Он целовал мою грудь и оплетал меня руками, и я стонала, запрокинув голову на скамейку, скользя пальцами по его затылку, играя воротом его майки.
– Мне пора идти. Уже одиннадцать.
А он продолжал меня гладить по полоске, отделяющей загорелый низ живота от незагорелого. Потом, улыбнувшись, заглянул в глаза, и случился еще один поцелуй.
Касаясь губами моего уха, он продышал, посылая меня в очередной каскад странных конвульсий:
– Пора идти… идти… идти…
Я встала и чуть не свалилась. Голова кружилась. Хотелось лежать, кататься, кусаться… вампир.
– Заправься и приведи себя в порядок.
Зиппер на шортах пропел свою визгливую «си».
– Люблю я этот звук… – сказала я Шер-Хану.
Abend Никто от этого особенно не страдал.
Я стояла на крыльце, ожидая, пока все соберутся, и во всем теле сидела странная зудящая легкость. Возможно, впервые в жизни я не чувствовала на себе бремени отсутствия мерзавца. Кусочек моей мечты сбылся, причем именно с самой разумной и выгодной для меня стороны – мы не совершили гибельного для меня полового акта. И если только мой демон не украл оргазм от сжатий моих юных грудок и упоительного поцелуя, то победа все-таки моя. Оставить его в состоянии жуткой похоти и именно ко мне , удовлетворить которую нет ни малейшей возможности, – вот моя основная цель, вот мое adoreau!
Когда мы вышли с секретной тропинки на аллею мушмулы, то Альхен сказал:
– Я думаю, нам лучше вместе на пляж не спускаться. Ты иди на лифт, а я на лестницу.
Внизу я, сияя, отрапортовала Валентину, что все со мной хорошо, и помчалась обратно на Маяк.
Соседское чадо – пышнотелая Райка, вся вымазанная в зеленке, нерешительно предложила мне горсть жареного арахиса. И находясь где-то невообразимо далеко, разделяя НАШ арахис с арахисовым Гепардом, я простодушно отправила несколько подгоревшее лакомство в свой грешный ротик. Из моей памяти как-то совсем вылетело, что девчонка заболела ветрянкой как раз после нашего приезда, и мне, не знавшей этой хвори, было строжайше запрещено как-либо с ней общаться. К тому же на днях толстая заразила свою сестру. Об этом заставила вспомнить папашина рука, вцепившаяся в ворот моей майки и отправившая в кривоногий путь долой с крыльца. Райке было приказано: «Пошла вон!». А мне, под аккомпанемент ее громоподобной трусцы по редкостно акустической лестнице, было сообщено, что я fucking idiot, дура набитая, свинья еще раз. Мне, оказывается, наплевать не только на собственную жизнь, но и на жизни окружающих, что когда я заболею чертовой ветрянкой (а в этом сомнений уже не оставалось), то держать меня будет негде, и завтра же они опять едут в Ялту (о, мой рай!!!) и купят мне билет на ближайшее число (а я, на радостях, в знак благодарности всем черным силам, отдамся своему бесу).
Потом был суд у домика, и господа присяжные вынесли мне приговор в ограничении и даже исключении какого-либо контакта с Машкой, в соблюдении дистанции со всеми остальными и в пользовании исключительно собственной посудой, полотенцем, тапочками и пр. На что я про себя заметила, что теперь у меня есть обоюдно выгодный повод для общения с that one. Хотела даже заикнуться об этом, но меня на полукряке перебила сестра, обозвав почему-то лошадью. Папаша добил очередным залпом ругательств. Ах, каким только еното-черепахом я тогда не была?
Под конец разборки меня напоили красным терпким вином с расчетом, что хоть часть злобной бактерии подохнет. Валентин принимал деятельное участие во всех процедурах, потом отправил чистить зубы и вымыть руки, а потом снова вино. А дальше уже почти ничего не помню.
Всю ночь мне снился наш секретный дворик, и больной ветрянкой Гепард ублажал больного ветрянкой Львенка, и наши больные ветрянкой стоны сотрясали воздух и вымазанный зеленкой пейзаж прихворавшей Имрайки.
Tag Zwolf (день двенадцатый)
Вчера. Великое Вчера, которое в сладком исключении бывает куда предпочтительнее рутинного Завтра и даже не успевшего начаться Сегодня. Я лежала в постели, думая, подавать знак, что проснулась, или еще поваляться. Я люблю мечтать, как личинка свернувшись в коконе из смятых простыней, и плавно переходить из имрайских снов в имрайскую действительность (и последняя мне теперь нравилась куда больше тусклых видений, посещающих иногда мою разморенную солнцем и водой голову).
Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен.
