НИКОЛАЙ КЛЮЕВ
Только во сто лет раз слетает с Громового дерева огнекрылая Естрафиль-птица, чтобы пропеть-провещать крещенному люду Судьбу-Гарпун.
И лишь в сороковую, неугасимую, нерпячью зарю расцветает в грозных соловецких дебрях Святогорова палица — чудодейная Лом-трава, сокрушающая стены и железные засовы. Но еще реже, еще потайнее проносится над миром пурговый звон народного песенного слова, — подспудного, мужицкого стиха. Вам, люди, несу я этот звон — отплески Медного Кита, на котором, по древней лопарской сказке, стоит Всемирная Песня.
Николай КЛЮЕВ
Присловие к книге стихов «Медный Кит», 1919.
* * *
Песни мои Олонецкие журавли да болотные гагары — летите за синее море, под сапфирное небо прекрасной Италии! Поклонитесь от меня вечному городу Риму, страстотерпному праху Колизея, гробнице чудного во святых русских Николы Милостивого, могилке сладчайшего брата калик перехожих Алексия-человека Божьего, соснам Умбрии и убрусу Апостола Петра! Расскажите им, песни, что заросли русские поля плакун-травой невылазной, что рыдален шум берез новгородских, что кровью течет Матерь-Волга, что от туги и скорби своего панцырного сердца захлебнулся черной тиной тур Иртыш — Ермакова братчина, червонная сулея Сибирского царства, что волчьим воем воют родимые избы, замолкли грановитые погосты, и гробы отцов наших брошены на чумных и смрадных свалках.
Увы! Увы! Лютой немочью великая, непрощёная и неприкаянная Россия!
Николай КЛЮЕВ
День Похвалы Пресвятыя Богородицы 1929 года.
(Из посвящения «Этторе Лё Гатто — Светлому брату» Песнослова)
(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)
Мне тридцать пять лет, родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свити-реки, ныне Вологодской губ.
Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обучен своей покойной матерью, память которой чту слезно, даже до смерти.
Жизнь моя — тропа Батыева. От Соловков до голубиных китайских гор пролегла она: много на ней слез и тайн запечатленных… Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия, закудрявлено ветвием в предивных строгановских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов.
До Соловецкого Страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной.
Первая книга моя «Сосен перезвон» напечатана радением купца Знаменского в Москве 1912 года.
Мои книги: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы», «Медный Кит», «Песнослов» (I и II кн.), «Избяные песни», «Песнь Солнценосца», «Четвертый Рим», «Мать-Суббота» и «Ленин».
(1925)
(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА)
Говаривал мне мой покойный тятинька, что его отец, а мой — дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведей по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умник под сопель шином ходил. Подручным деду был Федор Журавль — мужик, почитай, сажень ростом: тот в барабан бил и журавля представлял. Ярманки в Белозерске, в Кирилловской стороне, до двухсот целковых деду за год приносили.
Так мой дед Тимофей и жил. Дочерей, а моих теток, за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да редьке: по престольным праздникам кафтан из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной надкладкой по вороту.
Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить… Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.
Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях… Я — мужик, но особой породы: кость у меня тонкая, кожа белая, и волос мягкий. Ростом я два аршина восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме пятнадцать с половиной. Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая, глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный. Не пьяница я и не табакур, но к сиропному пристрастен: к тверскому прянику, к изюму синему в цеженом меду, к суслу, к слоеному пирогу с куманичным вареньем, к постному сахару и ко всякому леденцу.
В обиходе я тих и опрятен. Горница у меня завсегда, как серебряная гривна, сияет и лоснится. Лавка древесным песком да берестой натерта — моржевому зубу белей не быти…
Жизнь моя — тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных. Труды мои на русских путях, жизнь на земле, тюрьма, встречи с городом, с его бумажными и каменными людями, революция — выражены мною в моих книгах, где каждое слово оправдано опытом, где все пронизано Рублевским певчим заветом, смысловой графьей, просквозило ассисом любви и усыновления.
