Впрочем, оглядываясь назад, я понимаю, что была обречена. Я могла только беспомощно наблюдать за твоим приближением. Что бы я ни делала, как бы ни старалась, я бы все равно не сумела тебя остановить.
Четверг
19 февраля, четверг, 8:13
Я смотрю на распахнутые темно-зеленые двери. Ты выбрал удачную позицию: стоишь ровно посередине. Чтобы попасть на станцию, мне нужно пройти в футе от тебя. Бросаюсь проверять остальные два входа. Закрыто.
Возвращаюсь обратно через несколько секунд. Прохожу через двери, стараясь держаться от тебя как можно дальше. Ты с довольной ухмылкой наблюдаешь за моими действиями. Не рассчитав расстояние, я сильно ударяюсь локтем о дверной косяк. Из глаз летят искры. Направляюсь в хвост очереди; ты идешь прямо за мной. Очень сложно делать вид, что тебя не существует, и одновременно растирать онемевший от боли локоть. Подавляю порыв замахать руками, как взбесившаяся курица: есть опасность, что я тебя задену.
Ты молчишь до тех пор, пока не подходит моя очередь. Торопливо засунув билет в валидатор, я считаю микросекунды до того момента, когда откроются дверки. Тут ты наконец выходишь на сцену.
– Ты такая красивая, когда спишь, Кларисса, – шепчешь ты.
Пока что ты в образе доброго Рэйфа. У злого Рэйфа выходной. Билет выскакивает, и дверки открываются. Иду вперед.
В переходе у меня подгибаются колени. Я падаю, но, к счастью, ты этого уже не видишь. Быстро встаю, заставляю себя подняться по лестнице, зайти в вагон и сесть на свободное место. Мое тело словно расклеивается и распадается на кусочки. Это ты меня расклеиваешь. Разбираешь на части, кусок за куском.
Сидящий рядом мужчина участливо спрашивает, все ли со мной в порядке. Не уверена, что смогу говорить. Делаю над собой усилие, сглатываю и киваю. Немного помедлив, он возвращается к своей газете.
Я сбила колено, порванный чулок липнет к ране; хорошо, что это всего лишь небольшая ссадина. Кончики пальцев онемели. Я чувствую покалывание, словно я их отморозила. Но я знаю, что холод здесь ни при чем. Ушибленный локоть – тем более.
Думаю, не позвонить ли в обед секретарше своего терапевта – пусть попросит его выписать мне какое-нибудь успокоительное. Вспомнив Лотти, решаю этого не делать: я и так уже практически иду по ее стопам. Сначала снотворное, потом успокоительное… И потом, я знаю, что таблетками тебя не прогонишь. Нужно не устранять симптомы, а лечить саму болезнь; подавлять тревогу бессмысленно и глупо. Моя тревога говорит об опасности, которую я не могу позволить себе игнорировать.
Заседание превратилось в настоящий карнавал страха. Один за другим на свидетельское место садились дрожащие, испуганные, издерганные люди. Они нервно косились на синий экран, словно проверяя, не стал ли он вдруг прозрачным, и все как один заявляли, что были под кайфом. Что они ничего не слышали, ничего не видели и ничего не помнят. Энни шипела, ругалась, качала головой и с воинственным видом что-то бормотала себе под нос. Казалось, она была готова прибить их на месте.
Они снова шли на станцию бок о бок, не касаясь друг друга, хотя Роберт держал зонтик над обоими, спасая их головы от мокрого снега. Ей было хорошо, и она изо всех сил старалась не сбиться с шага. Она все больше убеждалась, что Роберт – очень эффективное средство против Рэйфа: в его присутствии Рэйф никогда не показывался. Она также поняла, что Рэйф не случайно активизировался только после ухода Генри.
– Интересно, – спросила Кларисса, – а бойфренд Полли Хортон правда думает, что помогает обвиняемым, показывая нам, как он их боится?
Вид у Роберта был такой, словно он наблюдает некую новую, неведомую форму жизни.
– Он позволил Полли взять на себя вину и получить срок… – Он покачал головой, и Кларисса в очередной раз ощутила: вся жизнь самого Роберта – это помощь людям, ответственность и честность.
Рядом притормозила машина. У Клариссы сжалось сердце; но она тут же расслабилась: с водительского места на них смотрел мистер Турвиль. В ответ на кивок Роберта он тоже кивнул, и машина поехала дальше.
– Мне кажется, или он и правда идиот? – спросила она.
– Вам кажется.
Она помолчала, с нарочитой серьезностью обдумывая его слова; потом кивнула в знак того, что всецело доверяет его мнению.
– Как вы думаете, нас теперь выгонят? За то, что мы шли под одним зонтом? Мистер Турвиль наверняка пожалуется судье.
– Не слышал, чтобы это было запрещено.
– Так вы, значит, изучили этот вопрос?
– Наверняка мы такие не одни, – произнес Роберт, не обращая внимания на надрывающийся мобильник.
