На лице Лэнскома появилось беспокойное выражение. Пуаро не стал на него давить. Старик ведь уже все выложил мистеру Энтуислу, и с Эркюлем Пуаро он был бы куда менее откровенен.
Однако с Марджори Пуаро быстро добился успеха. Это была женщина без предрассудков, в отличие от старых слуг. Марджори была первоклассной кухаркой, путь к сердцу которой лежал через стряпню. Пуаро посетил ее в кухне, похвалил со знанием дела некоторые блюда, и Марджори сразу же почувствовала в нем родственную душу. Он без труда выяснил, что именно подавали вечером накануне смерти Ричарда Эбернети.
– В тот вечер я приготовила шоколадное суфле, – сообщила Марджори. – Специально сберегла шесть яиц. Молочник – мой приятель. Мне удалось раздобыть даже сливки – лучше не спрашивайте как.
Прочие блюда были описаны столь же детально. То, что не съели в столовой, докончили в кухне. Тем не менее, несмотря на словоохотливость Марджори, Пуаро не узнал от нее ничего важного.
Надев пальто и пару шарфов в качестве защиты от холодного северного воздуха, Пуаро вышел на террасу, где Элен Эбернети срезала запоздалые розы.
– Выяснили что-нибудь новое? – осведомилась она.
– Ничего. Но я на это и не рассчитывал.
– С тех пор как мистер Энтуисл предупредил меня о вашем приезде, я пыталась что-нибудь разведать, но напрасно. – Помолчав, она с надеждой добавила: – Может, все это выдумки?
– Убийство при помощи топора?
– Я не думала о Коре.
– А я думаю как раз о ней. Зачем кому-то понадобилось убивать ее? Мистер Энтуисл говорил мне, что в тот момент, когда она произнесла свою gaffe,[25] вы сами почувствовали, будто что-то не так. Это верно?
– Ну… да, хотя я не знаю…
– Что именно было «не так»? – продолжал Пуаро. – Что-то неожиданное? Удивительное? Или, скажем, зловещее?
– Нет-нет, только не зловещее. Просто что-то было не вполне… Право, не помню, да это и неважно.
– А почему вы не помните? Потому что нечто другое вытеснило это у вас из головы – нечто более важное?
– Пожалуй, вы правы. Очевидно, упоминание об убийстве все отодвинуло на задний план.
– Возможно, все дело в чьей-то реакции на слово «убит»?
– Не исключено… Но я не помню, чтобы на кого-то смотрела. Мы все уставились на Кору.
– Тогда, быть может, вы что-то услышали – что-то упало или разбилось?
Элен нахмурилась, напрягая память:
– Нет… Не думаю…
– Ну, ладно – со временем вы вспомните. Может, это и в самом деле не имеет значения. А теперь скажите, мадам, кто из присутствовавших тогда лучше всех знал Кору?
Элен задумалась.
– Полагаю, Лэнском. Он помнил ее еще ребенком. Горничная Дженет поступила сюда уже после того, как Кора вышла замуж и уехала.
– А кроме Лэнскома?
– Пожалуй, я, – ответила Элен. – Мод вообще едва ее знала.
– Тогда, как по-вашему, почему Кора задала этот вопрос?
Элен улыбнулась:
– Это было абсолютно в ее духе.
– Я имею в виду, это была всего лишь betise?[26] Кора выбалтывала, не подумав, все, что ей придет на ум? Или же она испытывала злобную радость, внося смятение?
Элен снова погрузилась в размышления.
– Трудно быть уверенным в том, что касается кого-то другого, – наконец промолвила она. – Я никогда не понимала, была ли Кора всего лишь простодушна или по-детски рассчитывала произвести впечатление. Вы это имели в виду, не так ли?
– Да. Предположим, миссис Кора сказала себе: «Вот будет забавно спросить, был ли Ричард убит, и посмотреть на их лица!» Это было бы похоже на нее?
На лице Элен отразилось сомнение.
– Возможно. В детстве у нее, безусловно, было довольно злое чувство юмора. Но какое это имеет значение?
– Это подтвердило бы, что шутить по поводу убийства весьма неразумно, – сухо отозвался Пуаро.
Элен поежилась:
– Бедная Кора.
Пуаро переменил тему:
– Миссис Тимоти Эбернети осталась здесь ночевать после похорон?
– Да.
– Она говорила с вами о словах Коры?
– Да, она сказала, что это возмутительно и очень на нее похоже.
– Значит, она не восприняла это всерьез?
– Нет. Уверена, что нет.
Пуаро показалось, что второе «нет» прозвучало менее твердо. Но так ведь бывает всегда, когда пытаешься что-то припомнить…
– А вы, мадам, отнеслись к этому серьезно?
