— Это то, что нам требовалось, — заявила Каэ, поднимаясь с колен и пытаясь вытереть испачканные ладошки о плащ подошедшего к ней Куланна.
— Почему? — спросил военачальник, выдергивая плащ ловким движением.
— Не знаю. Я просто уверена, что наконец нашла требуемых парящих птиц.
— А вот еще, — обрадовал ее Барнаба, — на фронтоне. Три громаднейшие птицы.
— А теперь внимательно меня послушайте, — заявила Богиня Истины. — Чтобы больше никто не подсовывал этих летучих куриц, иначе я за себя не ручаюсь.
— Нам надлежит ползти за вами? — невозмутимо осведомился Могаллан.
— Вам надлежит держаться рядом, но под ногами не путаться и не мешать.
Каэтана была настроена серьезно и категорично. Возможно, она излишне резко говорила со своими друзьями, но это было вызвано страхом того, что возникшее было чувство сопричастности происходящему пропадет и она потеряет направление, потеряет голос камня, непрестанно зовущий ее. Поправив мечи, чтобы при необходимости было удобно их вытащить, Каэ подозвала к себе полуэльфа:
— Дай мне перстень, будь любезен.
— Этого нельзя делать, госпожа.
— Почему?
— Барон Вентоттен объяснил мне, что талисман потеряет свою силу, если Вещь отдать кому‑нибудь другому. Я в ответе за нее, я обязан носить ее.
— Отдай Вещь мне! — Голос богини звучал сухо и строго.
Оторопевший полуэльф беспрекословно подчинился. Он вытащил из‑за пазухи мешочек, в котором лежала оправа перстня, и изумился тому, как отчаянно рванулся этот неодушевленный предмет из его пальцев, словно стремился быстрее попасть к новой хозяйке.
Остальные застыли в молчании. Они надеялись, что Каэ понимает, что делает, и не смели останавливать ее: не так уж часто она требовала послушания и точного исполнения приказов; с другой стороны, все знали, какими капризными бывают иные магические предметы, и боялись, что талисман может потерять свою силу из‑за малейшей неточности или небрежности.
— Никогда бы не подумал, что простое движение руки может вызывать такой священный ужас, — пожаловался Номмо, обращаясь к Магнусу.
— Полностью с тобой согласен, — ответил молодой чародей. Он, затаив дыхание, смотрел, как Каэ осторожно взяла из рук полуэльфа мешочек с Вещью, запустила в него тонкие, длинные пальцы, достала оправу и… надела ее.
— Теперь я отвечаю за тебя, — сказала она громко. — Рогмо, король эльфов, свободен от своих обязательств по отношению к тебе, отныне я берусь тебя охранять.
Тонкий луч солнца пробился сквозь густую листву и упал на золотой ободок, украсивший палец богини. Вещь засверкала на солнце, словно обновленная. И Рогмо шумно выдохнул.
Всем стоявшим около храма Нуш‑и‑Джан в тревоге и нетерпении вдруг стало абсолютно ясно, что талисман выбрал себе нового хозяина.
Подчиняясь приглашающему жесту своей богини, барон Банбери Вентоттен двинулся следом за ней, в самую чащу густых зарослей. Остальные следовали за ними на небольшом расстоянии. Куланн расставил полсотни сангасоев в боевом порядке вокруг развалин, предупредив, что возможны любые неожиданности. А сам во главе второй части отряда отправился сопровождать свою госпожу.
Каэ внимательно вглядывалась в тропинку у себя под ногами. Через каждые два‑три шага обязательно встречалась плитка с изображением парящих птиц — как бы для того, чтобы убедить ее в правильности выбранного пути. Она шла не торопясь, осматриваясь по сторонам, чутко вслушиваясь в каждый звук. Что‑то смутно ее беспокоило, но она не могла задержаться подольше на одном месте, чтобы поразмыслить о своих ощущениях. Перстень так стремился к своему камню, что она едва выдерживала и этот неспешный темп.
Тропинка несколько раз резко вильнула из стороны в сторону, противореча всем законам логики и здравого смысла. Прервалась в нескольких местах. И наконец вовсе исчезла, оставив Каэ стоящей перед отвесной скальной стеной, где не было никакого прохода или даже намека на потайную дверь или какой‑нибудь лаз. Все та же молочно‑белая гладкая поверхность, из которой торчали чахлые травинки, как, впрочем, и положено в горах.
— И что теперь? — спросила она недовольно, обращаясь прямо к Вещи. Перстень на ее пальце запульсировал, явно откликнувшись на вопрос, но она‑то все равно не понимала, что он хочет ей сообщить. Пока она стояла перед стеной, размышляя, сзади подтянулись остальные. Каэ не хотела оборачиваться: ей было невыносимо видеть их вытянувшиеся, печальные, разочарованные лица.
