Но одно дело — не стучать вышестоящему начальству на шибко разговорившегося коллегу, а совсем другое — одобрять и поддерживать его завиральные идеи. И опытные сотрудники, старожилы отдела, разумеется, не одобряли горюновский экстремизм и, желая человеку добра, пытались учить его уму-разуму:
— Пойми, нельзя же все, что вокруг творится, принимать близко к сердцу. Ты молодой, а уже такой нервный. Этак быстро переработаешься на песок. Кондрашка хватит, и кранты!
— Да как же не нервничать? — ныл в ответ Пригорюныч. — Помните, в прошлом году мы брали рецидивиста Хрекова? За ним уже одно убийство числилось по малолетке. Притом убил он полицейского. Свое не отсидел, вышел досрочно. И года не прошло — ограбил чужую квартиру и зарезал хозяйку квартиры — женщину с малолетней дочкой. При аресте оказал сопротивление и тяжело ранил сотрудника полиции. Тот пока не умер, но понятно, что тоже не жилец. Недавно состоялся суд, за подсудимым в совокупности уже три трупа, а четвертый человек — на краю могилы. За все про все убийце присудили девятнадцать с половиной лет. Особенно меня умиляют эти дополнительные полгода! Целых шесть месяцев плюс к девятнадцати годам злодей будет жить на иждивении у родственников загубленных им людей: смотреть цветной телевизор, участвовать в художественной самодеятельности, знакомиться по переписке с девушками. Может, и свадьбу сыграет там же, на зоне. Зона ему как дом родной! А жертвы этого урода будут при этом гнить в могиле. Где здесь справедливость?
— Ты пришел работать в органы охраны правопорядка! Твое дело блюсти закон, а не рассуждать о справедливости и несправедливости, — терпеливо вразумлял его старожил.
— Не могу я не рассуждать, когда закон несправедливый, — упрямо ныл Горюнов.
— Тогда, дорогой, ты пошел не по адресу! Не ту открыл ты дверь, не той ты улицей прошел, кого искал — не встретил, не нашел, как писал талантливый поэт-песенник. Тебе надо было к борцу за справедливость Робину Гуду, а ты по недоразумению забрел в полицию! — терял терпение добровольный учитель.
В общем, не пришелся к полицейскому двору Пригорюныч, порицали его коллеги. И вот это-то как раз очень справедливо! Ведь подобных типов еще в девятнадцатом веке устами своих, и не только своих, но и многих других литераторов, положительных героев, разоблачил другой талантливый поэт. Эти положительные герои так прямо и сказали зарвавшемуся маршалу: «Ты не рожден для дикой доли…» Мол, слишком много воли захотел! Но в отличие от отщепенца Алеко, изгнанного из здорового этнического сообщества (а какого — не скажем, потому что мы-то чтим все законы без исключения), Горюнова из органов не уволили. В отделе Медведева, как и во всех прочих отделах, где сотрудники ежедневно рисковали жизнью, ощущался большой дефицит кадров, а Пригорюныч сыскарем был не из последних. Да что там говорить! Если хочешь добиться приличной раскрываемости, примешь на работу не только завирального нытика Горюнова, но даже и самого Робин Гуда, если он изловчится получить российское гражданство. И будешь его терпеть, скрепя сердце, по крайней мере до тех пор, пока он не покатит телегу на самого шерифа Шервудского леса и прилегающей к лесу губернии. Тогда, понятно, его сожрут и костей не выплюнут.
Панов не уклонялся от участия в подобных назидательных собеседованиях и со своей стороны тоже пытался повлиять на Горюнова в надежде укротить его длинный язык:
— Говорить в таком тоне о законе и государстве для работника правоохранительных органов просто недопустимо! И мы все-таки вычерпываем криминал, пусть даже решетом и дырявым ведерком. А если бы и того не было? Если бы закон и государство не функционировали вовсе? Представляешь, что бы тогда творилось? Перефразируя слова одного известного политического деятеля, скажу тебе так: другого государства и другого закона у властной элиты для нас нет. Придется жить в том государстве, какое есть, и исполнять существующие законы. Потому что беззаконие вреднее любого, даже самого безмозглого законодательства.
— Ладно, я не стану употреблять всуе святые для тебя слова: закон, государство, правопорядок, а спрошу просто и без затей: ты хочешь жить и работать в обстановке очумелого бестолковья или действовать свободно, в соответствии со своим желанием, разумением и совестью?
— Странный вопрос! Разумеется, я выберу второе, — пожал плечами Панов.
— Вот и я не хочу зависеть ни от чьего очумелого или обалделого мнения, — пытался поймать его на слове Горюнов.
— Я тоже устал от государственного бюрократического бедлама, — отчасти соглашался с другом Панов. — Но какова альтернатива? Прислуживать частному тугому кошельку ничуть не лучше.
