потому что, на самом деле, Рей дает им то, что им больше всего нужно.
— Вы говорите так, словно всю жизнь знали его, словно жили с ним под одной крышей…
— Отвечу сразу, пока вы не успели наговорить глупостей, — ответил Сноу, и Энди уловил легкие колебания раздражения.
Джим прав. Пора начать раздражаться. В этом зале, наверное, найдутся не более десяти человек, которые не сбиты с толку разящей сексуальностью показанного героя. Всего лишь несколько человек, которым удалось пройти сквозь глянцевость поданного образа. Энди давно понял, Джим сыграл великолепно, многослойно, именно так, как способны понять Рея разные категории зрителей. Каждый видит в нем то, что и хочет видеть. Секс машина в тяжелой броне „мне плевать на все“, наделенная тончайшей глубиной „мне плевать на все именно потому, что не плевать“.
— «Не было какой-то отдельной линии, — с нотами усталости произнес Джим. — Просто он… Пытаться быть им. Иметь дело с тем, что он постоянно прячется за вечным „Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно“. Сходить с ума от того, что на самом деле ему не все равно, но он не может это признать», вы понимаете? „Интересно видеть … ты делаешь что-то… Сценаристы решают, что ты прочитаешь, как актер, потом ты играешь это, и редактор с режиссером интерпретируют это по-своему, так? Получается, что определенные вещи, которые были сыграны, вам никогда не увидеть. И это странным образом меня завораживает — думать об этом. О чем-то скрытом внутри него, да любого из персонажей. Мы многого никогда о них не узнаем. Я понимаю, что немного отошел от вопроса, но его было интересно играть все время. Мне кажется, он чувствовал, что стоит ему чуть выйти за границы своего образа жизни, его задавят. Поэтому нам нужно было прорисовывать это четко. Понимаете, о чем я говорю? Даже когда он просто курит сигарету, да что угодно делает, он постоянно имеет дело с этим внутренним противоречием. Я видел Рея прежде всего, как человека свободной воли. Мне казалось, что самый прямой способ найти его, это приглушить все клише. Он просто хотел мужчин и верил, что он прав. Ему не нужно было сомневаться в себе. Разумеется, это была моя точка зрения. Каким он получился — это результат моих решений в сочетании с тем, как роль была написана, снята и смонтирована. Я всё время возвращался к уверенности, что его сексуальная ориентация не может быть предметом обсуждения ни для кого, включая его самого. Это очень освобождало и вдохновило меня на то, чтобы уклоняться от любых разговоров о моей собственной ориентации. Я натурал, но персонаж был слишком важен для меня, чтобы мешать его миру моей личной жизнью. Я был никем, и потому это уклонение сошло мне с рук. Думаю, это помогло сделать Рея убедительным геем. Может, и нет. Как бы то ни было, долгое время я не мог на это влиять“. «Если говорить о взаимодействии личности человека и персонажа, которого он играет, происходит так, что актёр играет и самого себя; так же было и с Реем, которому, вероятно, всё время приходилось преодолевать в себе самом все невосполнимые пробелы, компенсируя их своим поведением, „играть“ заявленного себя. И придерживаться своей внешней роли невероятно самоуверенного, и, в то же время, слыша все эти странные „звоночки“. Он слышал их повсюду… и он ничем не отличался от других, как и все, он чего-то боялся, пытался привнести какой-то смысл в жизнь, и он лишь притворялся значительнее и хуже, хуже, чем он был на самом деле… Но для меня было сплошным удовольствием вести себя как распоследняя сволочь, и что это всё мне сходило с рук. И мне не приходилось это обосновывать…».
А ведь Джим прав. Вся жизнь Энди сошла Рою с рук. И жизнь Стива тоже. Все прошло сквозь жернова, перемололось и вернулось к исходному. Непреодолимому желанию быть рядом. Преодолеть Роя нельзя. Он — магнит. Полюс. Точка одновременного входа и выхода. Сколько бы ты ни сопротивлялся, преодолеть его невозможно.
„Вестерн салун“ до отказа набит посетителями. Пятница с маскарадной вечеринкой. Энди старается не смотреть в сторону балкона, где сталагмитовым изваянием застыла фигура Дава. Тот доволен. Взирает свысока на кишащий танцпол. Стоит, опершись, широко расставленными руками о перила. Царь царей. Парень напротив. Танцует в клетке на платформе. Энди не видит, как Смит глотает слюну. Он просто знает это. Полночь. Еще три часа изнурительно-однообразных движений, а после — Дав по требованию. Без перерыва. Пока парень еще разгоряченный и уставший. Тому так больше нравится.
