А за год до «Моих капитанов» появилась «Баллада о брошенном корабле», также имеющая немало общих мотивов с «Гербарием».
В первом случае лирический герой «сел по горло на мель», и во втором он также не может сдвинуться с места: «А я лежу в гербарии, / К доске пришпилен шпилечкой».
Герой понимает, что, возможно, ему никогда не удастся сойти с мели и вырваться из гербария: «Только мне берегов не видать и земель» = «Навек гербарий мне в удел?!» /5; 369/; загнивает заживо: «Задыхаюсь, гнию — так бывает» = «Распяленный гнию» (АР-3-14); и характеризует себя как больного: «И гулякой больным всё швыряют вверх дном» (АР-4-164) = «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18); и как старика (либо предвидит для себя такую перспективу): «.Мои мачты — как дряблые руки, / Паруса — словно груди старухи» = «Пора, пока не мощи я, / Напрячься и воскресть!» /5; 370/.
Поэтому, чтобы выздороветь, герой рассчитывает выйти на свободу: «Моря божья роса с меня снимет табу, / Вздует мне паруса, будто жилы на лбу» = «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14).
Пока же власть подвергает его пыткам, которые в обоих случаях сравниваются с распятием Христа: «Гвозди в душу мою / Забивают ветра» = «В меня гвоздочек вдели» (АР-3-12), «А с трех гвоздей, как водится, / Дорога в небеса» /5; 73/ (да и вышеупомянутый эпитет распяленный также соотносится с распятием). И герой мечтает отомстить своим мучителям: «Захлебнуться бы им в моих трюмах вином» /2; 271/ ~ «Зоологам я мысленно / Кладу червей в постели» /5; 365/. Но если в ранней песне он допускает возможность спасения за счет «злобных ветров», которые его терзают, то в поздней — уже сам предпринимает усилия: «Или с мели сорвать меня в злости. <.. > Плохо шутишь, корвет, — потеснись, раскрою! / Как же так? Я ваш брат…» = «Сорвемся же со шпилечек, / Сограждане-жуки!» (АР-3-14).
В концовке баллады герой демонстрирует великодушие по отношению к бросившей его команде: «Я ведь зла не держу на команду», — а в «Гербарии» он не питает зла к своим былым мучителям: «А я — я тешусь ванночкой / Без злобы и обид» /5; 370/ (так же как в песне «Про попутчика»: «Все обиды мои годы стерли»).
Теперь сопоставим «Гербарий» со стихотворением «В лабиринте» (1972), разобранным в предыдущей главе (с. 311 — 322, 328 — 333, 536, 537, 546, 560).
И гербарий, и лабиринт являются образами насильственной несвободы.
Если в лабиринте люди мучаются от отсутствия выхода: «Сколько их бьется, / Людей одиноких <.. > Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди», — то в гербарии «все проткнуты иголками» и тоже страдают: «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими, / Махали пчелы крыльями, / Пищали муравьи». А в черновиках: «Стонали муравьи» /5; 370/, «Мы вместе выли волками» /5; 370/. Сравним с ситуацией в лабиринте: «Крики и вопли — всё без вниманья».
В «Гербарии» лирический герой говорит о зоологах: «Мои собратья прежние», — что восходит к черновикам «Заповедника» (1972), в которых имеется недописан-ный вариант: «Дорогие высшие / Существа! / К вам собратья <прежние> / Бьют челом» (АР-7-35). В обоих случаях власть представлена в образе «.двуногих» (егерей и зоологов), а обычные люди — в образе зверей и насекомых.
В набросках к «Заповеднику» звери говорят: «Вам вручат петицию / Наши представители» /3; 462/. Пять лет спустя жанр письма-прошения будет развит в стихотворении «Здравствуй, “Юность”, это я…» и в «Письме с Канатчиковой дачи».
В черновиках «Заповедника» предвосхищен еще один важный мотив: «Эти навыки мы подхватили у вас» (АР-7-35), — говорят звери егерям. А в рукописи «Конца охоты на волков» читаем: «И у людей научились мы волчьей ухмылке» (АР-3-31), «Собаки — родня — научили меня / Бульдожьим приемам» (АР-3-37). Этим отчасти и объясняется мотив родства лирического героя и власти («собратьев прежних»), о котором мы говорили на примере «Песни автозавистника»: «А он мне теперь — не друг и не родственник, / Он мне — заклятый враг».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Еще один черновой вариант «Заповедника»: «Вопият из леса» (АР-7-35), — напоминает датируемое тем же годом стихотворение «В лабиринте»: «Крики и вопли — всё без вниманья». В первом случае отчаявшиеся звери живут в лесу, а во втором такие же отчаявшиеся люди находятся в лабиринте.
