— Все. Всееее! — смеется Ганс, но смех его немного грустный — Лад, прости, но скажу. Если чувствуешь, что это твоё, бери и не оглядывайся, несмотря ни на что.
— Что ты такое говоришь?
— Послушай, — задумчиво смотрит на меня — никогда не лез, но ты, мелкая коза, чем-то трогаешь меня. Ты прости, что приставал тогда, у меня были свои причины, пусть они странные, но все же. Я вижу, что с тобой происходит. Уж так вышло, что немного в курсе того, кто на тебя имеет виды. Он хороший парень. Правда. Не буду углубляться, но скажу так, отпустишь, сама измучаешься. Ну это, конечно, при условии, что чувства настоящие. Поверь, знаю о чем говорю.
— Знаешь? — удивляюсь я — Неужели ты…Прости, но неужели ты был привязан к кому-либо?
Ганс опускает голову, пятерней ведет по голове, нещадно растрепывая идеально уложенные волосы. Хрипло откашливается и тянет ворот рубашки. Глаза затягивает пеленой и скулы резко очерчиваются. Смотрит в сторону и на некоторое время застывает статуей. Удивленно рассматриваю его.
Вот это новости. Сколько его знаю, но такое выражение лица у него в первый раз. Да, даже таких, как он, не обошло великое чувство Любви. Признаться не ожидала.
В глазах Ганса скрыта давняя боль, припорошенная серым пеплом. Глаза стали тусклые и практически мертвые. Что ты скрываешь, мой друг? Кто обидел тебя? Или ты сам отпустил ту, которую боготворил? Или что-то, или кто-то так сильно ранили, что не заживает старый шрам и болит, и болит, и болит.
Но ни один из этих вопросов не произношу. Не за чем. О таком люди рассказывают сами, если захотят. Ганс сидит, крепко задумавшись, сверля стену потухшими глазами.
Стараюсь не дышать и уже жалею о том, что спросила. Какое мне дело и к чему этот интерес? Становится невыносимо стыдно, что мое любопытство привело к эмоциональной нестабильности парня. Извиняюще смотрю на него, правда, я не хотела.
Не жду ответ, просто хочется отмотать время назад и не задавать свой дурацкий вопрос. Наконец, ступор проходит, у него появляются хоть какие-то реакции.
— Привязан — отмирает, глядя мне прямо в зрачки — это не то слово. Я любил, Лад. Я умирал, что не похоже на меня? — горько улыбается он.
— Прости, — развожу руками — но твоя репутация говорит за себя. Если тяжело, давай не будем. Я и так жалею, что спросила.
— Репутация. — повторяет он будто отвратительное ему слово — А как еще мне на тот момент было себя вести, чтобы не сойти с ума? Это сейчас я понимаю, что был идиотом. Мне казалось, что первому говорить о любви и совершать поступки — это преступление против себя. Глупо, по-детски, но я не хотел ее удержать, потому что мнение толпы было дороже. Я же легенда, мать его, факультета. Одна девочка-одна ночь. Только когда оставался один, понимал, что нет ее дороже, но… — вздыхает он — Короче, Лада, не будь дурой. Важно, что хочешь ты, а не то, что подумают другие.
— И что дальше?
— Не знаю. Она не свободна. Я отпустил тогда, мне казалось, что так надо, а нужно было держать изо всех долбанных сил. — снова уставившись в одну точку, произносит он — Я видел ее на приеме в честь открытия филиала, даже поговорили. Красивая, невозможно притягательная и почти замужем. Будто в прошлое мордой со всего размаха воткнулся. Такие дела. — тянет он — Если бы можно было вернуть время. — красноречивая болезненная пауза — Если бы возможно, я бы отдал многое.
— Так отдай…
Ганс закуривает сигарету и глубоко затягивается. Не хочу нарушать тишину, в шоке от того, что он доверил мне часть своих переживаний. Не ожидала. Но больше всего удивлена тем обстоятельством, что он всё это время несет в себе чувство к одной девушке. Но зачем тогда там, на набережной целовал меня. Будто услышав мои мысли, Ганс вскидывает голову и произносит.
