которой – ключевая идея повествования. Примерами изобилуют Евангелия, сказания о Будде и других духовных лидерах.
Часослов Марии Бургундской из той же серии, на что указывает само название: часослов – это индивидуальная книжица молящегося, обязательный атрибут представителя средневековой аристократии. Мария Бургундская жила в то славное время, когда молитву в уединении христиане ценили больше коллективных ритуалов. В индивидуальном религиозном акте верующий стремился к переживанию событий, описанных в Новом Завете, а иллюминации в часослове в этом помогали (иллюминациями в Средние века называли иллюстрации, которые иллюминировали, то есть освещали, книжные страницы).
«Матрёшка» читается уже в композиции: изображение в те годы воспринимали как окно в иную реальность, а внутри этого окна художник изобразил ещё одно – в чертоги разума молящейся Марии, которая, погрузившись в чтение часослова, узрела Мадонну с младенцем. В светлице на подоконнике лежат две гвоздики – символ стигматов Христа, в вазе стоят ирисы – символ скорби Богоматери, а на коленях у героини лежит маленькая собачка, символизирующая верность. Мария бережно обернула священную книгу в ткань: вероятно, так же со своим часословом обращалась живая, а не нарисованная Мария Бургундская.
В окне чертогов её разума мы видим наполненный светом готический храм, а в нём – ещё одну Марию Бургундскую, преклонившую колени перед Богородицей с сыном. Добавьте к этому то обстоятельство, что часослов со всеми его иллюминациями предназначался не для вас, а для индивидуального использования Марией Бургундской, и вы получите историю, вдохновляющую на искреннюю и пылкую молитву: живая Мария в своей светлице читает часослов, бережно завернув его в ткань, и видит, как к нарисованной Марии, которая читает тот же часослов, снисходит чудесное видение, в котором опять же Мария молится у ног Богородицы. Звучит довольно громоздко, но именно поэтому перед нами история не в словах, а в образах: порой они позволяют передать мысль лаконичнее и доходчивее и вызвать более яркие эмоции за счёт визуального узнавания.
«Матрёшка» предполагает, что истории завершаются в обратной последовательности: графически эту схему можно изобразить как ([{•}]). Рассказчик начинает одну историю, затем вторую, потом третью, добирается до смыслового ядра, после чего завершает третью историю, вторую и первую. В иллюминации из часослова Марии Бургундской, однако, мы восстановили только первую часть схемы: ([{• – от живой Марии к нарисованной, затем к Марии в храме, а смысловое ядро здесь – Богородица.
Поскольку перед нами изображение, завершить рассказ можно, если вернуться в реальность тем же маршрутом: чудесное молитвенное общение с Богородицей и её сыном возможно только для истово верующих, предпочитающих светским развлечениям уединённую молитву по примеру нарисованной Марии Бургундской, которому, конечно, последует Мария Бургундская живая. И она действительно ему следовала, будучи верной женой эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, любимицей народа, заботливой матерью и доброй христианкой, – пока в 25 лет не скончалась после неудачного падения с лошади. Говорили, что переживший её на 37 лет супруг до конца своих дней вспоминал о ней со слезами на глазах.
Хотя чаще всего «матрёшку» используют в историях о духовном опыте и наставлениях мудрецов, встречаются яркие исключения. Например, в фильме Кристофера Нолана «Начало» (2010) герои выстраивают многоступенчатую систему из снов, которую проходят сначала в одном направлении, а затем в обратном. Чтобы войти в третий сон, надо пройти через первый и второй, а чтобы проснуться, нужно вернуться тем же путём.
Спарклайн: как продемонстрировать две противоположные позиции и склонить к одной из них
Изначально словом «спарклайн» обозначали небольшие, но информативные графики, демонстрирующие не точные данные, а общую картину: индекс Доу – Джонса, изменения цен на нефть или курса доллара к рублю. В сторителлинге под этим термином подразумевают динамическую линию, построенную на противопоставлении того, как было и как стало, как есть и как могло бы быть, или того, как правильно и как неправильно.
Самый знаменитый пример спарклайна в ораторском искусстве – это речь Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта». Она целиком построена на простой, но эффективной схеме: «У меня есть мечта о том, что однажды будет не так, а вот так». Например: «У меня есть мечта о том, что четверо моих детей однажды будут жить в государстве, в котором о них будут судить не по цвету кожи, а в соответствии с характером». Многократное повторение этой формулы приводит к единственно возможному выводу: сейчас общество построено на несправедливости, но в наших силах привести его к гармонии и равенству.
В изобразительном искусстве этот приём особенно популярен, причём в рамках отдельного произведения он может строиться на принципе визуальных качелей. В отличие от ораторского искусства, здесь достаточно одного противопоставления, чтобы зритель балансировал между двумя полюсами, размышляя о недостатках одного и преимуществах другого. Именно так обстоят дела с «Плотом "Медузы"» Жерико{85}, о котором мы говорили во второй главе, и с «Женщиной, держащей весы» Яна Вермеера{86}.
Как я писала выше, в картине «Плот "Медузы"» Жерико противопоставил отчаяние перед лицом смерти надежде на спасение и задал зрителям непростой вопрос: как бы они повели себя в подобной ситуации. Расположение антагонистичных групп в правой и левой частях плота и сама его неустойчивая позиция в окружении волн усиливают эффект качелей и вводят зрителя в замкнутый цикл: можно отчаянно размахивать тряпицей в попытках привлечь внимание команды корабля, а можно отвернуться от призрачной надежды, можно призывать товарищей не падать духом, а можно сидеть в тени мачты, обхватив голову руками, можно тянуться из последних сил к спасительной точке на горизонте, а можно умереть, утратив силы и надежду.
Подобным образом построена и значительно более простая интерьерная композиция Вермеера, хотя о её трактовке по сей день ведутся споры. На картине изображена стоящая у стола женщина (возможно, беременная) со спокойным, практически медитативным выражением лица. На столе перед ней – раскрытая шкатулка с драгоценностями, на стене напротив – зеркало. Оба предмета традиционно изображаются в vanitas – натюрмортах, посвящённых бренности бытия. Драгоценности символизируют мирские блага, которые невозможно унести с собой на тот свет, а зеркало – мимолётность красоты и грех гордыни. На стене позади женщины висит картина с изображением Страшного суда, причём Христос в золотом сиянии высится над её головой, а сама она как бы окружена встающими из могил грешниками. В руке у женщины пустые весы с уравновешенными чашами, и именно на них сосредоточено внимание героини.
Американский историк искусства Мэрилин Стокстад видела в этой картине отражение «положения самого художника как католика, жившего в протестантской стране»[69], в то время как куратор Национальной галереи искусств в Вашингтоне Артур Уилок считал, что героиня взвешивает собственные действия, ищет баланс между мирскими удовольствиями и перспективой Страшного суда[70], а профессор Гарвардского университета Иван Гаскелл узрел