Кроме того, звери говорят о себе: «Не имея крыш и имущества» /3; 462/. В подобном же положении вскоре окажутся хиппи в «Мистерии хиппи» и вольные стрелки в «Балладе о вольных стрелках»: «Наш дом без стен, без крыши кров», «Спят, укрывшись звездным небом». Все эти образы являются авторскими масками и соотносятся с бездомностью и неприкаянностью самого поэта.
А поскольку у зверей нет «крыш и имущества», в черновиках о них сказано: «Звери неимущие» (АР-7-35), — что предвосхищает «Балладу о маленьком человеке», написанную через год: «Люди, власти не имущие, / Кто-то вас со злого перепою, / Маленькие, но и всемогущие, / Окрестил безликою толпою».
Тождество «звери = люди» подтверждается еще одним общим мотивом между этими песнями. В черновиках «Баллады о маленьком человеке» находим такие варианты: «Вас едят, как будто устрицы», «Но у власти в горле, словно устрица, / Вы скользите, маленькие люди» (АР-6-135). А в «Заповеднике» звери (те же устрицы) сами с готовностью становятся пищей для егерей: «Чтобы им яблоки вшили в живот, / Гуси не ели с утра», «Рыба погреться желает в жаровне», «Сколько желающих прямо на стол, / Сразу на блюдо — и в рот!».
Но вернемся к сопоставлению стихотворения «В лабиринте» и «Гербария».
Поскольку лирический герой хочет вырваться на свободу, люди смеются над ним: «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”» = «Все надо мной хихикают» (АР-3-20), — и убеждают его в необходимости смириться с положением: «Поздно! У всех / Порваны нити» = «Жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться». Кроме того, всеобщая обреченность, о которой говорится в строках: «Поздно! У всех /Порваны нити»,
— также напоминает «Гербарий»: «Все проткнуты, иголками».
Однако лирическому герою такая жизнь кажется беспросветной: «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет» = «Клопы кишат — нет роздыха». Более того, он понимает, что скорее всего ему придется закончить свою жизнь в лабиринте и в гербарии: «Я задохнусь здесь, в лабиринте» /3; 154/ = «Навек гербарий мне в удел?!» /5; 369/. Но всё же он намерен вырваться на свободу: «Я не желаю в эту компанью!» = «Яне желаю, право же, / Чтоб трутень был мне тесть!».
Между тем, находясь в лабиринте, лирический герой рассчитывает на помощь извне: «Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь» — однако в гербарии он уже понимает, что никакой помощи не будет: «Но кто спасет нас, выручит. / Кто снимет нас с доски?», — и нужно действовать самому: «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!».
В стихотворении герой вместе со своей спасительницей выходит к свету («Свет впереди! Именно там / На холодок / Вышел герои…»), а в песне он вместе со своими собратьями вырывается на свободу: «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14). Оба эти образа в поэзии Высоцкого синонимичны.
Тему стихотворения «В лабиринте» продолжает вышеупомянутая «Чужая колея» (1972), также имеющая многочисленные сходства с «Гербарием»: «Попал в чужую колею / Глубокую» = «…но в насекомые / Я сам теперь попал»; «Теперь уж это не езда, / А ёрзанье» = «Я на пупе ворочаюсь» (АР-3-12); «Крутые скользкие края / Имеет эта колея» = «Берут они не круто ли?!»; «Не один я в нее угодил» = «Кругом жуки-навозники / И мелкие стрекозы»; «Значит, в общей одной колее» (АР-12-69) = «Я с этими ребятами / Лежал в стеклянной баночке»; «Скоро лопнет терпенье мое» = «Мне с нервами не справиться» (АР-3-6); «И склоняю, как школьник плохой / Колею, в колее, с колеей» = «Стыжусь, как ученица»; «И засосало мне тоской / Под ложечкой» /3; 450/ = «А я лежу в гербарии — / Тоска и меланхолия» (АР-3-12); «Стало жутко