С этими словами я очнулась в утренней Эбре. Альхен – сменяется день, лают собаки, лает папаша, шипит что-то у кого-то в мастерской, шипит сестра. Меняются лица. А я с ними и не с ними. «Альхен…» – повторяла я, шагая по Солнечной Тропе в Ливадию. Альхен… вместе с супом и салатом. Альхен. Альхен. Альхен. Альхен. Я все время вспоминаю. Нет, я все время там… там… там… Боже, почему ты позволил мне влюбиться в Дьявола? Почему сейчас? Почему в него? Альхен. Альхен. Альхен. Почему я с ним не переспала? Я же свободна… нет, ну как звучит – Адриана свободна! И я же ни в чем ни перед кем не провинилась. Я же вообще ничего не делала – одетые невинные шалости на скамейке паркового типа. Альхен… Альхен… Альхен…
Nach Mittag В первую секунду сильно загоревшая плоть с неестественной ясностью ворвалась в поле моего зрения, вызывая сноп искр дикого восторга, но, едва я выступила из кабинки, что-то будто разорвалось у меня внутри, что-то страшное, лязгая зубами, кусало мою душу. То, что отравленное полушарие моего мозга приняло за успокоение – оказалось огромным пузатым жлобом, горькой ухмылкой непредсказуемой судьбы: ухмыляясь, лже-Альхен смотрел на мой голый зад. Это был огромный волосатый боров, недоумевающий, почему столь юное и прекрасное создание смотрит именно на него.
Поскольку первая половина дня была проведена в облачной экскурсии по Солнечной тропе (фотографии, запечатлевшие наши кислые морды, до сих пор лежат у сестры в конверте фирмы «Кодак»), Альхена я не видела. Узурпатор всех моих мыслей.
Сиесту посвятили Зинкиному английскому.
– Что было вчера?
– Ничего не было. Его просто там не оказалось.
– Да, а я спускалась. Тебя искала. А его точно не было.
– Я сидела в парке. Роман писала.
После часа в парке пошла на свою смотровую площадку, определить степень гепардовости. Теперь всегда могла сказать папаше, что иду посмотреть, пришла ли сестра.
Увидела. Мужчина в светлых плавках. Очень загорелый. Что-то читает. На мое сердце будто опрокинули кадушку с медом. Как тепло… как приятно… И разве может быть иначе?
Значит, может. Когда мы спустились, я его упорно не видела, и жизнь тут же потускнела. В обществе родственников сидеть было невозможно. Я загорала, соблюдая карантинную дистанцию, а когда пришла Танюшка, мой солнечный зайчик, то ее тут же прогнали. Папаша и сестра.
В конце концов, решила сходить в кабинку с переодевательными и внешне невинными целями. Старый приемчик. В стенке была проделана небольшая дырочка, специально для Альхена, подглядывающего за Адорой (чего бы он, увы, никогда делать не стал), но вышло так, что Адора подглядывает за Альхеном. За четырьмя стенами никто не видит, что выражает мое лицо. Сейчас… сейчас, мой наркотик…
Именно в этот день я познакомилась с Максом. Мы шли с сестрой по санаторским пляжам без папаши и болтали о моей тяжелой жизни. Напоминаю, она все еще недоумевала, как четырнадцатилетний подросток может жить в такой несвободе. Я помалкивала, зная, что если пророню хоть один намек – все полетит к чертовой матери. Она, тем временем, что-то бурчала про чье-то поведение, и мне было неясно, о ком сейчас идет речь. Когда я, поддавшись очередному порыву меланхолии, хотела закричать: «Ну почему я?», перед сетчатыми воротами пляжа «Ясная Поляна» вырос белокурый загорелый красавец, на две головы выше меня (и на четыре – Мироськи). Он проводил меня до самого гепардового тента (удивленные взгляды из-под приемника и приподнятая темная бровь). Потом увидела папашину грозную тень. Ну, вот и все… Втыка не было. Даже более того: он краем уха услышал, что мы болтаем по-английски, и сдержанно похвалил меня.
– Могу ли я узнать, что вы здесь делаете? – высокомерно спросил он, прислоняясь к калитке.
– Гуляем, – буркнула я, толкая калитку, чтоб пройти. Он придержал ее.
– А вы знаете, что сие здесь не дозволено?
– Мне много чего не дозволено.
– Оно и видно. А моя работа, между прочим, заключается именно в том, чтобы не пускать сюда таких, как вы. – Красавчик стал передо мной почти вплотную, пропуская Мирославу и зажимая меня между перилами, сеткой и своей широкой бронзовой грудью.– Я наблюдаю за вами, девушка, уже целую неделю, как вы, ровно в восемь тридцать одну, черепашьим шагом ползете аж до «Марата», потом обратно, и в лучшем случае пятнадцать минут вы находитесь на территории, которую охраняю я.
– Ну и что?