— Нет, я сам хочу стать хозяином своей судьбы! Уверен, что смогу быть удачливым предпринимателем и многого в жизни добиться. Но только без больших денег нынче никуда не сунешься. Эх, с моей бы энергией да заиметь при том еще и начальный капитал! — этим надсадным стоном закончился их разговор, так как Панову надоело дальше толочь воду в ступе.
Заиметь начальный капитал! Легко сказать! А откуда? Честному, законопослушному гражданину, да еще и бюджетнику, денег взять неоткуда, а на неблаговидные дела они оба никогда не пойдут, Панов в этом был твердо уверен. Только старший товарищ, наставник Панова и постоянный поучатель Горюнова не разделял до конца эту его уверенность и иногда от чистого сердца советовал Глебу не поддаваться на завиральные подначивания опасного приятеля.
— Конечно, Горюнов — сыскарь от Бога, — объективно признавал профессиональные качества доморощенного диссидента долгожитель правоохранительных органов, — но помяни мое слово: втянет тебя Пригорюныч в неприятную историю.
Как в воду глядел ветеран… Но тогда Панов не прислушался к мнению старшего товарища. Может, оттого, что и сам любил пофилософствовать и единственный, кто не отказывался рассуждать вместе с ним на отвлеченные темы, был как раз Горюнов. Благо, особенности их профессии иной раз предоставляли время для неспешных рассуждений:
— Я так понимаю, — Панов задумчиво возвел очи горе, провожая взглядом проплывающее по синему небу одинокое белое облачко, — все люди делятся на две категории: на идеалистов и на прагматиков. Это, конечно, грубая схема, не включающая нюансы. Но прагматик часто не склонен думать о чем-то, не связанном с конкретной пользой для него лично и его близких, а интересы общества, государства и так далее значат для него не очень много или совсем ничего. Идеалист живет идеей, можно сказать, интересами общества…
— Только при этом понимает интересы общества по-своему и иной раз весьма своеобразно, — ехидным тоном уточнил Пригорюныч.
— Разумеется, поэтому нельзя вкладывать в эти определения однозначно положительную или отрицательную оценку. Вспомним хоть «пикейные жилеты», высмеянные Ильфом и Петровым. Эти старики, вчерашние люди, интересуются не только размерами своих пенсий и тем, что они будут сегодня и завтра кушать, а рассуждают о мировых проблемах. Идеалисты! Но с другой стороны — никчемные болтуны. А вот пример идеалиста со знаком плюс: таможенник из «Белого солнца пустыни». Ему говорят: «Все у тебя есть… Живи себе, как в раю. Только ни во что не вмешивайся», а он в ответ: «Мне за державу обидно». Вмешивается — и разделяет трагическую судьбу большинства идеалистов. Другой исследователь человеческих душ, живший и творивший в одно время с Ильфом и Петровым, зафиксировал в письменной форме крик души иной категории граждан: «Мы только мошки, мы ждем кормежки». И плевать «мошкам» на то, «голова» ли какой-то там президент или у него на плечах кочан гнилой капусты. Этим прагматикам что ставить: плюс или минус? Вроде обычные обыватели, а имя им легион.
— Ну и что тут нового? — пожал плечами Горюнов. — Каждого «судят по делам его». Это давно известно.
— Нет, я как раз хотел сказать о другом. Идеалисты могут стать прагматиками, то есть пренебречь общечеловеческими ценностями, забыть о нравственности, морали и принципиально перестать обижаться за державу. Это мы видим на каждом шагу, особенно в политике. Правда, были ли они раньше идеалистами или просто притворялись ими — вопрос остается открытым.
— Ах, какая глубокая философская мысль! — с деланным восхищением всплеснул руками Горюнов. — Жаль только — на мелком месте! Меня упрекал за напрасные мечтания, а в твоем философствовании много ли практического смысла?
— А ты сначала дослушай, а потом делай выводы. Идеалисты идеалистами, но вот прагматики в их крайнем антиобщественном проявлении, как, например, наши клиенты-уголовники. Они способны переродиться, то есть стать идеалистами и руководствоваться в жизни чем-либо еще, кроме шкурной выгоды? Вот этот вопрос как раз имеет практическое значение. Если ультрапрагматики на такую метаморфозу не способны по причине физиологической, то есть устройство их мозгов им этого не позволяет, тогда зачем попусту угрохивать миллионы рублей на их якобы перевоспитание и втирать очки обществу и государству? Ведь переделать физиологию при помощи педагогики все равно нельзя. И тогда все эти игры в гуманность и европейские стандарты пенитенциарной системы выглядят как самая грандиозная и дорогостоящая афера конца двадцатого и начала двадцать первого века.
