То, что намечалось осуществить на главном, на западном направлении, у собравшихся не вызывало сомнений. Фактически Жуков уже осуществлял этот замысел. А вот по поводу северного (ленинградского) и южного (ростовского) направлений единства при разработке планов не было; не оказалось его и на заседании. Едва Иосиф Виссарионович предложил желающим высказаться, сразу встал Жуков, заговорил резко, напористо:
— На западном стратегическом направлении, где создались благоприятные условия и противник не успел восстановить боеспособность своих частей, надо продолжать наступление. Но для этого необходимо пополнить фронты личным составом, боевой техникой и усилить резервами, в первую очередь танковыми частями, без чего трудно выполнить планируемые задачи. Что касается наступления наших войск под Ленинградом и на юго-западном направлении, то там они стоят перед необходимостью прорывать серьезную оборону и без мощных артиллерийских средств не смогут сделать этого, а только измотаются и понесут большие, ничем не оправданные потери. Я настаиваю на том, чтобы усилить фронты западного направления и здесь вести решающее наступление. А от наступления на других направлениях воздержаться, — с нажимом на последнем слове закончил Жуков.
В этом и была суть спорной проблемы. Георгий Константинович хотел добиться большого успеха на своем участке: на одном участке, но наверняка. А Иосиф Виссарионович стремился выполнить свое обещание достичь победы если не через полгода, то, во всяком случае, через год. И у того, и у другого имелись веские доводы. Однако Жуков высказался «с ходу», прибыв с фронта, не зная о том, что предшествовало заседанию. А у Сталина была уже твердая, подготовленная позиция. Его поддерживали политические деятели, даже некоторые военные специалисты. Маленков ратовал за наступление под Ленинградом, как и Жданов, возглавлявший оборону северной столицы. Надеялись хотя бы облегчить положение осажденного города. За активизацию действий на юге выступал Мехлис, у которого, как выяснилось впоследствии, были особые соображения в отношении Крыма. Настойчиво доказывал необходимость освобождения Донбасса и юга Украины маршал Тимошенко. Понятно — не сидеть же ему сложа руки, когда другие наступают, получая для этого подкрепления, не оставаться же в тени… Ну, а Берия поддерживал Сталина хотя бы потому, что вообще всегда и во всем был на стороне вождя, стараясь не возражать, не раздражать, а только исполнять, сохраняя расположение «хозяина». Все остальное для Лаврентия Павловича значения не имело.
Особую позицию занимал Борис Михайлович Шапошников. По его мнению, основные усилия надо было сосредоточить для окружения и разгрома группы армий «Центр», для чего имелись основательные предпосылки. В этом отношении он поддерживал Жукова. Но наступать нужно и на других участках: не везде, а лишь там, где противник слаб, где успеха можно достигнуть без привлечения дополнительных людских и материальных ресурсов. Тем самым сковывать врага, не позволяя ему маневрировать. Не обязательно под Ростовом или Ленинградом, где силой взаимного притяжения сконцентрировались крупные противостоящие группировки, — искать удачу надо в любом выгодном для нас месте, тем более сейчас, когда немцы упали духом, когда не везде у них сплошной фронт. Прорыв и продвижение на каком-либо, казалось бы, второстепенном участке могут поставить гитлеровцев в трудное положение.
Шапошников был предусмотрителен и осторожен. Но Сталин, категорически поддержанный Тимошенко, был настроен очень решительно. И я, грешным делом, склонялся в его сторону, считая, что надо ковать железо, пока горячо.
Как и он, тоже слишком обольщен был достигнутыми успехами. Однако была у меня и своя идея, которую до совещания и даже после него я излагал Иосифу Виссарионовичу. Точнее сказать, идея была не только моя, но и Шапошникова, во всяком случае исходила из предложения Бориса Михайловича наступать там, где противник слабее, где само начертание линии фронта представляло нам неплохие шансы.
Вспомним: пробившись за Оку на запад, группа войск генерала Белова «протащила» за собой слева две армии: 10-ю и 61-ю. Они глубоко вошли в прорыв, оставив южней себя, в Орле, полуразгромленные войска 2-й танковой армии Гудериана и некоторых других вражеских соединений. Наша пехота оказалась там значительно западнее немецкой группировки, причем «висела» вся эта орловская группировка на двух «нитках», на двух железнодорожных линиях. Одна — в Курск и далее, кружной путь. Другая — через Брянск, прямо на фатерлянд. Перерезать бы эту «нитку» — и орловская группировка оказалась бы в тяжелейшем положении, да и весь вражеский фронт был бы расколот. Ведь западнее Орла начинаются Брянские леса, труднодоступные для гитлеровцев, а еще дальше — огромное Припятское бездорожье до самой границы. (Об особенностях «Припятской проблемы» мы уже говорили). По нашим прикидкам, частная вроде бы операция, выход из района Сухиничей на магистраль Орел-Брянск, могла дать значительный эффект. Вплоть до того, что немцы от Орла вынуждены были бы откатиться на Курск, на Белгород, а может и еще дальше. А всего и надо для этого — преодолеть несколько десятков километров по заснеженным полям и лесам, где у немцев не было крупных сил, оборонительных сооружений. Тем более, что и саму железную дорогу не обязательно было перерезать, достаточно подойти на дистанцию, доступную для артиллерии, подтянуть орудия и минометы, огнем перекрыть артерию.
