Мать Мэри Джеймс не была провидицей, она была обычной женщиной. Конечно же, все люди ошибаются. Ошиблась и миссис Джеймс, когда из тщеславия поверила сама, что Оливер Хаксли действительно любит её дочь, а затем убедила в этом Мэри. Но Оливер Хаксли, если и проявлял к кому-либо симпатию, то только к Джанет Роу, одной из самых близких подруг Мэри Джеймс. Ей же он и сделал предложение руки и сердца, и они поженились двадцать девятого июня тысяча девятьсот девятого года. Джанет не догадывалась о чувствах Мэри, так что ей хватило такта и благоразумия пригласить близкую подругу на свадьбу. Мэри отказалась со степенностью и выдержкой девушки из хорошей семьи (пускай времена для Джеймсов выдались тяжёлые), и с тех пор она о Джанет Хаксли ничего не слышала. Кажется, Оливер подался в армию, а, быть может, ничего такого он не сделал, поскольку в списке его достоинств храбрость не значилась в пятёрке первых: языки сплетников склонны были не только к преувеличению, но и к откровенному вранью. Джанет в мае тысяча девятьсот десятого родила прелестную дочурку: ради такого случая она даже вспомнила о безмужней и работающей Мэри, которая сама взвалила на себя гувернантские обязанности, и в письме пригласила Мэри на крестины. Мэри и тут нашла способ отказаться. Поскольку на крестинах ей неминуемо пришлось бы столкнуться со статным, плечистым, пышущим здоровьем и счастьем мистером Хаксли, который, конечно, не смог бы из вежливости скрывать от неё свершившийся факт своей женитьбы, Мэри предпочла сделать вид, будто вообще не получала и не читала это письмо. С тех пор её связи с благодушным семейством Хаксли оборвались окончательно, и Мэри сумела посвятить себя работе. Время проходило незаметно и, кажется, действительно лечило. Во всяком случае, Мэри не думала о прекрасном юном Хаксли достаточно долго — пока не натолкнулась возле почтового отделения на бесстрастного моряка с «Титаника». Мэри не покидала жуткая уверенность: лет через двадцать Оливер Хаксли стал бы заметно похож на незнакомца. Только у Оливера Хаксли глаза были живые, быстрые, весёлые, а у безымянного моряка — отстранённые, холодные, как снег на вершинах гор, и подёрнутые чуть заметной туманной пеленой.
«Кажется, он не слишком весел», — подумала вдруг Мэри и бессознательно ускорила шаг. Высокий моряк исчез из её поля зрения.
По коридору стремительно шагал усатый стюард с перекинутой через локоть сложенной скатертью. Стюард явно кого-то разыскивал.
— Бен! Бен! — звал он. — Бен!
Вглубь корабля торопился растрёпанный парень с метлой.
— Аккуратнее, прошу, внимательнее, — приговаривал он, ловко орудуя метлой так, чтобы не задеть ею никого из спешащих навстречу.
Хотя обслуживающего персонала на этой палубе хватало, шум, который он производил, нельзя было назвать раздражающим. Люди торопливо стремились именно туда, где были сейчас необходимы, и их непрерывный поток напоминал движение муравьев, что тянут в муравейник приглянувшийся листик. Мэри приподнялась на цыпочки. Высокий моряк, похожий на Оливера Хаскли, бесследно исчез.
«Может, оно и к лучшему», — успокоила себя Мэри. Таинственный незнакомец вывел её к лестнице, и дальше она уже совершенно точно сумела бы сориентироваться самостоятельно: во всяком случае, у неё была такая странная уверенность. Мэри быстро поднялась по полированным ступеням, пересекла ещё один коридор, где всё примолкло в ожидании массового выхода пассажиров, и взялась за ручку двери. Она снова поглядела вниз — никаких следов загадочного моряка.
«Это к лучшему, это к лучшему…» — успокаивала себя Мэри.
Однако её сердце упорно отказывалось согласиться с доводами рассудка.
* * *
Остаток свободного времени Мэри решила посвятить сестре. Она не виделась с Лиззи с тех самых пор, как препоручила её заботам мисс Мэйд и строго-настрого наказала слушаться ту, как родную мать. Конечно же, Мэри знала, что её непокорная сестрица ни за что в жизни не позволит мисс Мэйд собой помыкать и не отдаст своей свободы никому другому, но она обязана была это сказать. Хоть её предостережения, просьбы и даже приказы не приносили никакого результата, Мэри повторяла их снова и снова в надежде, что однажды они всё-таки подействуют.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда Мэри вошла в каюту к Лиззи, та лежала плашмя на своей кровати, накрыв голову руками. Покрывала сбились в одну большую кучу, книги беспорядочным веером разлетелись кругом её головы. Ноги Лиззи болтались над крепким полом; с одной ноги слетела туфелька.
