198
Пушистые горностаевые зимы,
Пушистые горностаевые зимы,И осени глубокие, как схима.На палатях трезво уловимыЗвезд гармошки и полет серафима.
Он повадился телке недужнойПриносить на копыто пластырь —Всей хлевушки поводырь и пастырьВ ризе непорочно-жемчужной.
Телка ж бурая, с добрым носом,И с молочным, младенческим взором.Кружит врачеватель альбатросомНад избой, над лысым косогором.
В теле буйство вешних перелесков:Под ногтями птахи гнезда вьют,В алой пене от сердечных плесковОсетры янтарные снуют.
И на пупе, как на гребне хаты,Белый аист, словно в свитке пан,На рубахе же оазисы-заплаты,Где опалый финик и шафран.
Где араб в шатре чернотканном,Русских звезд познав глубину,Славит думой, говором гортаннымПестрядную, светлую страну.
199
О ели, родимые ели,
О ели, родимые ели,Раздумий и ран колыбели,Пир брачный и памятник мой,На вашей коре отпечатки,От губ моих жизней зачатки,Стихов недомысленный рой.
Вы грели меня и питали,И клятвой великой связали —Любить Тишину-Богомать.Я верен лесному обету,Баюкаю сердце: не сетуй,Что жизнь, как болотная гать.
Что умерли юность и мама,И ветер расхлябанной рамой,Как гроб забивают, стучит,Что скуден заплаканный ужин,И стих мой под бурей простужен,Как осенью листья ракит —
В нем сизо-багряные жилкиЗапекшейся крови; подпилкиИ критик ее не сотрут.Пусть давят томов Гималаи, —Ракиты рыдают о рае,Где вечен листвы изумруд.
Пусть стол мой и лавка-кривушаУмершего дерева душиНе видят ни гостя, ни чаш, —Об Индии в русской светелке,Где все разноверья и толки,Поет, как струна, карандаш.
Там юных вселенных зачатки —Лобзаний моих отпечатки,Предстанут, как сонмы богов.И ели, пресвитеры-ели,В волхвующей хвойной купелиОмоют громовых сынов.
200
Утонувшие в океанах
Утонувшие в океанахНе восходят до облаков,Они в подземных, пламенных странахСредь гремучих красных песков.
До второго пришествия СпасаОгневейно крылаты они,Лишь в поминок Всадник СаврасыйНа мгновенье гасит огни.
И тогда прозревают душиТихий Углич и праведный Псков,Чуют звон колокольный с суши,Воск погоста и сыту блинов.
Блин поминный круглый не даром:Солнце с месяцем — Божьи блины,За вселенским судным пожаромКруглый год ипостась весны.
Не напрасны пшеница с медом —В них услада надежды земной:Мы умрем, но воскреснем с народом,Как зерно, под Господней сохой.
Не кляните ж, ученые люди,Вербу, воск и голубку-кутью —В них мятеж и раздумье о чудеУподобить жизнь кораблю,
Чтоб не сгибнуть в глухих океанах,А цвести, пламенеть и питать,И в подземных, огненных странахК небесам врата отыскать.
201
Осенние сумерки — шуба,
Осенние сумерки — шуба,А зимние — бабий шугай,Пролетние — отрочьи губы,Весна же — вся солнце и рай.
У шубы дремуча опушка,Медвежья, лесная душа,В шугае ж вещунья-кукушкаТоскует, изнанкой шурша.
Пролетье с весною — услада,Их выпить бы бражным ковшом…Есть в отроках хмель винограда,Брак солнца с надгубным пушком.
Живые, нагие, благие,О, сумерки Божьих зрачков,В вас желтый Китай и РоссияСошлися для вязки снопов."
Тучна, златоплодна пшеница,В зерне есть коленце, пупок…Сгинь Запад — Змея и Блудница, —Наш суженый — отрок Восток!
Есть кровное в пагоде, в срубе —Прозреть, окунуться в зенит…У русского мальца на губеКитайское солнце горит.
202
Олений гусак сладкозвучнее Глинки
Олений гусак сладкозвучнее Глинки,Стерляжьи молоки Вердена нежней,А бабкина пряжа, печные тропинкиЛучистее славы и неба святей.
Что небо — несытое, утлое брюхо,Где звезды роятся глазастее сов.Покорствуя пряхе, два Огненных ДухаСплетают мережи на песенный лов.
Один орлеокий, с крылом лиловатымПред лаптем столетним слагает свой щит,Другой тихосветный и схожий с закатом,Кудельную память жезлом ворошит:
«Припомни, родная, карельского князя,Бобровые реки и куньи леса»…В державном граните, в палящем алмазеПоют Алконосты и дум голоса.
Под сон-веретенце печные тропинкиУводят в алмаз, в шамаханский узор…Как стерлядь в прибое, как в музыке ГлинкиНыряет душа с незапамятных пор.
О, русская доля — кувшинковый волос,И вербная кожа девичьих локтей,Есть слухи, что сердце твое раскололось,Что умерла прялка и скрипки лаптей,
Что в куньем раю громыхает Чикаго,И Сиринам в гнезда Париж заглянул.Не лжет ли перо, не лукава ль бумага,Что струнного Спаса пожрал Вельзевул?
Что бабкина пряжа скуднее Вердена,Руслан и Людмила в клубке не живут…Как морж в солнопек, раздышалися стены, —В них глубь океана, забвенье и суд.
203-206
Поэту Сергею Есенину
I
Оттого в глазах моих просинь
Оттого в глазах моих просинь,Что я сын Великих Озер.Точит сизую киноварь осеньНа родной, беломорский простор.
На закате плещут тюлени,Загляделся в озеро чум…Златороги мои олени —Табуны напевов и дум.
Потянуло душу, как гуся,В голубой полуденный край;Там Микола и Светлый ИсусеУготовят пшеничный рай!
Прихожу. Вижу избы — горы,На водах — стальные киты…Я запел про синие боры,Про Сосновый Звон и скиты.
Мне ученые люди сказали:«К чему святые слова?Укоротьте поддевку до талииИ обузьте у ней рукава!»
Я заплакал Братскими Песнями,Порешили: «в рифме не смел!»Зажурчал я ручьями полеснымиИ Лесные Были пропел.
В поучение дали мне ИгоряСеверянина пудреный том.Сердце поняло: заживо выгорятТе, кто смерти задет крылом.
Лихолетья часы железныеВозвестили войны пожар,И Мирские Думы болезныеЯ принес отчизне, как дар.
Рассказал, как еловые куколиОсеняют солдатскую мать,И бумажные дятлы загукали:«Не поэт он, а буквенный тать!
«Русь Христа променяла на Платовых,Рай мужицкий — ребяческий бред»…Но с Рязанских полей коловратовыхВдруг забрезжил конопляный свет.
Ждали хама, глупца непотребного,В спинжаке, с кулаками в арбуз, —Даль повыслала отрока вербногоС голоском слаще девичьих бус.
Он поведал про сумерки карие,Про стога, про отжиночный сноп;Зашипели газеты: «Татария!И Есенин — поэт-юдофоб!»
О, бездушное книжное мелево,Ворон ты, я же тундровый гусь!Осеняет Словесное деревоИзбяную, дремучую Русь!
Певчим цветом алмазно заиндевелНадо мной древословный навес,И страна моя, Белая Индия,Преисполнена тайн и чудес/
Жизнь-Праматерь заутрени росныеСлужит птицам и правды сынам;Книги-трупы, сердца папиросные —Ненавистный Творцу фимиам!
(1917)