– А вы популярный!
– Потом отвечу.
– Если у вас устали пальцы, я могу написать сообщение за вас.
– Очень любезно с вашей стороны! Но я думаю, Джек и так уже переволновался; новое сообщение убьет его.
– Надеюсь, на той неделе он устроил вам в баре теплый прием?
– Не то слово. Он чмокнул меня! Наши отношения уже никогда не будут такими, как прежде. Он называет меня «любимый», и все это благодаря вам.
– Я очень рада! Я всегда готова укрепить чью-нибудь дружбу.
– Вы слишком добры.
Она не замечала, что снег перестал, а машины выключили дворники. Она понимала только одно: ей очень грустно оттого, что Роберт закрыл зонтик.
19 февраля, четверг, 21:00
Я сижу в швейной комнате и подшиваю коричневую юбку из искусственной замши. Она слегка расклешенная, чуть выше колен, и с серебряными пуговицами посередине. Надену ее завтра, с сапогами и черным кашемировым свитером. Надеюсь, Роберту понравится. Он разглядывал меня вчера, когда думал, что я не вижу.
Делаю последний стежок, и на кухне тут же начинает верещать детектор дыма. Бросаюсь туда. Мой суп из чечевицы выкипел, и на дне кастрюли образовалась слипшаяся несъедобная масса. У меня такое часто бывает. Выключаю газ и запускаю вытяжку, чтобы разогнать дым.
Забравшись на стул, дотягиваюсь до детектора и изо всех сил жму на красную кнопку. Воцаряется тишина. Мои барабанные перепонки все еще вибрируют.
На столе валяются нераспечатанные письма, которые я в спешке бросила, когда пришла домой. Я так волновалась и так хотела поскорей закончить юбку, что решила отложить их на потом.
В центре кучи я вижу неприметный конверт. Он от тебя: у меня уже чутье на такие вещи. Внутри – лист белой бумаги формата А4. Разворачиваю его.
«Ты читала “Тысячу и одну ночь”, Кларисса. Ты знаешь, что сделал царь Шахрияр со своей первой женой. Знаешь, как он наказал ее за неверность. Знаешь, что он сделал с ее любовником. Знаешь, что он сделал с остальными женами, чтобы они не смогли его предать. Знаешь, что случалось с ними наутро после бурной брачной ночи».
Я не могу вдохнуть. Возможно, у меня сердечный приступ. Ноги чужие и ватные, и они больше меня не держат. Я оседаю на пол и скрючиваюсь на черно-синих плитках. Рыдаю, уткнувшись в собственные колени. Время останавливается. Я думаю о своей жизни. Думаю о тех моментах, которые ты украл. Сколько раз ты подглядывал за мной, когда я об этом не знала? Сколько раз я замечала, что ты за мной подглядываешь?
«Сделал с ее любовником».
Мы с Робертом не любовники, но ты знаешь, что я этого желаю. Ты хочешь дать мне понять, что следишь и за ним. Я злюсь на себя, что втянула его в это. Нельзя больше обманывать себя, что он большой и сильный и тебе не причинить ему вреда.
Начинаю подниматься; хватаюсь за плиту, чтобы подтянуть себя наверх. Левая рука попадает на раскаленную чугунную кастрюлю. Я ору. Кое-как добираюсь до раковины и засовываю руку под струю ледяной воды. На безымянном и среднем пальцах уже горят ярко-красные полосы в дюйм длиной. Я дышу неглубоко и часто, как при потугах.
Не буду наводить порядок. Оставлю письмо там, куда оно упало. Потом нужно будет засунуть его в буфет в гостиной.
В пальцах нарастает дергающая боль. Заворачиваю их в мокрую тряпку для посуды и принимаю несколько таблеток обезболивающего. Заодно глотаю снотворное. Я купила его еще два года назад, когда Генри возил меня в Нью-Йорк. Боль срывает замки, за которыми у меня обычно сидят все счастливые воспоминания о той поездке. Теперь у меня ноют не только пальцы, но и сердце.
Это все ты. Ты во всем виноват. Все равно как если бы ты прижал к моим пальцам раскаленный утюг.
Пятница
20 февраля, пятница, 8:03
Выхожу из дома и направляюсь к такси. Мусорный контейнер опустел, а черный мусорный мешок, который я приготовила для дворника, бесследно исчез. У соседей все на месте. Но это не важно – ты больше не найдешь в моем мусоре ничего интересного.
Таксист высаживает меня на станции. Ты ждешь у входа. Наблюдаешь за мной, как за подопытным животным.
Захожу внутрь. Ты молча идешь сзади. Стараюсь делать вид, что тебя не существует. От напряжения меня начинает трясти; я задыхаюсь и чувствую, как кровь приливает к лицу. Думаю, ты бы порадовался, если б узнал, что моя рука забинтована из-за тебя. Но ты об этом не узнаешь. Не смотрю в твою сторону.
