Пальцы Калугина на баранке чуть занемели. Значит, нашли… Нашли-таки бушлат и бескозырку! Сохранились, уцелели за эти почти тридцать лет, и даже надпись на ленте различима…
Почему же он, Калугин, не видел их в музее?
В музее он бывал не раз. Внизу была археология — изделия из кости, камня и бронзы, там стояли глиняные, более двух тысяч лет назад изготовленные амфоры, а на втором этаже — более поздние времена… Что верно, то верно — о действиях десанта было негусто: карта удара со стрелками, упершимися в нефтебазу, и громадная, во всю стену, наспех намалеванная картина какого-то заезжего художника: с натянутыми, героически-гневными лицами и сверкающими глазами, с автоматами и занесенными для броска гранатами в руках, во весь рост, очень картинно, охотно подставляя себя под пули, бегут моряки в атаку… Сбоку красовался большой щит с кратким описанием той «беспримерной по дерзости операции», в результате которой была уничтожена нефтебаза, имевшая для врага большое стратегическое значение.
— Где вы видели бушлат и бескозырку? — спросил Калугин.
— Они лежат в шкафу, в подсобном помещении.
Ну, тогда все ясно… (Только через год с небольшим узнал Калугин от Сашки, как нашли его морскую одежду и обувь.)
Калугин включил приемник, поймал музыку; она гремела, казалось, специально для того, чтоб заглушить все его мысли и переживания.
— А в школе вы были? — спросил через несколько минут Калугин. — С Сашей не говорили?
— Ну, это в последнюю очередь…
— Ваше дело.
Наконец они подъехали к памятнику.
Он стоял возле пляжа — высокий бетонный обелиск с отбитым краем; из этого края торчала арматура — куски ржавой проволоки. Вверху была звездочка, внизу в бетонную плиту, окаймленную толстой корабельной цепью, в которой не хватало нескольких звеньев, были вцементированы массивный адмиралтейский якорь со сторожевика и три большие, без взрывчатки, гладкие мины. И были здесь цветы: аккуратный квадрат суровых темно-багровых канн, строгие шеренги роз и пестрели анютины глазки. Кто-то положил на плиту простенький венок из ромашек и колокольчиков, принесенных с Горы Ветров.
— Выйдем из машины, — попросил Турчанский.
Много раз, чуть не каждый день, проезжал Калугин мимо этого обелиска и все-таки не привык к нему за эти двадцать пять лет. Он не знал в точности, кто под ним лежал, но был уверен, что видел всех их живыми, и, конечно же, кое-кто из них поддерживал своими руками его, Калугина, тогда очень молодого и не очень обстрелянного, с толом в огромном вещмешке, и кое-кто из них прикрывал его огнем из автомата, когда он помогал Косте Озеркову, старшине 1-й статьи, которому было поручено главное в этой операции дело… Все они, его друзья, бойцы морской пехоты, вставали сейчас перед его глазами — их лица, вихры волос, мокрых от пота, их лихие и настороженные глаза. Он слышал их голоса, хриплые от стужи и звонкие, их стоны, когда они под пулями падали на гальку и, раненые, ползли к морю и умирали…
Калугин поднял голову и увидел Турчанского.
Грузный, с сияющей на солнце лысиной, в кремовой тенниске с накладными карманами, он подошел к обелиску и стал читать уже не очень четкую надпись, вырезанную на бронзовой доске.
Калугин знал ее наизусть: «В этом месте двадцатого ноября 1941 года был высажен десант морской пехоты Черноморского флота для выполнения ответственного боевого задания и успешно выполнил его. Здесь похоронены участники десанта, погибшие смертью храбрых за свободу и независимость нашей Родины. Вечная память и слава доблестным сынам нашего народа!»
Турчанский обошел памятник со всех сторон, что-то записал в блокнот, с интересом покосился на красивую желтоволосую девушку в синем купальнике, сидевшую на угловой мине и усердно лизавшую мороженое. Жестом руки он подозвал Калугина и сказал:
— Избытком фантазии создатели не отличились! Калугин, с трудом скрыв раздражение, промолчал,
потому что всегда считал памятник очень удачным: сразу видно, что поставлен военным морякам, и все в нем подлинное, настоящее: мины, цепи, якорь… Видно, придумавший этот памятник очень любил флот и тех, кто погиб здесь. Только надо бы написать имена всех погибших. И еще за ним надо больше следить и вовремя ремонтировать.
— Вот здесь, значит, был плацдарм?.. — Турчанский обвел рукой берег, густо усеянный телами загорающих, с торчащими из гальки пестрыми зонтиками, с кабинками для раздевания.