«Что за чепуха! — сердилась она. — Почему я должна отвечать за все, чего не делала сама? Что я им теперь скажу? Что уперлась носом в стену? И не вижу дальнейшего выхода?!! Не вижу, значит… «
Странная она была богиня — не могущественная, не великая, но способная видеть все чуть‑чуть иначе.
Скалы перед ней не было, одна только видимость. Впрочем, на славу кем‑то сработанная, плотная, осязаемая, к которой даже спиной привалиться можно, и все же несуществующая.
— Барон! — Она не глядя протянула руку себе за спину. И когда почувствовала, что холодные пальцы Вентоттена крепко сжали ее ладонь, решительно шагнула вперед, раздвигая плечом плотное пространство иллюзии.
Отвесный бок горы раздался неохотно, пропуская хозяйку талисмана и потомка Ассинибойна, а затем снова превратился в то, чем ему и надлежало быть, — молочно‑белый звонкий камень. И на то место, куда только что прошла Каэтана, легли тени трех парящих невысоко над землей огромных орлов.
— Это уже переходит всякие границы, — неожиданно заявил Куланн. Он подошел к стене и стал проталкиваться внутрь, но гора не пускала его, пыхтящего, недовольного и встревоженного.
— И как прикажете следовать за госпожой? — спросил он у окружающих, будто это они все хором учудили с ним такую шутку.
— За ней нельзя следовать, Куланн, — утешил военачальника Магнус. — Ее пути нехожены и нам, смертным, недоступны.
— И что тогда делать прикажешь?
— Идти своей дорогой. Барнаба, в каком она теперь времени?
Толстяк призадумался:
— Кто се знает, Магнус. Она способна на такие вещи, о которых я и не догадываюсь до тех пор, пока они не случаются с ней. Возможно, выйдя из‑под моей опеки, она попала в обычное течение времени, но допускаю и такую возможность: она просто не заметит вечности, которая будет себе потихоньку течь мимо. Кстати, господа, если хотите, поделюсь с вами одним крохотным открытием. Я понял, почему дорогая наша Каэ так любит воду: она периодически забывает о том, что это вода, понимаете? А реагирует только на красоту и покой подводного мира. Так и здесь, я ничуть не удивлюсь, если она забудет о том, что время просто обязано течь, а ему будет неудобно напомнить ей об этом.
Могаллан и Кобинан переглянулись удивленно‑восторженно. Солнце над Лунными горами стремилось к закату, словно чувствовало свою неуместность.
* * *
Высокий, плечистый желтоволосый человек в роскошных одеждах из шелка и бархата, расшитых золотом и драгоценностями, сидит в кресле черного дерева, с подлокотников которого скалятся жуткие резные монстры. Его лицо — бледное, красивое, с удлиненным овалом и тонкими чертами — не то чтобы портят, но делают абсолютно иным два свежих шрама — на скуле и над правой бровью. Шрам над бровью изломан, как острие стрелы, и придает и без того суровому человеку выражение жестокости.
Это Катарман Керсеб по прозвищу Непобедимый — великий магистр всесильного ордена унгараттов, рыцарь и лучший боец Кортеганы.
Настроение у магистра самое что ни есть отвратительное, потому что его постигло сразу два страшных удара: разгром ордена, учиненный воинами похищенной им принцессы, а также его собственное поражение на арене, нанесенное этой страшной женщиной. И Катарман Керсеб затрудняется определить, что же хуже. Цвет рыцарства — самые сильные и отважные члены ордена унгараттов уничтожены в страшной схватке. Не более двух сотен человек — отъявленные безумцы, не носящие даже доспехов — атаковали Белый замок в Малом Бургане и умудрились прорваться в подземелья. Правда, им на помощь пришли драконы. Сам великий магистр этого не видел, да и в существование драконов поверить не может, но слишком много людей, заслуживающих доверия, твердят, что сразу три Древних зверя принимали участие в этой битве. Пусть их будут драконы… Все равно Керсебу иначе не объяснить, как в течение часа можно было так разрушить крепостные башни и стены.
Но отныне предстоящая война с матариями и хассасинами отошла на второй план, равно как и стремление Катармана Керсеба занять трон Кортеганы, а потом и царства Тиладуматти. Сейчас у Великого магистра есть одно дело. И дело это — ненависть. Она такая жгучая и нестерпимая, что мешает Непобедимому спокойно дышать; он клокочет в душе, но должен сохранять невозмутимый вид. Это его сильнее всего угнетает. До тех пор, пока он не отомстит за свое бесславное поражение в бою с женщиной‑гладиатором, не будет ему покоя ни на этом свете, ни на том. Ненависть иссушила его душу, испепелила разум, но она же придала новые силы. Наверное, великий магистр унгараттов стал совершенно другим человеком, а может, это его истинная сущность наконец вышла наружу из потаенных глубин.
