о лучших днях своей жизни. Это всегда успокаивало. Правда, таких дней было не так много, но были они, были! Каким счастливчиком, например, чувствовал себя Валентин, когда поступил в Сызранское военно-авиационное училище летчиков! А когда совершал первый самостоятельный полет! Казалось, вот она, его жар-птица, трепещет в руках... Даже летая в горах Афганистана, он испытывал настоящее упоение, не боялся смерти, направляя вертолет в гущу душманов, разгоняя их пулеметным огнем. И судьба была к нему благосклонна, щадила его, позволяла благополучно выходить из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.
Вспомнилось, как однажды в пыльную бурю ему пришлось лететь на выручку экипажу, совершившему вынужденную посадку на крохотном горном пятачке. В вертолете находились раненые, их требовалось срочно доставить в госпиталь. Восемь человек не шутка. Непонятно, какими судьбами там оказался и генерал, представитель генштаба.
Высота была большая, раскаленный воздух еле держал вертолет, а тут ещё шквальный ветер. Валентин еле посадил машину. На борт он мог взять только пять человек - иначе не взлететь. Он приказал командиру экипажа грузить только "трехсотых". А генерал, здоровенный детина, невредимый, ткнул себя в грудь: "И меня". Командир экипажа подбитого вертолета виновато пожал плечами. И тогда Валентин сказал как отрезал:
- Нет, товарищ генерал, вас я захвачу в следующий раз.
Каким гневом сверкнули глаза генерала! Он испепеляющим взглядом долго смотрел на капитана, как бы говоря: "Ну ты у меня ещё пожалеешь об этом. Я тебе припомню!"
И припомнил: дважды писал представления командир полка на присвоение Иванкину звания Героя, и оба раза они пропадали в генштабе...
Валентин не особенно огорчался: на войне главная награда - остаться в живых да при этом не потерять уважение товарищей и подчиненных...
