Они остановились, разглядывая лисью нору, затем в тихой задумчивости не спеша побрели дальше. Но время от времени Эйден склонял голову, словно прислушиваясь к шепоту листьев.
Вдруг он остановился.
— По-моему, я рос на северо-западе тихоокеанского побережья.
Джилл насторожилась. Эйден взглянул на нее, и она кивнула.
— Правильно. Это тебе подсказали деревья?
— Да. Там их было так много. Целый лес. Моя мать живет в лесу.
— О, Эйден, — огорчилась Джилл. — Твоя мать скончалась несколько лет назад, еще до нашего знакомства. — Неприятно, конечно, так огорчать его, но лучше сейчас, чем потом.
— Ты уверена?
— Да. Ты сам мне рассказывал. — Она коснулась его необычно бледной щеки. — Ты помнишь нашу свадьбу?
— Да-а-а.
— Она была на ней?
Эйден покачал головой.
Они пошли дальше. Тишину в лесу нарушал лишь хруст веток и шорох листьев под ногами.
— Отец мой тоже умер, — неожиданно сказал Эйден.
— Точно. И его не было на нашей свадьбе.
— Но я его припоминаю. Из далекого прошлого.
— Из далекого?
— Да, я жил с ним в Сан-Франциско. Он работал бухгалтером в москательной лавке. Может быть, моя деловая хватка — от него.
Джилл знала, что после развода родителей Эйден жил у отца, но подробности были ей неизвестны.
— К тому времени твоя мать уже умерла? — спросила она, чтобы испытать его.
Эйден стал напряженно вспоминать, как бы глядя внутрь себя.
— В Сан-Франциско я ее не вижу. Думаю… думаю, они уже развелись. Я не могу видеть так далеко, знаю лишь, что они развелись. Мне, по-моему, неприятно вспоминать то время.
— А дом, в котором вы с отцом жили, помнишь?
— Это был не дом, а квартира в многоэтажном доме. Да, сейчас вспомнил ее. — Он кивнул, улыбнулся, а Джилл вздохнула веселее.
— Твой отец… Какой он был?
Эйден открыл рот, помолчал, закрыл рот, наконец произнес:
— Честно говоря, я даже не знаю. Мы очень мало общались. Он приходил с работы, умывался, ел, а затем садился перед телевизором и сидел до поздней ночи. Звали его Джон.
Убаюканная движением и негромким разговором родителей, Мэдди положила голову на отцовское плечо и заснула. При каждом шаге Эйдена помпон ее розовой шапочки подпрыгивал. Слава Богу, подумала Джилл, этот ребенок будет помнить папу не только по имени.
— А что ты делал в отсутствие отца? — снова обратилась она к мужу.
— О-о. — Эйден вопросительно взглянул на деревья, как бы призывая их на помощь. — Да что угодно. Играл в баскетбол, например, недалеко от нас была площадка.
— Тебе повезло.
— Да, если удавалось убедить наркоторговцев, что ты не интересуешься их товаром. — Он заговорил быстрее, увереннее, было видно, что перед его глазами проплывают четкие картины детства. — Но когда я пошел в восьмой класс, отец умер, и мне пришлось жить у дяди, его младшего брата.
— У дяди? — У Джилл голова шла кругом — она никогда ни о каком дяде не слышала.
— Да, у Бенни. Хотя он тоже жил в Сан-Франциско, встречались мы очень редко.
Мать, наверное, к этому времени уже умерла, иначе бы он уехал к ней, подумала Джилл.
— Тебе, видно, не сладко у него жилось.
— Верно. У Бенни и без меня было пять ртов, не считая жены, пойди прокорми их!
— Бедный Эйден, надеюсь, они не попрекали тебя сиротством? Ведь тебе только-только исполнилось четырнадцать, а тут еще такое горе — смерть отца.
Губы Эйдена скривились в горькой улыбке.
— Деликатность не входила в список достоинств Бенни. И его жены тоже. Это были грубые люди, хлебнувшие в жизни лиха. Нетерпимые. А уж как они выражались! То и дело раздавалось: «Пшел вон, щенок!» Так обращались не только со мной, но и с собственными детьми.
— О, Эйден! — Сердце Джилл разрывалось от жалости.
— Тем не менее я выжил. — Он пожал плечами. — Старался больше бывать на улице, сидел в библиотеке, лишь бы не бывать дома. — Его обычно богатый модуляциями голос звучал уныло, передавая тогдашнее чувство одиночества.
— Почему же ты не перебрался к кому-нибудь еще?
— Родственников больше не было, а в приют я ни за что не хотел идти. Я и без того видел, что после развода родителей, переезда к отцу и его смерти моя жизнь мне неподвластна, а уж если в нее вмешаются чиновники из службы социального обеспечения, я и вовсе лишусь собственной воли. Бенни по крайней мере приходился мне родней.
Они повернули к дому. Сквозь деревья уже виделся просвет.
— У Бенни я прожил три года. А в семнадцать лет начал зарабатывать и смог снять себе комнату. В меблирашке. Там я обитал, пока не закончил школу. — По его гримасе Джилл поняла, что это была за меблирашка.
— Затем ты отправился на восток в колледж, и дальше уже все известно. — Джилл сочувственно покачала головой.
— Все было не так уж плохо. Бывает гораздо хуже. Тем не менее я дал себе клятву: если выберусь из Сан-Франциско, больше никогда и ни за что не вернусь в этот город. К этой бедности. К этому одиночеству.
И к зависимости от других, добавила про себя Джилл. Быть может, это и толкнуло его обратиться к менеджменту. И заставило стремиться к власти. Ничего удивительного при таком детстве. Но далеко ли Эйден ушел от него, вот в чем вопрос.
— А знаешь, — сочувственно улыбнулась она, — твоя история ничуть не оттолкнула бы моих родителей. Напротив, она произвела бы на них очень сильное впечатление, ибо свидетельствует о твоем уме и честолюбии. А кстати, в Эй-Би-Экс она кому-нибудь известна?
— Никому. Это никого не должно интересовать. Пусть принимают меня таким, какой я есть сейчас.
А какой ты сейчас? — подумала Джилл. Мы женаты три года, но я этого так и не знаю.
Они вышли из леса рядом с соседским домом. Пока они гуляли, на землю лег туман.
— Вроде бы дождь собирается, — заметила Джилл.
— Похоже на то. — Но Эйден не посмотрел на небо, а кинул прощальный взгляд на лес, словно деревья продолжали что-то ему нашептывать.
В дом они вошли замерзшие, в отсыревшей одежде. Джилл раздела Мэдди и обрядила в самый теплый шерстяной свитер.
— Посмотри, как она разрумянилась! — сказала Джилл, улыбаясь.
— Да, у нас красивая, здоровая девочка! — гордо сказал он, вступая в единоборство со своими ботинками.
— Погоди, я помогу, — крикнула Джилл и стала расшнуровывать ботинки, что пока было Эйдену не по силам.
Усевшись на пол, Джилл стянула ботинок с его правой ноги и принялась за левую, требовавшую более осторожного обращения. Поставив ее себе на бедро, она слегка помассировала чуть отекшую лодыжку. Нога в сыром носке казалась тяжелой и большой — настоящая мужская нога. Внезапно Джилл захотелось прижаться к ней лицом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
