С 1770 г. мы наблюдаем процесс обновления печатного промысла в провинциях Франции. Увеличивается количество запросов на открытие типографий. Это связано с тем, что потребности читателей не полностью удовлетворены существующими книготорговцами и типографами. Однако возможность открыть магазин или типографию была все еще административно ограничена. Декрет о свободе книгопечатного промысла (1783) окончательно ликвидировал монополию корпораций, тем не менее крупные типографы, которые в ряде регионов контролировали печатный промысел, все еще поддерживали существенные барьеры на рынке и не пускали конкурентов.
Ограничения на рынке, отсутствие свободной торговли привели к расцвету торговли книгами вразнос. Некоторые разносчики покидали раз в год свои деревни, чтобы объехать округ, как правило в период, когда полевые работы уже закончены. Они распространяли календари и альманахи, которые читались в течение зимы. Кому-то удавалось строить сети параллельного распространения книг, и это позволяло им стать процветающими книготорговцами, обосновавшимися во Франции или вблизи ее границ (в Италии и на Пиренейском полуострове). Основные сети нелегального ввоза были на севере, где граница не контролировалась полицией, в то же время ее пересекала дорога из центров «литературной контрабанды» – Голландии и Англии. На востоке нелегальный ввоз литературы шел через Лотарингию и швейцарскую границу. В связи со специфическим рельефом местности (горные массивы) эти сети полиции было очень сложно контролировать.
Разносчикам было непросто получать книги у иностранных издательств, так как при таком количестве рисков, которым подвергались все участники процесса, трудно давать гарантии целостности товара. Нелегальный ввоз книг для распространения вразнос постепенно обрастал дополнительной инфраструктурой. Во второй половине XVIII в. появляются «обержи» (от франц. auberge – приют, постоялый двор), своего рода склады, находящиеся за пределами крепостных стен города. Туда поступали крупные партии запрещенной литературы и там складировались, а затем небольшие партии этого товара разносчики продавали в городе. Такой способ гарантировал, что в случае проверки изъято будет незначительное количество книг.
Меняющиеся социальные потребности, рост тиражей и другие перемены, подстегнутые социальной реформой, подтолкнули технические преобразования в полиграфическом процессе. Работа английских металлургов из Бирмингема сделала печатный станок еще более совершенным: литеры теперь не вырезались из дерева, а отливались из металла и наносились на специальное основание. Во второй половине XVIII в. появляется бумага в рулонах (это изобретение называют «бумагоделательная машина Дидо»). Позднее благодаря такой машине возникнет возможность перевести процесс вертикальной печати во вращательный процесс, что произойдет уже в XIX в.
Трансформация книгопечатного промысла, активное распространение массовой литературы и другие перемены количественного характера меняют саму по себе модель социальной практики чтения. Массовая потребность приобретать книги сдерживалась финансовой возможностью их покупать, а также необходимостью их хранить, поэтому постепенно просвещенные любители книг создают различные клубы для чтения и совместного владения фондами. Идея простая: объединить усилия (в том числе и материальные) и предоставить всем доступ к книгам, которые невозможно приобрести каждому или иметь к ним доступ.
Такие проекты стали возникать в образованных кругах городской знати и буржуазии и обеспечивались средствами на клубной основе: каждый член клуба вносил ежегодный взнос, который шел на пополнение библиотечного фонда. Однако эта практика была все-таки в значительной степени уделом состоятельных людей. Массификация книги толкает книготорговцев на то, чтобы открывать кабинеты чтения при книжных лавках – действительно всеобщие и доступные. Во второй половине XVIII в. во Франции такие кабинеты появляются в крупных городах: в Анже, например, «Политический кабинет» Маме (так назывался читальный зал, открытый Альфредом Маме – сыном книгоиздателя и книготорговца) насчитывал 50 подписчиков. Торговцы публиковали каталоги книг, доступные в кабинетах. Такие каталоги становились важнейшим маркетинговым инструментом для привлечения клиентов. Самые крупные кабинеты в Париже и Лионе предоставляли клиентам освещенный и обогреваемый салон, имели фонд словарей и энциклопедий, которые можно было взять на дом. Так развивается современная библиотечная культура.
Новшества в сфере социальной практики, постепенное ослабление цензурного контроля над книжным промыслом, дезинтеграция корпораций приводят к появлению издателей, которые экспериментируют с новыми формами книг и организации книгоиздательского бизнеса. Такие фамилии, как Дидо, Панкук, становятся символами нового книжного промысла эпохи Просвещения.