Глаза Элен Эбернети казались ярко-голубыми и удивительно молодыми под зачесанными набок седеющими волосами.
– Пожалуй, да, мсье Пуаро, – задумчиво ответила она.
– Из-за вашего чувства, будто что-то не так?
– Возможно.
Пуаро ждал продолжения, но, не дождавшись, заговорил вновь:
– Между миссис Ланскене и ее семьей было многолетнее отчуждение?
– Да. Никому из нас не нравился ее муж, и это ее обижало – отсюда и возникло отчуждение.
– Но потом ваш деверь внезапно приехал повидать ее. Почему?
– Не знаю. Возможно, он догадывался, что ему недолго осталось жить, и хотел помириться.
– Он вам об этом не говорил?
– Мне?
– Да. Вы ведь гостили у него перед тем, как он отправился к сестре. Мистер Эбернети даже не упомянул вам о своем намерении?
Ему показалось, что поведение Элен стало более сдержанным.
– Он говорил мне, что собирается повидать своего брата Тимоти, – что и сделал, – а о Коре не упоминал. Может, войдем в дом? Должно быть, уже скоро подадут ленч.
Элен прошла мимо него, неся цветы. Когда они вошли через боковую дверь, Пуаро осведомился:
– Вы абсолютно уверены, что во время вашего визита мистер Эбернети не говорил вам ничего важного о других членах семьи?
– Вы спрашиваете как полицейский, – недовольно заметила Элен.
– Когда-то я и был полицейским. У меня нет официального статуса – а значит, и права задавать вам вопросы. Но ведь вы хотите знать правду – во всяком случае, так мне казалось?
Они вошли в Зеленую гостиную. Элен вздохнула:
– Ричард был разочарован в младшем поколении. Впрочем, все старики таковы. Он говорил о родственниках, не скрывая пренебрежения, но не сказал ни одного – понимаете, ни одного – слова, которое могло бы навести на мысль о мотиве убийства.
Элен взяла китайскую вазу и принялась размещать в ней розы. Покончив с этим, она стала осматриваться в поисках места для вазы.
– Вы великолепно размещаете цветы, мадам, – заметил Эркюль Пуаро. – Думаю, вы достигаете совершенства во всем, за что ни беретесь.
– Благодарю вас. Я люблю цветы. Думаю, они будут хорошо смотреться на зеленом малахитовом столике.
На упомянутом столике находился букет восковых цветов под стеклянным плафоном. Когда Элен приподняла его, Пуаро небрежно осведомился:
– Кто-нибудь говорил мистеру Эбернети, что муж его племянницы Сьюзен едва не отравил покупателя, готовя лекарство? О, pardon![27]
Викторианская безделушка выскользнула из пальцев Элен. Пуаро прыгнул вперед, но недостаточно быстро. Плафон упал на пол и разбился. Элен с досадой воскликнула:
– Какая я неуклюжая! Хорошо, что цветы не пострадали. Придется доставать новый плафон. А цветы я уберу в шкаф под лестницей.
Пуаро помог Элен положить восковой букет на полку в темном шкафу и вернулся вместе с ней в гостиную.
– Это моя вина, – сказал он. – Мне не следовало пугать вас.
– Я забыла, о чем вы меня спросили.
– О, не стоит вспоминать: я уже и сам забыл.
Элен подошла к нему и положила ладонь на его руку:
– Мсье Пуаро, неужели хоть чья-нибудь жизнь при тщательном расследовании может оказаться безупречной? Нужно ли ворошить прошлое человека, если оно не имеет ничего общего с…
– Со смертью Коры Ланскене? Да, нужно. Потому что необходимо расследовать все. Недаром старая истина гласит: каждому есть что скрывать. Это относится ко всем нам – возможно, и к вам, мадам. Повторяю: ничего нельзя игнорировать. Поэтому ваш друг мистер Энтуисл и обратился ко мне. Я не полицейский и могу хранить молчание о том, что узнаю. Но я должен знать! А так как в этом деле, мадам, улик не так много, как людей, то я занимаюсь людьми. Мне необходимо познакомиться с каждым, кто был здесь в день похорон. Притом было бы очень удобно – и выгодно стратегически, – если бы я познакомился с ними в этом доме.
– Боюсь, – медленно произнесла Элен, – что это будет слишком сложно…
– Не так сложно, как вам кажется. Я уже придумал способ. Мистер Энтуисл заявит, что дом продан (entendu,[28] иногда подобные сделки срываются). Он пригласит всех членов семьи собраться здесь и выбрать то, что они хотят, из обстановки, прежде чем все выставят на аукцион. Собрание можно назначить на подходящий уик-энд. – Помолчав, он добавил: – Как видите, все достаточно просто.
Элен посмотрела на него. Ее голубые глаза были холодными – почти ледяными.
