Может, удастся на ногах веревку ослабить? Ну, давай же, парень! Напрягись, блин! Постарайся! Ну!.. Нет. Ничего не выходит. Никакого толку. — Он приложился затылком к дубку так крепко, что в ушах зазвенело, понурил голову и застонал от бессилия. — Нет. Не получится. Ничего не выйдет. Все это — дурь детская. Пустая затея. Остается только надеяться. На что? На чудо? Нет, только на себя!
Игорек, бедолага, уже не боец. Похоже, он в полной отключке.
Сукпай совсем рядом. Речка галдит, гомонит неумолчно на все лады. Загудит как шквальный ветер в проводах, затянет на одной высокой ноте, рассыплется мелким серебром, потом рявкнет злобным зверем.
Солнце тянется к закату. Катится ниже и ниже. Плавится рыхлым разбухшим оранжевым шаром, неотвратимо сжигая остатки прошедшего дня.
Гнусно на сердце. Ноет оно, лупит в подвздошину. Так бьется зверек, угодивший в ловушку. — Антон разлепил веки, пошарил вокруг воспаленным взглядом, и грудь сдавило еще сильнее. — Осень-то уже на исходе? Пролетела так, что я и не заметил! Вон уже и бурьян высох, и маньчжурский орех стоит совсем голый! Но как же это? Почему так случилось?!»
Время, несущееся вскачь
Нежданное спасение. — Непомерная плата. — Кошмарный сон. — Из огня да в полымя. — Новая встреча со старым знакомцем
Тошно на душе. Мрак беспросветный.
Чуть слабину себе дал, и вот уже роятся, крутятся в мозгах худые пагубные мысли:
«Неужели это все? Вот так пошленько и просто? Больше ничего не будет, да?.. А все спешил куда-то. Суетился, тупая бестолочь. Зачем? Уступить боялся? Кому и что ты доказывал?! — Но Антон вовремя опомнился, закусил губу до крови, так, что в глазах от боли потемнело. — Нет! Нельзя давать этой галиматье, всей чухне слюнявой в душу лезть! Сейчас лучше вообще ни о чем не думать. Все подчистую из башки выскрести!»
Он слизнул набежавшую кровинку, почувствовал на языке солоноватый железистый вкус и задышал ровнее. Потом Антон опять откинулся затылком на дубок.
Звук лодочного движка, тонкий и зудящий, напоминающий комариный писк, едва пробился через неумолчный рокот горного потока, а потому и не сразу проник в сознание. Только когда моторка выскочила из-за ближайшего кривуна и загудела в полный голос, Антон устало открыл глаза и криво оскалился.
«А быстро обернулся, сволочь! Еще и темнеть не начало. Шустрый, садюга, как электровеник. — Но через мгновение его словно током по темечку долбануло. — А ведь не сверху идет. Из низовьев тянет. Да, так и есть. Точно. Снизу шпарит! Теперь бы только под наш берег не свернул, не забился бы в глухую зону!»
Антон заорал что было мочи, ревел белугой, до слез, пока не осип, не запустил петуха. Бедолага захлопнул рот. Он был красный как вареный рак, глаза вылезли из орбит, жилы вздулись на лбу.
Антон услышал, как где-то совсем рядом, под обрывом, звякнуло весло о борт, и тут же снова зашелся в хриплом вое:
— Сюда давай! Мы здесь! К нам греби!
Но на этот раз его надолго не хватило. Горло словно продраил крупный наждак.
Просипел и затих, ловя ухом каждый шорох. Ожидание затянулось.
«Наверное, никак не найдет, где пристать можно, — подумалось Антону. — Тут же, под нами, наверное, скала сплошная. Нет, ничего подобного. Коса же, та, где мы медведя завалили, совсем рядом! Но чего же он тогда так долго возится, копается столько времени?.. А-а, наверное, место этой нашей бойни осматривает. Там ведь ободранная туша и оморочка до сих пор валяются».
Послышался тихий приглушенный говорок, но отдельных слов разобрать было невозможно. Высокий берег резонировал, отражал звуки.
«Значит, их как минимум двое. Интересно, кто такие. Рыбаки, охотники? Да и пусть кто угодно, только не из той же шайки-лейки».
Нежданных спасителей и вправду было двое. Первый — долговязый и нескладный очкарик лет двадцати пяти, не больше, с оттопыренными розовыми ушками и впалыми щеками. На подбородке смехотворная козлиная бороденка клинышком. Длинные прямые волосы стянуты тугой резинкой на затылке. Новенькая не замаранная хрустящая энцефалитка на пару размеров больше, чем нужно. Будто с чужого плеча. Явный холерик с неуловимыми, скачущими с одного на другое темно-карими глазенками.
Но не только глаза, а и все его несолидное муравьиное тельце находилось в беспрестанном движении. Казалось, что кто-то невидимый все время дергает его за веревочки, не позволяя ни на минуту прийти в состояние покоя.
