У мельничного фундамента пришлось провозиться недели две. Он был сложен из каменных глыб чуть не в ярд длиной и не меньше фута шириной, но нашим предкам этого показалось мало, и они скрепили кладку цементом, который так затвердел, что пришлось вызвать подрывника. Там, где было когда-то мельничное колесо, мы нашли тайничок. Это было утром, часов в десять. Я сразу спустился туда и стал разгребать землю руками. Отыскал несколько старинных позеленевших монет с женским профилем (я решил, что это королева Виктория, но оказалось — королева Анна) и кольцо. Кольцо было покрыто каким-то налетом, но, когда я потер его о рукав, на нем заблестел зеленый камешек. Я спрятал все это в карман и никому ничего не сказал. В законах я был не силен, но отлично понимал, что Спроггет и дядя Джордж живо отнимут у меня кольцо, и тогда не видать мне его, как своих ушей.
Но все же я показал свою находку старику Джорджу. Он сказал, что монеты медные. Но когда увидел кольцо, оживился.
— Его небось мельничиха посеяла, — сказал он. — Много, должно, слез пролила. Сдается мне, это завезли сюда из России. Береги его, покуда у тебя невесты нет, но прежде, чем кому на палец надеть, убедись, что ты не ошибся.
Я не стал слушать этот бред. Но кольцо отнес домой и никому про него не сказал; вместе с монетами я спрятал его под половицу у себя в комнате и в дождливые вечера иногда чистил монеты, но чаще разглядывал кольцо. Оно было красивое, и его, видно, долго носили — надпись на внутренней стороне нельзя было разобрать. Зато можно было сколько угодно любоваться маленьким изумрудом; он был хорошо отшлифован и ярко блестел.
Но все это так, между прочим. Я просто рассказывал вам про свою работу. Так вот, когда мне нечего было делать в канаве, я управлял бульдозером, это проще простого, или становился на место маркировщика, а он отдыхал. Или же садился на экскаватор и выбирал грунт. Экскаваторщиком был Джо Джонсон. Бывший боксер, пьяница, вредный тип. Он ни за что не позволял мне управлять экскаватором, боялся место потерять и не любил даже, когда я смотрел на него. Но я все равно научился. Были у меня, конечно, еще мелкие обязанности — кипятить чай, подметать в сарае, ездить по поручению дяди Джорджа или Спроггета.
Но чаще всего я работал со стариком Джорджем у бетономешалки. Специальными легкими лопатами мы засыпали в бункер песок и щебень, а оттуда отправляли их в дробилку. Дозу мы определяли по указателю, и смесь попадала в ковш, который опрокидывался в барабан бетономешалки. Поворот рычага, и барабан по канатам скользил к формам, знай только не зевай.
Когда мы зашивались, нам давали в помощь третьего, но обычно мы управлялись вдвоем. Работали не спеша и могли разговаривать. Главное было расшевелить Джорджа, заставить его говорить. Сначала мне это давалось с трудом. Бывало, полдня потратишь, а так и не заведешь его, слова и то из него не вытянешь. По-моему, он уже пережил свои воспоминания. Окликнешь его иной раз, а он медленно так повернется, и глаза у него как стеклянные. Но потом я узнал, какие кнопки надо нажимать.
Один раз его расшевелили конники. Это было в субботу утром: мимо проезжали ученики школы верховой езды. Мы вылезли посмотреть, как они гарцуют на своих резвых лошадках — красивые девушки в бархатных шапочках и юноши в кожаных крагах, гордо поглядывающие вокруг.
— Вот это класс! — сказал я.
— Никакой это не класс, — возразил он. — Это только тебе так кажется. А для других они все равно что вши. Для власть имущих, например, они — ничтожества, или, говоря короче, ничто. Нет никаких классов. Есть только касты. Каждый принадлежит к какой-нибудь касте, и одни простаки, вроде тебя, этого не понимают.
— Все знают, что есть разные классы.
— Все знают! — фыркнул он. — Да, конечно. Но только все это одно воображение. Ты и твои приятели можете собраться и составить касту, чин по чину, запомни это. Шайка стиляг, или как их там теперь называют, ничем не отличается от господ, которые на всех плюют и все теплые местечки прибрали к рукам. Надо только иметь немного воображения.
— Скажите, Джордж, а когда вы это поняли? — спросил я.
— Наверное, в окопах. Но на словах толком не мог бы объяснить. А знаешь почему? Там были жизнь и смерть, больше ничего, от этого воображение слабеет. Не все ли равно, кто провел тебя через «ничью землю», лишь бы назад вернуться в целости. Там не было ни классов, ни каст. Среди офицеров из господ были такие жалкие дурачки, что мы молили бога поскорей послать им пулю, покуда они нас всех не угробили. Кто остался жив, тот и выше других, класс не спасал от снаряда или от пули, так что это одно воображение.