Мы с Шапошниковым не только теоретизировали, но и действовали при молчаливом согласии Сталина и Жукова. Они понимали, что от запасного варианта хуже не будет, а развитию основных событий наши действия не мешали, даже наоборот: мы усиливали растянутое левое крыло Западного фронта, защищая его от возможного удара со стороны Орла. Конкретно: с того участка Подмосковья, который еще недавно считался важнейшим, из района Волоколамска мы сняли прославленную 16-ю армию генерала Рокоссовского. Это соединение было очень ослаблено, нуждалось в восстановлении, но уже одно упоминание о Рокоссовском заставляло вздрагивать немецких генералов. А мы перебросили управление 16-й с одной ее дивизией (с 11-й гвардейской) в район Сухиничей, где подчинили Рокоссовскому еще несколько действовавших там дивизий.
Военные историки утверждают, что 16-я армия была переброшена для усиления, для защиты левого крыла Западного фронта. Ну, и это тоже. Однако главная цель была все же другая. Появление там Рокоссовского сразу произвело должный эффект. Немцы почти без боя оставили город Сухиничи, ушли из-под удара подальше, на подготовленные выгодные позиции. Но и оттуда Рокоссовский вскоре их вышиб. И уже потихоньку, полегоньку начал осуществляться наш замысел, уже партизаны, диверсионные и разведывательные группы 16-й и 61-й армий начали по ночам перехватывать то в одном, то в другом месте железнодорожную магистраль. Немцы в Орле чувствовали себя очень неуверенно, наверняка не выдержали бы более сильного нажима. Но… ранен был и отправлен в Москву, в госпиталь, Рокоссовский, потом обострилось положение под Вязьмой, и наш с Шапошниковым замысел так и не удалось довести до конца.
2
Вернемся в кабинет Сталина, к тому моменту, когда Жуков завершил свое выступление словами: «Я настаиваю на том, чтобы усилить фронты западного направления и здесь вести решающее наступление. А от наступления на других направлениях воздержаться». После этих слов воцарилось молчание. Многие, вероятно, испытывали удивление и даже раздражение, возникавшее в тех редких случаях, когда кто-то категорически возражал Сталину. Одни, наверно, думали: «Зачем это?», другие: «Как посмел?!» И сам Сталин — уже не добродушный хозяин, а официальный руководитель, закованный в броню спокойствия, с глухим, без интонаций, голосом.
— Кто еще желает высказаться?
И вместо ожидаемой всеми, в том числе им самим, поддержки получил еще один афронт. Поднялся редко выступавший на подобных заседаниях Николай Алексеевич Вознесенский, первый заместитель председателя Совнаркома СССР, председатель Госплана: этакий лобастый, сравнительно молодой человек (ему еще не было сорока) без седины в темных, зачесанных назад волосах. Начиненный цифрами, умеющий защищать свое мнение. Его недолюбливали «старики» из ближайшего окружения Сталина, им не по нутру были такие, как он, деловые люди, вооруженные конкретными знаниями. Принося ощутимую пользу, они начинали оттеснять от «хозяина» просто политиков, говорунов, интриганов. Косо поглядывал на Вознесенского и Берия. А Сталин, ценя знания, самостоятельность, организационные способности Вознесенского, нуждался в нем, терпеливо выслушивал его мнение. Этот мой тезка Николай Алексеевич — был тогда главным советником вождя по экономическим вопросам.
Это ведь он, Вознесенский, еще до войны неоднократно предлагал Сталину создавать большие стратегические резервы, настоял на том, чтобы никому не продавали алюминий, экономили и складировали его. Только благодаря созданным запасам нам удалось за первый год войны выпустить около 20 тысяч самолетов и восстановить боеспособность нашей авиации. Что бы мы делали без алюминия? И вообще: государственный преступник тот, кто не увеличивает, а разбазаривает мобилизационные резервы, богатство нации и основу военно-промышленного производства.
