за любую роль прощает – хоть за Нерона, лишь бы сыграл талантливо…
– Тогда в чём дело?
– Н-ну… узнают, что благословил, – архиерею стукнут… А уж тот настоятелю чертей выпишет, прости мою душу грешную…
– То есть архиерей против ролевых игр?
– Да он-то не против… – с тоской отвечал Аскольд.
– А кто?
Ответа не последовало. Видно было, что иеродиакона одолевает грех уныния. Почти одолел.
– И всё-таки странно, – не унимался Савелий. – Из монастырской жизни – и вдруг в ролевую игру…
– Да они в чём-то похожи… – заметил со вздохом инок.
Педагог моргнул:
– Игра и вера?!
– Игра вере не помеха, – растолковал чернорясец. – Скорее подмога. Вот играли в прошлом году по Евангелию – мы ж не только по мирским книгам… Так вы не поверите: оказывается, кое-кто ни разу в жизни в Писание не заглядывал. А тут прочли…
Оба прислушались. Приглушённый гомон и железное побрякивание стали заметно глуше и вроде бы ничего страшного не предвещали. Потом вновь захрустели кусты – и на просеку выбрался коренастый татарин в кожаном панцире с металлическими блямбами на жизненно важных местах.
– Ну? Что? – с надеждой спросил Аскольд – Ослябя.
– Вроде договорились, – сурово отвечал басурман. – Хорошо, полковник вменяемый оказался. Да и наши игротехи – тоже. Короче, уходим с почестями… А жалко, – мечтательно добавил он. – В строю бы мы их точно смяли…
– Простите, – вмешался Савелий Павлович. – Может, хоть вы мне растолкуете… Что это было?
Татарин освободился от малахая с тульёй из нержавейки, обнажив лысеющую ото лба голову, и надел тонированные очки. Интеллигентный дядечка лет сорока. Переодеть в костюм, повязать галстучек – и сажай его за письменный стол в отдельном кабинете.
– Стояние на реке Угре… – ядовито выговорил он. – Нет, ребят понять можно: чуть не полгода готовились – и всё шайтану под хвост…
Присел на свободный пень и, сосредоточенно сопя, принялся что-то там на себе расшнуровывать.
– Я слышал, в мегафон сказали: «несанкционированное сборище», – не отставал Савелий Павлович. – «Заповедная зона»…
– Враньё! – отрубил нехристь. – И сборище санкционированное, и зона не заповедная… Всё было на высшем уровне согласовано. На уровне канцелярии Президента – куда ещё выше?
– Тогда откуда полиция?
Очкастый басурман достал из-под панциря дорогие сигареты, закурил.
– Папа скомандовал, – нехотя сообщил он (Ослябя ахнул и взялся кольчужными рукавицами за побледневшие щёки). – Расуль, сучонок, интригу подвёл. Будто неформалы на заливном лугу власть свергать тренируются…
– А кто это – Расуль? – спросил Савелий Павлович.
– А!.. – с гримасой отвращения татарин махнул сигаретой. – Папин референт. Карьерист чёртов! Лишь бы волну погнать, а против кого – не важно. Взял вот объявил ролевые игры разновидностью сатанизма – как вам это понравится? Тоталитарная, говорит, секта. А папа – он же от сохи, всему поверит…
– Папа?.. – беспомощно переспросил педагог.
Очкарик не понял, уставился.
– Н-ну… папа, – помаргивая, повторил он. – Парамон Сидорович Кирдык. Законно избранный Президент Республики Гоблино. Наш с вами Президент.
– Вот как?.. – пробормотал Савелий Павлович. – А откуда вы всё это знаете? И кто интригу подвёл, и…
Татарин усмехнулся, погасил окурок о пень.
– Позвонил в канцелярию, узнал…
– В канцелярию Президента?!
– Так я ж там работаю, – сказал татарин.