Массовка выглядит брутально. В высоких сапогах на шнуровке, полицейских фуражках, грубых ремнях на груди крест-накрест и кожаных стрингах. Эдакие лоснящиеся мальчики, диктующие свою волю. Музыка в клубе тоже изменилась и теперь составляет набор тяжелых перевозбужденных ритмов. Новый арт-директор не зря рвет когти, а Смит не жалеет, что платит ему огромные деньги. Каждый из них знает, чего именно хочет. Клуб приносит небывалую прибыль, и вот уже несколько дней подряд Энди слушает бесконечные разговоры Дава о строительстве мотеля. Парню плевать и на клуб, и на мотель, и на арт-директора. У него одно желание — дотянуть до конца выступления, пережить липкие ласки Смита и провалиться в сон. Он вновь въехал в свою коморку, только в ней теперь ни кровати, ни шкафа. Просто подстилка на полу и коробки для одежды. Нет фотографий Роя и ключей на колечке. Неуютный неустроенный мир. Без души. Без вещей. Без надежды. Энди так проще. Не придется ничего терять и можно плакать ночами, потому что появились новые проблемы. Дженни не разговаривает с ним второй день. Мартин — третий. Даже Том махнул рукой и отвернулся. Парень пробовал объяснять, но они не понимают. Они даже не пытаются понять, а он боится. До чертей собачьих боится. Ничего не иметь, чтобы ничего и не терять. Он бы изжил в себе любовь, но она сильнее, и он продолжает любить. Любить Роя, Стива, Джен и Мартина. Любить Тиу и Дель, Джил и Капли Дождя. Он пытается отбиваться по кругу, выстраивать стену, но она рушится… вновь и вновь рушится. Ему теперь проще, потому что Рой прав. Проститутки бывшими не бывают. Во всяком случае, Энди это не грозит. Ремесло приносит деньги, и плевать, в конце концов, какое оно на ощупь. Все теперь занимает свои места. Все, кроме сердца парня. Оно не занимает, потому что все еще вынашивает в своих клетках Роя. Что-то там спорит между собой, что-то с чем-то не соглашается, и это беспокоит, потому что раскачивает все остальное.
— Ты не спрашиваешь, как дела? — начал Энди, застав Капли Дождя на лавочке.
— А что спрашивать? Звон и так слыхать по всей округе.
— Какой звон? — не понял парень.
— От бьющихся осколков твоей души.
— Да, черт с ней, с душой. Ненужный орган. Только место зря занимает.
— Отчего ж ты тогда плачешь ночами и воешь, уткнувшись в подушку?
Энди не ожидал.
— Сынок, — сказал шаман, понижая голос. — Мне не нужны слова, чтобы знать, что с тобой. Мне не нужно видеть тебя, чтобы слышать твои стоны. Ты наказываешь себя за то, что потерпел неудачу.
— Неудачу, — на одной ноте произнес парень. — Это не неудача, Джек. Это крах. Неудача – это, когда ты споткнулся и повредил колено, а я переломал позвоночник.
— Позвоночник цел, но ты упал и боишься встать, чтобы понять это.
— Не хочу я ничего понимать! Мне очень больно, Джек. Я пришел просить тебя о помощи. Раздели нас. Я сделал для него все, что мог. Теперь он выживет и без меня.
Капли дождя не ответил. Вынул откуда-то кусок грубой веревки. Энди следил за стариком, не понимая, почему тот молчит.
— Знаешь, что это? — спросил шаман, растягивая перед глазами парня концы веревки. — Это твоя жизнь. Смотри, сколько нитей переплетено, чтобы она стала прочной.
Энди ничего не понял. Он продолжал смотреть, как старик завязывает на ней узел, вновь растягивая концы.
— Это – то, что ты сделал со своей жизнью, когда появился он.
Старик соединил концы веревки, связав их еще одним узлом.
— Если сможешь развязать, я смогу разделить вас.
Он скомкал веревку и, отдав Энди, вновь заворожено уставился на горизонт. В движениях парня скользило раздражение и нетерпение. Поскорее развязать узел. Что тут сложного? Пара мгновений, и все будет кончено. Каплям Дождя не надо поворачивать голову, чтобы видеть, как
