Осажденным вражеским гарнизоном командовал упорный и упрямый генерал Шерер, получивший лично от Гитлера распоряжение удерживать город во что бы то ни стало. Во всех подразделениях был зачитан приказ фюрера: «Борцы Холма! Еще немного времени до часа освобождения. Держитесь храбро! Холм имеет решающее значение для предстоящего наступления!» Исполнительные немцы держались. В начале мая 1942 года фашисты нанесли внезапный удар по нашим войскам возле Холма. У врага было много танков. Блокада гарнизона, длившаяся более ста дней, была снята, немцы достигли успеха. Всем участникам обороны города была вручена специальная медаль «За Холм» и представлен двухнедельный отпуск на родину.
Борьбу за этот город и упорство, с которым держался гарнизон, фашисты рассматривали как образец успешных действий в окружении. Оборону Холма они ставили впоследствии в пример войскам, окруженным под Сталинградом. Немецкий писатель Гельмут Вельц, участник Сталинградских событий, в своей книге «Солдаты, которых предали» вспоминает с иронией о том, как в соседнем блиндаже группа офицеров вела для сравнения специальный календарь. «Офицеры гордились каждым зачеркнутым днем, который приближал их к побитию рекорда Холмской группы».
Такова история, начавшаяся с обычного сообщения и возведенная до принципиального пропагандистского противостояния. История, имевшая не столько военное, сколько политическое значение. А я доволен хоть тем, что в этом конфликте, из-за которого могли полететь головы и правых, и виноватых, с нашей стороны никто не был обвинен, никто не пострадал.
Ну а Холм мы, разумеется, взяли. Только не в январе сорок второго, а на два года позже. Тут к месту привести сообщение Совинформбюро от 21 февраля 1944 года о «новом» и теперь уже окончательном освобождении не очень большого населенного пункта, получившего широкую известность в годы войны:
«Южнее озера Ильмень наши войска после ожесточенных боев овладели районным центром Калининской области городом Холм. Немцы в течение длительного времени укрепляли этот город и превратили его в мощный опорный пункт. Наши войска, действуя с юга на север, прорвали оборону противника и, быстро продвигаясь вперед, перерезали шоссе Холм — Локня, являвшееся основной коммуникацией немцев. Одновременно советские части форсировали реку Ловать севернее и южнее города Холм и завязали уличные бои. К исходу дня, разгромив противника, наши войска овладели городом Холм.
На улицах города немцы оставили более 500 трупов своих солдат и офицеров. Захвачено 20 танков, 32 орудия, 120 пулеметов, свыше 1000 автоматов и винтовок, склады с боеприпасами и продовольствием. На аэродроме захвачено 45 немецких самолетов, часть из которых повреждена и разбита. Взято значительное число пленных».
На этот раз сообщение было составлено с абсолютной точностью, все факты и цифры полностью соответствовали действительности.
5
К генералу Белову срочно отправился я по поручению Иосифа Виссарионовича, едва завершив продолжительный разговор с ним. Надо заметить, что после известного заседания 5 января Сталин значительно меньше, чем раньше, уделял внимания ведению боевых действий. Понятно: напряжение на фронте ослабло, мы наступали, ближайшие цели были определены, задачи доведены до исполнителей. Сталин занимался экономикой, политикой, партией, идеологией, то есть тем, к чему я прямого касательства не имел. Советов моих не спрашивал, разве что делился иногда по-дружески своими сомнениями, соображениями. Естественно, что и виделись мы реже, и не в официальной обстановке, а, как прежде бывало, — за поздним ужином, ближе к двадцати четырем часам. Для Сталина это была небольшая передышка, подкрепление сил перед дальнейшей ночной работой.
— Николай Алексеевич, что там за стычка опять между Георгием и Пашей, — спросил он и, заметив мое недоумение, усмехнулся в усы:
— Между Жуковым и Беловым. Недавно Жуков нахваливал его, а теперь петушит в пух и прах. Грозит крутыми мерами.
— Честолюбив зело Георгий Константинович, ни с кем не хочет славу делить. Пригибает тех, кто поднимается вровень с ним.
— Это так… А если посмотреть в корень?
— Корней, конечно, несколько, но в принципе все сводится к одному, к установке на полную победу еще в этом году. Тут и ножницы. Белов исходит из своих реальных возможностей. Он наступает непрерывно почти полтора месяца, он прошел путь в полтора раза больше любого другого соединения…
— Мы это знаем.
— Я отвечаю на ваш вопрос. Белов по бездорожью, не получая боеприпасов и фуража, пробился к Юхнову. Мог взять этот город. Да что там «мог» — почти взял его, Варшавское шоссе было бы перерезано. В окружении оказалась бы часть сил группы армий «Центр», ее 4-я полевая армия. Сто тысяч солдат и офицеров, много техники. Все остальные дороги в районе 4-й армии занесены снегом, резервов у фон Клюге нет… Для немцев это был бы крах, во фронте образовалась бы брешь, открылся бы нам прямой путь на Вязьму…
— Хотите сказать, что это была синица в руках, — полуутвердительно произнес Сталин.