Глава 2
Рассвет по-эльфийски
Чертог сиял…
Александр Пушкин
Чертог сиял. Точнее – сиял второй его этаж, где располагался актовый зал. Внизу же, в затемнённом вестибюле, крутился вихрь цветных бликов и ухали динамики. Торжественная часть, слава богу, закончилась, а спиртного у выпускников, надо полагать, было припасено с избытком. Небольшими группами по двое, по трое вчерашние школяры исчезали с хитрыми физиономиями в классных комнатах. Возвращались заметно вмазавшие.
Конечно, в более развитых государствах, таких, скажем, как Баклужино или Понерополь, выпускные вечера принято проводить в кафе, а то и в ресторанах, однако Гоблино всегда считалось самым глухим уголком бывшей Сусловской державы и даже теперь, став столицей, сохранило многие черты, свойственные старому райцентру – этой колыбели человечества.
Преподаватель, ответственный за порядок на втором этаже (на первом поддерживать что-либо уже не имело смысла), прогуливался со скучающим видом по коридору, отвечая на задорные приветствия выучеников рассеянной улыбкой. Был он грузноват, весьма небрежно одет, а на затылке его просвечивала проплешина овальных очертаний.
Раскрасневшаяся девчушка в бальном платье странного, едва ли не средневекового покроя выпорхнула из дверей кабинета ботаники и, еле удержав равновесие на вычурных каблуках, уставилась на преподавателя.
– Классику – ненавижу! – с вызовом объявила она.
Должно быть, давно мечтала об этом мгновении.
Толстяк повернул к ней обрюзгшее устало-насмешливое лицо. Снизу в перекрытие тупо били звуковые волны, по мощи приближавшиеся к взрывным.
– Сильно ненавидишь? – уточнил он.
– Сильно!!!
Такое впечатление, что за каждой щекой она держала по яблоку. Зато подбородок у девушки, можно сказать, отсутствовал вовсе. Личико начиналось со щёк. Высокая тонкая шея – и сразу щёки.
Преподаватель усмехнулся.
– Понимаю тебя… – соболезнующе молвил он.
Выпускница тихонько взвизгнула.
– Вы – наш… – влюблённо глядя на преподавателя, выговорила она. – А вот он – не наш.
И наманикюренный ноготок просиял перламутром в направлении тощего молодого человека в сером костюмчике, припавшего к чёрному окну.
Проводив взглядом гордую собой выпускницу, толстяк некоторое время изучал серую трагическую спину коллеги, затем подошёл и остановился у него за плечом.
– Ну что, ветеран Куликовской битвы? Опять грустишь?
Тот обернулся, явив измождённый иконописный лик и страдальческие беспомощные глаза. До того беспомощные, что временами они даже казались близорукими. Жиденькая бородка молодого человека произрастала несколько вкось, потому что выщипывать её в минуты задумчивости правой рукой было гораздо удобнее, чем левой.
– Что-то жгут, поганцы, – сдавленно произнёс он. – Не иначе – книжки. На радостях.
И впрямь – на пустыре за школьным двором вокруг скромного костерка танцевали какие-то тени.
– А с чего ты решил, что это наши? Может, бомжи какие-нибудь…
– Ага! Бомжи! В шлемах, в плащах…
Толстяк всмотрелся, вздохнул:
– Тогда пошли…
Они спустились в вестибюль, где были излапаны и затолканы ударными волнами из динамиков. Пройдя сквозь адское мельтешение цветных бликов, оба педагога, оглушённые до утраты слуха, с трудом пробрались к дверям – и летняя ночь показалась им раем. Цвели катальпы. Вдалеке трепыхался костерок, то и дело заслоняемый силуэтами самых зловещих очертаний. Один из силуэтов, кажется, был рогат. Повеяло ранним Гоголем и графом Соллогубом.
– Что жжём? – деловито поинтересовался толстяк, внезапно возникнув в кругу красноватого трепетного света. – Ну-ка дай, – молвил он, отбирая у длиннорукого дылды железный штырь, которым тот орудовал, как кочергой. – Ага, ага… Ну, дневники – это святое, это сам бог велел… – Перевернул обгоревшую брошюрку,