Сын Франсуа Дидо – Франсуа-Амбруаз – стал одновременно механиком, типографом-печатником, хранителем кассы, продавцом книг, то есть создал вертикально интегрированное производство. Шарль-Жозеф Панкук после неудачи с издательством в Лилле, где он попал в опалу у местных контролирующих инстанций, создал в Париже первую медиаимперию, соединив книготорговлю и книгоиздание с изданием газет. В 1772 г. он купил газету «Journal de Geneve», затем – «Journal de Bruxelles» и журнал «Mercure de France». Постепенно вес книгоиздания снижался по сравнению с изданием периодической печати, что не замедлило сказаться на политике контролирующих инстанций.
§ 4. Свобода слова как право и его ограничения
Говоря о цензуре, мы имеем в виду в первую очередь предварительные ограничения на обнародование материала (печатного издания), налагаемые некоей третьей стороной, то есть институцией, действующей за пределами издающей организации, – властным органом, уполномоченной структурой и т. д. Таким образом, под цензурой мы подразумеваем разрешительный порядок публикации рукописи произведения, которая только после предварительного просмотра или проверки за пределами редакции (издательства) может быть принята к печати. Если типограф или издатель просматривает рукопись книги прежде, чем ее публиковать, то это к цензуре не относится, потому что типограф не является третьей стороной в процессе.
Параллельно с книгоизданием, подвергавшимся предварительному просмотру и жесткому контролю, развивается так называемая летучая литература, то есть такие жанры, как памфлет и стихотворная сатира, которые печатаются в форме листовок или брошюр и выходят в свет бесцензурно. Над этим промыслом крайне сложно было осуществлять контроль, во-первых, из-за незначительных материальных затрат на него (печатать подобную литературу было недорого, и это мог делать кто угодно), а во-вторых, в связи с тем, что эта литература не распространялась через книготорговцев, а раздавалась в местах массового скопления людей. Поскольку такие публикации были периодическими, постепенно именно из этой литературы вырастают газеты и иные виды периодической печати. Такие листки и были главными «агентами» борьбы против цензуры, наглядно демонстрируя ее бесполезность.
Начиная с XVII в. в ряде стран (в первую очередь в Англии) возникают и развиваются общественные настроения, направленные на борьбу против предварительной цензуры. Эти настроения становятся частью идеологии Просвещения и знаменуют собой на протяжении по крайней мере трех веков (XVII–XIX столетия) возникновение базовых принципов одного из самых фундаментальных демократических прав – права на свободу слова. Именно это право сегодня фигурирует в конституционных принципах большинства стран, считающих себя демократическими.
В Великобритании борьба за свободу слова связана с именем памфлетиста и политического деятеля Джона Мильтона (1608–1674), известного тем, что он в период, когда цензура была вновь установлена Долгим парламентом (1640–1653), написал речь – трактат, адресованный членам парламента. Эта речь называлась «Ареопагитика»[107] по аналогии с одноименной речью древнегреческого оратора Исократа, обращенной к ареопагу (парламенту). Мильтон считает предварительную цензуру установлением, которое не соответствует духу времени. Изучая в своем трактате археологию цензуры, он приходит к выводу, что ни в Древней Греции, ни в Древнем Риме предварительной цензуры (при наличии строгого и разветвленного ограничения и карательного аппарата за неверные публикации) не существовало, а институт этот есть не что иное, как средневековое установление, связанное с борьбой инквизиции против ересей. Цензура, с точки зрения Мильтона, стала результатом самой страшной инквизиции, самого антихристианского собора и самого тиранического из судилищ – Тридентского собора.
«Ареопагитика» приводит три ключевых аргумента против цензуры. Во-первых, цензура бесполезна, так как «добро и зло растут в этом мире вместе. Познание добра связано с посланием зла».[108] Только тот, кто знает порок, но способен от него воздерживаться, и есть настоящий воин Христов, как пишет Мильтон. Следовательно, зло имеет множество других способов проникновения в мир, кроме книг, и либо нужно ограничивать огромное количество других сфер человеческой деятельности, либо смириться с тем, что даже самая дурная книга может стать источником добра через познание зла, и наоборот. Как пишет Мильтон: «Если мы хотим регулировать печать и тем самым улучшать нравы, то должны поступать так же со всеми увеселениями и забавами, со всем, что доставляет человеку наслаждение. Нельзя слушать никакой музыки, сложить ни одной песни, кроме серьезной дорической».[109] Таким образом, автор «Ареопагитики» выступает за свободу выбора. Нельзя уничтожить грех, удалив предмет греха. Человек должен быть свободен в выборе как добродетели, так и греха. Только в этом случае он способен будет отличить грех от добродетели.