— Безусловно. Однако Жукова это не устраивало, у него свой размах, у него директива: силами Калининского и Западного фронтов окружить всю группу армий «Центр». Всю. А как? Мы не усилили Жукова за счет других направлений. Вот он и ищет возможности, маневрирует, давит на подчиненных. Срочно перенацелил Белова, перебросил в другой район: оттуда, мол, выгоднее прорваться прямо на Вязьму. А Юхнов, дескать, пехота возьмет, 50-я армия Болдина. Ан не взяла… Теперь Белов обижен, победа упущена, потеряно время, немцы очухались. Группа Белова уткнулась опять же в Варшавское шоссе, только в другом месте, не может пробиться через магистраль.[62]
— За это и ругает его Жуков. Почему перешел к обороне, нарушая общий замысел? По словам Жукова, своей нерешительностью Белов срывает план важнейшей операции.
— Но почему опять все требования к Белову, все шишки на Белова?! Он исчерпал свои возможности. Пополнялся за счет освобожденных пленных, местных жителей. К себе брал. Сейчас во всей его группе двадцать тысяч едоков. А у левого соседа, в 10-й армии Голикова, которая только подтягивается, закрепляя успехи Белова, в строю около семидесяти тысяч. У правого соседа, в 50-й армии Болдина, — более сорока тысяч.
— С середнячков всегда меньше спроса, и на войне, и в мирное время, — согласился Сталин. — Кто больше делает, тот более заметен, к тому внимание… Насчет корней мы с вами выяснили, — пошутил он. И сразу посерьезнел: — Жуков не ограничивается угрозами. Он посылает к Белову своего заместителя генерала Захарова с самыми широкими полномочиями. Мы ценим Захарова за его преданность, за решительность на поле боя, но в другом он способен лишних дров наломать.
— Захарова, кстати, как и Жукова, зовут Георгием. О Захарове говорят: жестокий дурак. В отличие от Жукова, про которого идет молва: жестокий, но умный. Такие вот разные Георгии.
— А про меня что говорят в этом аспекте? — Сталин был явно в хорошем, игриво-приподнятом настроении.
— Вы же не Георгий, — ответил ему в том же ключе.
— Не уклоняйтесь, Николай Алексеевич, зачем вам…
— Действительно, зачем?! Вы же знаете, что по нашу сторону фронта о вас — только хорошее… Что там хорошее — самое лучшее. Всем говорунам известно, сколь длинные уши и сколь цепкие пальцы у Лаврентия Павловича.
— А других причин говорить обо мне хорошо вы не видите?
— Отнюдь. Подавляющее большинство населения благодарно вам. Особенно сейчас, когда враг потерпел поражение под Москвой.
— Мы с вами, Николай Алексеевич, дискутировали когда-то о моей жестокости, или о моей жесткости, я уже подзабыл…
— На войне не дискутируют о командовании, а выполняют приказы. Иначе, особенно в период неудач, все вообще необратимо развалится.
— А Жукова, Захарова обсуждать и осуждать можно?!
Тут попрошу читателя извинить меня за позднее и, может быть, не совсем обязательное пояснение. Вспомнился вдруг сейчас, годы спустя, очень явственно голос Иосифа Виссарионовича, и как-то даже по сердцу полоснуло. Своеобразно произносил Сталин фамилию нашего прославленного полководца. Получалось у него нечто среднее между «у» и «ю», причем звучало мягко, жужжаще, протяжно. Пытаюсь повторить — нет, непроизносимо. Пишу — Жюков. Нет, не то. Скажу только, что самому Георгию Константиновичу правилось, как звучит его фамилия у Сталина.
Ладно, не будем больше об этом… Я повторил свои слова о том, что о Жукове, о Захарове, о том же Шапошникове в разных кругах отзываются по-разному, а вот о нем, о Сталине, насколько мне известно, или хорошо, или ничего. Есть вымпелы, есть флажки, есть флаги, но есть и Знамя, которое должно быть безупречным.
— Не все вы знаете, Николай Алексеевич, а мне приходится знать… И ругают, и сплетни обо мне распускают. Настоящие бабьи сплетни… Но это другое, — оборвал он себя, — это потом. Генерал Захаров сейчас отправляется в дорогу. Надо позаботиться, чтобы он не наломал этих самых дров, но позаботиться так, чтобы наш честолюбец Жуков не был задет. Когда вернетесь, расскажете мне, что за человек Захаров. И оденьтесь потеплей. Валенки обязательно. Козий полушубок хорошо, но тулуп еще лучше, поверьте моему сибирскому опыту, он побогаче вашего, — напутствовал меня Иосиф Виссарионович.