— Никакого плацдарма не было, — глухо сказал Калугин, понимая, что в общем-то придирается к словам, что ему просто хочется, чтоб Турчанский был не прав. — В том году немец нагло пер вперед, а мы, как вы знаете, отступали…
— Ну и что с того? — Турчанский почесал мизинцем рыжую бровь.
— А то, что плацдармы бывают при наступлении, когда надо зацепиться за берег, за клочок земли и удержаться на нем до подхода основных сил, чтоб ударить по врагу, сломить его и наступать…
— Я не вижу большой разницы.
— Разница есть. — Калугин неожиданно для себя стал говорить тем давним, уже полузабытым, сухим и четким военным языком. — Эта группа должна была неожиданно высадиться здесь, прорваться к объекту, уничтожить его и уйти назад…
— Но это место защищалось, — Турчанский ткнул пальцем в свои щегольские желтые сандалеты с затейливым рисунком. — Оно охранялось для отхода группы… Это был, так сказать, временный плацдарм…
— Считайте, как хотите, — Калугин махнул рукой.
— Значит, здесь моряки сошли на берег и…
— Они не сошли, — оборвал его Калугин. — Был шторм, и СК из-за мелководья не мог подойти близко к берегу и нельзя было сойти, надо было прыгать в воду — а в конце ноября, знаете, море не такое тепленькое, как сейчас, — и по грудь, по шею в воде, с оружием, боеприпасами и толом бежать к берегу, и волна накрывала их с головой…
Турчанский вдруг задумался, глядя на море, блещущее синевой, сверкающее пеной прибоя.
— Простите, а что такое СК?
— Сторожевой катер, — с досадой сказал Калугин.
— Потом группа двигалась… — продолжал Турчанский, по-видимому, на основании своих данных, почерпнутых из тех брошюр, книг и архивных документов, к которым он получил доступ. — По пляжу… вот так…
— Здесь она не могла двигаться, — стал выходить из себя Калугин. — На этом участке пляж был заминирован, — вон там — видите, где сейчас временное кафе, — там был дзот… Слышали такое слово или объяснить?
Турчанский улыбнулся:
— Не зазнавайся, Василий…
— Группа прошла через коридор в минном поле вглубь — карту минного поля доставила наша агентура, — обошла огневые точки противника…
Глава 22. ПО ДОРОГЕ В АЭРОПОРТ
— Откуда вы все это знаете?! — закричал Турчанский. — Можно подумать, что вы были в этом десанте… — Он пристально посмотрел ему в лицо, и Калугин принял его взгляд. Нет, точнее говоря, он не принял его, а оттолкнул, отбил, как фехтовальщик во время боя отбивает рапиру противника.
— Все может быть, — сказал Калугин.
— Были? Нет, это правда?! — не поверив ему, воскликнул Турчанский. — Вы так хорошо, так подробно все знаете… Вы просто находка для меня! Вы — мое счастье, Василий! — Эти слова покоробили Калугина.
— Воевал, — сдержанно сказал он, — почти вся Россия тогда воевала. Не было у нас тогда другого пути и выбора…
Турчанский восхищенно посмотрел на него.
— Молодец! Какие простые и хорошие слова!
Калугина резанула снисходительность, прозвучавшая в голосе сценариста. Он ничего не ответил, лишь неприязненно пожал плечами. Он стоял среди веселого гула пляжа, смеха и воплей, музыки транзисторных приемников, среди всей этой пестроты купальников и плавок, молодости и загара сильных крепких тел, стоял и вспоминал о другом. И все, что было вокруг, мгновенно смылось, исчезло из его глаз, и он увидел холодную ночь, услышал надсадный рев моря, тяжелые удары в тонкую обшивку катера и хриплый голос их командира, старшего лейтенанта Рыжухина; и еще он увидел встающий перед ними смертельно опасный берег…
— А почему высадили именно здесь, а не у самой нефтебазы?
— Там были дзоты, прожектора, артиллерия, проволочные заграждения, и весь берег пристрелян. Этот участок берега меньше охранялся, отсюда легче было зайти в тыл к немцу.
— А я про это нигде не читал, — слегка растерянно сказал Турчанский, и Калугин подумал: «Не про все, брат, можно прочитать…»
Потом, как и ожидал Калугин, он попросил его проехать вдоль моря и рассказать, где и как шли десантники (они проходили окраинами, а не здесь, где находились дзоты и были установлены прожекторы) и где морякам пришлось трудней всего. Это было так странно, так нелепо — медленно ехать по дороге вдоль набережной и подробно рассказывать, что тогда было… Как будто он платный экскурсовод, гид для туристов!
