груди.
Лёшка поморщился и махнул рукой:
— Да ладно, всё нормально. Чёрт, только с больничного вышел. И нате Вам!
— Саша, я, может, на улице постою, скорую встречу? — Робко предложила уборщица и поспешила на выход, увидев одобряющий кивок.
— Сафронов, как думаешь, перелом? — мужчина кивнул на вывернутую ногу, вытянутую вдоль дивана и упёрся мокрыми руками в сиденье, отчего искусственная кожа неприятно скрипнула и Лёха сморщился.
— Похоже на то. Может кроссовок снять?
— Да ну, не надо. Фиг знает, чего там. Врачи приедут, пусть разбираются. Больно, твою ж мать, аж в ушах долбит. Ещё и мокрый весь, как в штаны напрудил.
— Терпи. Десять минут прошло. Сейчас приедут. Палычу тогда, вон, вызывали - мужики говорили, что полчаса ждали.
— Палычу? А он чего ломал?
Сашка сел на диван напротив, не сводя глаз с двери и пожал плечами:
— Ничего не ломал. Давление вроде скакануло. У него тогда ещё напарник был. Он и настался тут с ним.
Лёшка втянул воздух сквозь зубы и выдохнул:
— Вроде полегче стало. Или кажется? Санёк, а ты вообще с Палычем, как?
— В смысле? Нормально. Он в одной смене, я в другой. А что?
— Да, странно. Может я чего не понял. Но у меня же электричка, сам знаешь, рано приходит. И я, как верный раб, на работу на полтора часа раньше припираюсь.
— Лёх, давай к делу. С твоей ногой, только разговоры городить.
— Так я по делу. Сижу, значит, за стойкой, кроссвордик решаю. А Палыч стоит, утренний народ «причёсывает». И тут к нему мужик такой, при делах весь, подходит: костюмчик, папочка, морда лица, шире табуретки. В сторонку так отводит и что-то втолковывать начинает. Тот слушает, головой кивает. А потом так, удивлённо: «Сафронов?» И на меня – зырк. А я чего? Сижу, типа, клеточки заполняю.
Сашка уже понял, что это был за мужик, но пожал плечами и хмыкнул:
— Да хрен его знает, что за гидразин. Но за наводочку спасибо. С меня причитается.
Лёха попытался улыбнуться, но раскрасневшееся лицо перекосило от боли, и он процедил:
— Ага, апельсинчики в больницу притащишь.
Нина Ивановна вбежала с улицы и всплеснула руками:
— Ребятки, врачи приехали. Лёшенька, сейчас тебе помогут, сейчас.
Глава 18
Машина скорой помощи увезла напарника, и уборщица, вся в расстроенных чувствах, отправилась домой. Сашка выключил основное освещение на этажах и в холле, оставив лишь подсветку дверей, отзвонился начальнику смены и набрал номер Сони, улёгшись поудобнее на одном из диванов. Первый гудок не успел затихнуть, а в трубке уже раздался встревоженный голосок:
— Саш, что случилось? Почему так долго? С тобой всё в порядке?
— Сонечка, всё хорошо, успокойся.
Он пересказал вкратце историю о временной утрате дееспособности напарника и клятвенно пообещал смотреть под ноги.
— Кстати, я не успел расслышать, что ты про врача говорила.
— Саш, я понимаю, что он прав. Но раньше было всё по-другому и мне так было спокойнее.
— Соня, а можно я потуплю? Ничего не понял.
— Я решила, что буду ночевать здесь, с папой, только когда ты будешь на смене.
От такой новости сердце заколотилось, и Сашка сел:
— Ты будешь жить дома?
— Да, но, если ты переедешь ко мне. Одна я там не смогу.
Он улыбнулся и пошутил:
— Ты хочешь нанять охранника? Сонечка, но это тебе выйдет слишком дорого.
Голос в трубке рассмеялся:
— А дорого - это сколько?
— Все бессонные ночи, что будут впереди.
И нежная страсть укутала тёплым покрывалом не только его самого, но и голос на том конце.
Соня вздохнула, помолчала, а потом прошептала:
— Я согласна.
Всего два слова, но сказанные так, что Сашка готов был послать всё к чертям и рвануть пешком, за сто километров. Выдернуть Софью из тоскливых стен реабилитационного отделения пансионата, обрушиться огненной лавой и целовать желанные изгибы до одури, до глухого стона и белых пальчиков, вцепившихся в простыню…
Только все эти порывы могут бушевать сколько угодно и подстёгивать чувства, но рабочие сутки не испарятся сами по себе. Поэтому электронный часы на стене продолжили моргать зелёным огоньком и отсчитывать часы до пересменки.
А где-то шумел вечерний проспект, освещённый безмолвными фонарями, и по тротуару сновали люди. Все куда-то торопились, глядя себе под ноги и вперёд – туда, где что-то маячило, ждало, привлекало. И Сашка привык, за последние десять лет, не отставать от всех. Но выйдя через запасной выход на улицу, покурить, нечаянно посмотрел на небо и сердце замерло.
Проснувшиеся звёзды сверкали на чёрном полотне, как бриллиантовая россыпь. И даже не их красота удивила и привлекла так, что он забыл про тлеющую в руке сигарету, а сам факт того, что это происходило сейчас над его головой и было всегда, но он этого не видел. И неважно, сколько пройдёт столетий, какое поколение людей будет торопливо бежать по тротуарам, и какие автомобили будут рассекать городские улицы. Небо, лишь это небо и звёзды останутся безмолвными свидетелями того, как стремительно тает время, что дано человеку от рождения до ухода в вечность.
А сколько уже часов, месяцев и лет своей жизни он потратил впустую, считая, что всё еще впереди? И сейчас, опять отталкивает мысль о том, что Соня – это то настоящее, о чём мечтал в глубине души. Ради чего? Кто сказал, что счастье в новой жизни несовместимо с ответственностью за детей? А деньги? На то они и деньги, чтобы их зарабатывать.
Сафронов бросил истлевшую сигарету в урну и поёжился. Ветер крепчал и небо на горизонте заволокли тучи, торопливо пряча от посторонних глаз секреты Вселенной. Он громыхнул металлической дверью, повернул ключ и пошёл в кабинет охраны, желая счастья и здоровья коммунальщикам, которые решили, что пора уже в офисных зданиях отключить отопление.
В небольшой комнате с трудом помещалось рабочее место начальника, обеденный стол и потрёпанный жизнью диван, на котором можно было поспать одному из смены. Сашка ждал, пока согреется кипяток и тупо созерцал цветной плакат на стене. Мужик, с заклеенным ртом и связанными руками, смотрел себе под ноги, где красные буквы призывали охранника: держать язык за зубами, а руки в кармане. И для Сафронова это значило лишь то, что он должен оставаться спокойным, когда хочется вернуть звуковую волну ударной.
Чайник быстро забурлил, клацнул кнопкой