«Ну, этот хвостатый задохлик не в счет, — рассудил Антон. — Такого, случись схватиться, и соплей перешибешь. Зато второй!.. Этого здоровяка только издали гасить. Да и то из помповухи. Не дай бог в его грабки угодить. Такой тип кишки через уши выдавит».
Да уж, тут было от чего забеспокоиться. Сутулый насупленный верзила почти двухметрового роста, годков тридцати пяти, гляделся, не в пример задохлику, весьма серьезным противником. С таким, возникни конфликтная ситуация, справиться будет очень нелегко. Практически невозможно с голыми руками.
Он в распахнутой темной затасканной фуфайке с истертыми до бахромы, засаленными обшлагами. Под ней серый от грязи тельник, из глубокого выреза которого выставлена напоказ обветренная до красноты массивная безволосая грудь, бугрящаяся при малейшем его движении широченными продольными мышцами. Выпирающий треугольный кадык покрыт белесой щетиной. Черты лица от самой кромки глазных впадин были настолько крупными, что даже при его неслабых габаритах смотрелись несколько гротескно. Словно голова в пятнистой кепке со сломанным посередине бесформенным козырьком принадлежала совсем другому, еще более массивному туловищу.
«У него, наверное, пресс как у гориллы, — подумал Антон. — Такого и кувалдой хрен пробьешь. Взгляд цепкий и медленный, прямо как у дворового пса, пожившего, хватившего лиха на своем веку. Такого, видимо, ни на какие красивые россказни не купишь. Раскусит махом и все твои хитрые уловки вычислит в два счета. Если вдруг что не по нему будет, не по нраву ты ему придешься, то уделает походя, порвет без всяких сантиментов».
— Здорово, мужики! — громко, с какой-то щенячьей радостью, выдохнул очкарик, едва ступив на поляну. — Вот это да! Кто же вас так, а? Что у вас тут такое случилось-то? Кошмар какой-то!
Парниша подлетел к Антону, принеся с собой приторный запах какого-то недешевого одеколона. Он брякнулся на коленки, схватился за узел веревки, стягивающей ноги Антона, подергал, убедился в том, что узел не поддается, пригнулся и вцепился в него зубами.
— Подожди, Сережа, — остановил его напарник. — Успеешь еще. Давай-ка сначала прикинем хрен к носу, чтоб потом больших проблем не огрести.
— Каких еще проблем, Валерьяныч? — не оборачиваясь, пробормотал очкарик, продолжая суетливо возиться с неподатливым узлом.
— Погоди, сказал! — повысил тон верзила, и в голосе его ясно прозвучали металлические нотки. — Не пыли, сказал! Понял или нет?
— Хорошо-хорошо. — Задохлик моментально бросил свое занятие и откачнулся от Антона. — Я же не спешу. Ты что? Давай посмотрим.
Он вскочил, засеменил, затоптался на месте, словно по малой нужде горячо приспичило. Парень нервно переминал длинные бледные пальцы в узких вытянутых ладошках.
Старший неторопливо прошелся по поляне, притормозил у разоренного кострища. Внимательно посмотрел на глубокие, почти параллельные выбоины, оставленные картечью на земле и похожие на работу садовых граблей. Он задумчиво пожевал губами, приблизился к Ингтонке, опустился на корточки, приподнял его безжизненно обвисшую голову за подбородок, пытливо поглядел в расширенные зрачки и тут же отпустил.
Только потом здоровяк подошел к Антону, внимательно наблюдающему за всеми его перемещениями, и полюбопытствовал:
— Так что тут у вас было-то, а?
— Да что было?.. — медленно выговорил Антон, понимая, что каждое слово необходимо подбирать с особой тщательностью. — Поцапались вот немного с одним уродцем.
— Чего не поделили?
— Да мы и не делили вроде. Так просто, на пустом месте. Слово за слово.
— Ну-ну, бывает. — Валерьяныч окинул его ничего не выражающим равнодушным взглядом. — И откуда сами, такие красивые?
— Из города.
— Да это понятно, что не из деревни. — Но уточнять, спрашивать, откуда конкретно, он не стал. — А чего тут лазим-то?
— А ты прокурор, что ли?
Антон намеренно показал гонор и почувствовал, как струйка холодного пота потекла по спине.
«Только бы не переиграть где-то, не сфальшивить», — подумал он и заявил:
— А какого хрена я вообще должен тут перед тобой отчитываться?
После такого взбрыка Валерьяныч замолчал надолго. Антону показалось, что упоминание всуе прокурора его немало озадачило.
«Значит, правильно я ввернул, — удовлетворенно отметил он про себя, с небольшим напрягом, но все-таки выдерживая взгляд незнакомца, ставший вдруг пронизывающим, весьма заинтересованным. — Пускай теперь этот сморчок слегка пошевелит извилинами. Лишь бы только наживку заглотил».