Из всех земных явлений я больше люблю огонь. Любимые мои поэты — Роман Сладкопевец, Верлэн и царь Давид. Самая желанная птица — жаворонок, время года — листопад, цвет — нежно-синий, камень — сапфир. Василек — цветок мой, флейта — моя музыка.
(1926)
«ПЕСНОСЛОВ» [1]
Сосен перезвон
Александру Блоку –
Нечаянной Радости
1
В златотканые дни сентября
В златотканные дни СентябряМнится папертью бора опушка.Сосны молятся, ладан куря,Над твоей опустелой избушкой.
Ветер-сторож следы стариныЗаметает листвой шелестящей.Распахни узорочье сосны,Промелькни за березовой чащей!
Я узнаю косынки кайму,Голосок с легковейной походкой…Сосны шепчут про мрак и тюрьму,Про мерцание звезд за решеткой,
Про бубенчик в жестоком пути,Про седые бурятские дали…Мир вам, сосны, вы думы мои,Как родимая мать, разгадали!
В поминальные дни СентябряВы сыновнюю тайну узнайте,И о той, что погибла, любя,Небесам и земле передайте.
2
Весна отсияла. Как сладостно больно
Весна отсняла… Как сладостно больно,Душой отрезвяся, любовь схоронить.Ковыльное поле дремуче раздольно,И рдяна заката огнистая нить.
И серые избы с часовней убогой,Понурые ели, бурьяны и льныСуровым безвестьем, печалию строгой —«Навеки», «Прощаю», — как сердце полны.
О, матерь-отчизна, какими тропамиБездольному сыну укажешь пойти;Разбойную ль удаль померять с врагами,Иль робкой былинкой кивать при пути?
Былинка поблекнет, и удаль обманет,Умчится, как буря, надежды губя;Пусть ветром нагорным душа моя станетПророческой сказкой баюкать тебя.
Баюкать безмолвье и бури лелеять,В степи непогожей шуметь ковылем,На спящие села прохладою веятьИ в окна стучаться дозорным крылом.
3
Наша радость, счастье наше
Наша радость, счастье нашеНе крикливы, не шумны,Но блаженнее и краше,Чем младенческие сны.
В серых избах, в казематахВ нестерпимый крестный часСмертным ужасом объятыхНе отыщется меж нас.
Мы блаженны, неизменны,Веря любим и молчим,Тайну Бога и вселеннойВ глубине своей храним.
Тишиной безвестья живы,Во хмелю и под крестом,Мы — жнецы вселенской нивыВечеров уборки ждем.
И хоть смерть косой тлетворнойНам грозит из лет седых,Он придет, нерукотворныйВек колосьев золотых.
4
Вечер ржавой позолотой
Вечер ржавой позолотойКрасит туч изгиб.Заболею за работойПод гудочдый хрип.
Прибреду в подвальный угол —В гнилозубый рот.Много страхов, черных пугалТемень приведет.
Перепутает с просонкаСтрелка ход минут…Убаюкайте совенка,Сосны, старый пруд!
Мама, дедушка Савелий,Лавка глаже щек…Темень каркнет у постели:«Умер паренек».
«По одежине — фабричный,Обликом — белес»…И положат в гроб больничныйЛавку, старый лес.
Сказку мамину на сердце,В изголовье — пруд,Убиенного младенцаАнгелы возьмут.
К деду Боженьке, рыдая,Я щекой прильну:«Там, где гарь и копоть злая,Вырасти сосну!»
«Страшно, дедушка, у домныГолубю-душе…»И раздастся голос громныйВ Божьем шалаше:
«Полетайте, серафимы,В преисподний дол!Там для пил неуязвимыйВырастите ствол.
Расплесните скатерть хвои,Звезды шишек, смоль,Чтобы праведные НоиУтолили боль.
Чтоб от смол янтарно пегий,Как лесной закат,Приютил мои ковчегиХвойный арарат».
5