— Но все в это верят, — сказал я.
— Неважно. Господа должны в это верить, из-за этого они и погубили столько хороших людей. Ради своей касты они должны нас морочить, иначе все полетит к чертям. А если они при этом морочат и себя, тут никакой разницы нету. Понимаешь?
Я ничего не понял и переменил разговор.
— А вот вы на той неделе сказали, что были мертвый, как это понимать?
— Ах, ты про это…
— Объясните, Джордж!
— Очень просто. Вместе с высотой 60 взорвали и меня. Во мне не осталось ничего стоящего, и вот тебе доказательство — я здесь. По всей справедливости я должен бы уже десять раз быть трупом. Но от меня ничего не осталось — нечего было убивать. Вот моя фамилия Бзэк — что в ней такого? — спросил он вдруг.
— Смешная фамилия.
— Смешная?
— Ну, странная.
— А у кого не странная? Взять хоть тебя: Артур Хэггерстон. Подумай сам. — Я подумал. — Разве это не так же смешно, как Бзэк?
— Еще смешней.
— То-то и оно. Всякая фамилия смешная, ежели поразмыслить. Фамилии давным-давно устарели. Они не подходят к брюкам, подтяжкам и телевизорам. Так какого же дьявола смеяться?
Я сказал, что не знаю.
— Правильно, не знаешь. Но одна фамилия как фамилия, а над другой ты смеешься — вот, скажем, над Бзэком.
— Я никогда не смеялся, Джордж, честное слово.
— Ну, не ты, так другие.
— Кто же?
— Многие. Знаешь ли ты, что люди, бывало, меняли фамилию, потому что их засмеивали совсем, проходу не давали.
— У нас этого никто не делал.
— Но такие случаи бывали. Вот, к примеру, мой племянник. Я вернулся с войны мертвецом. Жена померла от испанки. У моей сестры был сын, способный мальчик. Я тогда еще не пил. Откладывал каждый лишний пенс. Когда пришло время, помог ему поступить в университет. Ну, он поступил, и ему там было хуже, чем на войне. Он часто приезжал оттуда, но лучше бы ему не приезжать. Когда он был дома, я уходил — тогда и пить начал.
— Он, наверно, был снобом.
— Нет, он сбился с пути, вот в чем беда, и винил во всем свою фамилию. Видно, всякие умники его задразнили. А когда он кончил университет, то приехал и сказал, что сменил фамилию.
— А потом что?
— Ничего. Мы жили сами по себе, а он сам по себе; никто и не заметил разницы, только мы все реже его видели.
— А кем он работал?
— Учителем, — сказал Джордж. — И сейчас еще учительствует где-то здесь, в городе. Как увидит меня на улице — шасть на другую сторону. А от матери, заметь, так не бегает. Да только ей от этого не легче.
— Но… — начал я.
— Знаю, что ты скажешь: будь его мать мне сестрой, его фамилия была бы не Бзэк. Ошибаешься. Она была мне сестрой, и все же его фамилия была Бзэк… Может, именно в этом все дело.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
— Ну ладно, запускай дробилку, — сказал он наконец. — А над этим подумай. Самая смешная фамилия может много горя принести человеку.
Мы запустили дробилку, и все время я думал, что, может, это еще забавней, чем он предполагает, — а вдруг наш Кэрразерс-Смит тот самый Бзэк, только под другой фамилией? Если так, понятно, почему он тогда побежал. И, улучив минуту, я спросил:
— Джордж, а какую фамилию он взял?
— Ты что, знаешь его?
— Может быть.
— И думаешь, я тебе скажу? Как бы не так… Надо хоть от этого его уберечь.
— Не Кэрразерс-Смит?
Глаза у него опять словно остекленели.
— Можешь пытать хоть до судного дня, все равно не скажу ни да, ни нет.
Немного погодя он спросил:
— Какая, ты сказал, фамилия?
— Кэрразерс-Смит.
— Ну нет, он, конечно, тщеславный был, но все же не настолько[7], — сказал Джордж. — Да у нас в городе такими фамилиями пруд пруди.
Больше я не вытянул из него ни слова. Было время, когда мне доставила бы удовольствие мысль заявиться на «Свалку», подойти к Кэрразерсу-Смиту и шепнуть: «Здорово, Бзэк…» Просто чтобы увидеть, как Он психанет. И еще, пожалуй, убедиться, что это действительно он. Но теперь — нет. Довольно я перевидал всяких мертвецов, ну их к свиньям. Часто я думаю о том, как бы я чувствовал себя, сменив фамилию. Скажем, стал бы называться Тони Кэртис[8]. Наверно, как арестант, выпущенный на волю под честное слово. Убегать — вообще удовольствие маленькое, а тем более от своей фамилии. Пускай даже эта фамилия Бзэк. Да и нет в ней ничего особенного. Он все это просто выдумал. Или слишком уж натерпелся.