— Ты похожа на нее. Я тогда решил заменить. — опускает взгляд он. — Извини, ладно? Не вышло же. Ты оказалась умнее меня. И я рад, что не вышло. Правда. Ты права была тогда, нам лучше дружить. Лад, это честно, по крайней мере, ну все это, что сказал. Что думаешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я слезаю с кресла и подхожу к нему. Впервые в жизни жалею, что у меня нет брата. Вот такой мне был бы необходим. Честный, умный, замечательный. Подхожу и обнимаю его со всей признательностью, которую могу дать. Он сжимает меня в ответ и целует в макушку. Молчим, а зачем говорить, ведь друзьям слова не нужны.
От нахлынувших эмоций опасаюсь, что непрошенные слезы прольются из моих умело накрашенных глаз. Задираю лицо вверх.
— Быстрее подуй, — торопливо говорю ему — а то сейчас макияж размоет.
Ганс сдавленно ржет, но, конечно, дует, обдавая меня облаком табака.
— Фу, блин, Рус заешь жвачкой! — морщусь я.
Ганс закатывает глаза, но достает из кармана пластинки, высыпает в рот полпачки тщательно разжевывает и со всей силы дышит на меня. При этом вылупляет глаза и сводит глаза к носу.
— Так пойдет? — с акцентом спрашивает он и все еще корчится.
Я смеюсь искренне и громко. Подумаем о наших горестях потом, а сейчас по работаем, отвлечемся, иначе с ума сойдем. Вот так нам с трудом удается, или нам так кажется и все это только защитная реакция, разогнать все плохое.
Я благодарна ему за те бесценные минуты откровения, которые объединили нас и сделали ближе. За то, что он доверяет мне, за то, что поддерживает, за то, что признается. За все! Где-то в обрывках сознания мелькает, что когда у меня родиться ребенок, то знаю, кто будет его крестным отцом. Правда до этого еще далеко, но все же.
— Лад, мы идем работать или как? Что ты меня все время отвлекаешь? — Ганс включает командный тон.
Теперь уже я закатываю глаза и показываю язык, разворачиваюсь и кривляющейся «модельной» походкой иду в студию. Надо ловить настрой. Погрустили и будет. Не хочу разочаровывать Ганса, отработаю так, что еще попросит о вторичных съемках. Шучу, конечно, просто хочу поднять ему настроение, да и себе тоже.
— Пошли, сладкий, — говорю ему, оттопырив губы, шлепаю ими, как рыбка — дадим жару этому миру.
Наверное, получилось смешно, Ганс смеется искренне. Вот так тебе, не все же тебе меня актерскими талантами поражать. Мы тоже кое-что могём! В боевом настрое вхожу в помещение, где будет проходить съемка и останавливаюсь на пороге, пораженная источниками света.
Повсюду стоят отражатели, светоформирующие насадки, шторки, октобоксы! Источники постоянного и импульсивного света. Боже мой! Вначале просто слепну, приходится стоять какое-то время, чтобы привыкнуть. Приборов масса, проводов куча. У стены стоит огромный белый экран, настолько огромный, что его край расположен на полу. Господи, что мне делать? Пока на меня никто не обращает внимание. И вообще, откуда здесь столько народа?
Я думала, что нас будет двое — я и фотограф, но тут просто миллион человек. Все бегают, сыплют непонятными терминами, двигают студийное оборудование туда-сюда. Между ними гоняет невысокий мужчина. Вот это экземпляр! Маленький, толстенький, с клокастой бородкой и орет на плохом русском языке.
24
Поло выбилось из джинсов, и видно немножко его трусы, штаны немного маловаты и сильно сползают с попы. Одна штанина завернута и видны голые ноги, которые вбиты в топ-сайдеры. На шее повязан яркий платок.
Ганс берет меня за руку и ведет прямо к нему. Картинка вырисовывается- это фотограф, с которым заключен контракт. Боже мой, мои радужные впечатления грандиозного ожидания тают. Я ждала красавчика, кого-нибудь, ну… Харди, может!
Когда Ганс представляет нас друг другу, говоря на чистейшем английском языке (не удивлена, агентство все же давно с иностранцами работает), фотограф так сканирует меня взглядом, что рентген не нужно будет делать минимум полгода.
Цепкий, пронизывающий, считывающий за три секунды твои возможности. Профессионал, сомнений нет от слова «вовсе». Отодвинув Ганса в сторону, он берет меня. и отодвигает чуть назад. Обходит вокруг, отводит руки в разные стороны, что-то бормочет. Я знаю английский, но он так быстро говорит, что смущаюсь немного. Волнуюсь еще, что там скрывать. Наконец, закончив манипуляции, фотограф протягивает мне руку и произносит.