Мэри закрыла дверь.
— Добрый день, — поздоровалась она с сестрой привычным тоном гувернантки, — ты хорошо себя чувствуешь?
Лиззи вяло приподняла голову. Лицо у неё было зеленовато-бледное.
— Нет, — сказала она и снова упала носом в сморщенные покрывала. — Я ужасно себя чувствую.
— Странно, — Мэри аккуратно переступила через разметавшееся по полу покрывало и присела в кресло. Лиззи лежала на постели, как мёртвая. — Лиззи, у тебя не должно быть морской болезни. Даже мистер Флэнаган не ощущает качки, а он к этому весьма чувствителен.
— А я её чувствую, — пробурчала Лиззи, — я висела над бортом… не знаю, как долго… но теперь у меня кружится голова… и ещё меня тошнит.
— Зачем ты висела над бортом? — сразу посерьёзнела Мэри. — Разве ты не понимаешь, насколько это опасно? А если бы ты упала?
— Я бы не упала! — простонала Лиззи. — Я держалась крепко… как только могла…
Мэри, тем не менее, это не успокоило. Она внушительно поднялась из кресла и скрестила руки на груди. Сердце её, не успевшее успокоиться, заколотилось ещё злее и отчаяннее.
— Лиззи, — заговорила она негромко, — ведь я велела тебе не отходить от мисс Мэйд. Только не пытайся сказать мне, что она одобрила твоё поведение!
— Ничего она не одобряла, она даже не смотрела в мою сторону, — прошептала Лиззи. — Она общалась со своими подругами… а я сидела там… где мне понравилось!
Мэри шумно выдохнула. К сожалению, это был единственный доступный ей способ культурно выразить ярость.
— Что ж, — проговорила она, — я встречусь с мисс Мэйд и выскажу своё недовольство. Но и ты, Элизабет, должна была бы уже понять, что мои просьбы — это не веление авторитарного духа и не попытка сломить тебя. Я пытаюсь обеспечить тебе достойную жизнь, Элизабет, и я очень не хотела бы, чтобы с тобой произошло нечто неладное.
— Со мной всё было бы в порядке…
— Элизабет, — повторила Мэри настойчиво, — подумай о матушке. Неужели ты хочешь огорчить её? Или причинить ей боль? Что я скажу ей, если я тебя потеряю? — Мэри сжала ткань платья в горсть. Задушевные разговоры с Лиззи всегда выводили её из привычного и такого удобного состояния холодного равнодушия, которое стало её неотъемлемой частью за годы работы гувернанткой. — Элизабет… Лиззи… подумай об этом и, прошу, больше не надо чудачеств!
Лиззи перевернулась на спину и вытянула руки. Пустым стеклянным взглядом она смотрела в потолок.
— Почему ты взяла меня с собой в Америку?
Мэри не смотрела ей в глаза.
— Потому что я не могу с тобой расстаться.
Лиззи зашевелилась на постели. Она стащила с ноги туфлю и подтянула колени к груди. Платье скрыло волнами её крохотные ступни.
— Это не единственная причина, — тихо сказала она. — Ведь я понимаю. Почему ты не оставила меня с мамой? Почему… нет, почему мама позволила тебе меня забрать?
Мэри продолжала сверлить взглядом часы. Стрелки как будто умерли, и даже стук часового механизма, успокаивающий и размеренный, затих.
— Потому что это было необходимо, — сказала Мэри, наконец.
— Дело не в этом, — продолжала Лиззи. — Мама разрешила тебе меня увезти. Она не согласилась бы на это… никогда. Я знаю.
Мэри сжала губы. Тупая боль резала плоть там, где в неё вонзался зуб.
— Что ты можешь знать? — спросила она тихо и бессильно. — Лиззи, ты тогда была ещё мала.
— Не настолько, чтобы забыть мать, — Лиззи резво села на постели, и её лицо позеленело. — С тех пор, как мы уехали, ты ни разу не привезла меня к ней. Она ни разу не захотела прийти в гости. Она никого из нас к себе не приглашала.
