Все молча посмотрели на него.
Он, ни на кого не глядя, искал глазами по полкам места, чтобы положить мешок, который, видимо, оттянул ему все плечи.
— Тяжелый мешок–то? — ласково сказал старичок с шарфом.
— Тяжелый, чума его задави, — сказал мужик и с досадой ткнул мешок на лавку, в угол, придавив его руками, чтобы он не валился.
Он ответил с такой досадой, с какой отвечает мачеха, у которой спрашивают про мальчика, думая, что это ее сын.
— Что в мешке–то? — спросил старичок.
— Книги… — неохотно ответил мужик. Он снял лохматую баранью шапку и почесал спутанные волосы, оглядывая вагон, как бы не зная, стоять ему тут или идти дальше искать места, где можно сесть.
Рабочий быстро взглянул на мешок. Сторож заметил его взгляд и, подмигнув соседу, спросил у мужика:
— Всем достались?
— Кто дурак был, тем и достались, — раздраженно ответил владелец мешка.
— Тоже наследство, значит? — спросил парень с тросточкой.
— Чего?
— Откедова, говорю, везешь?
— Вон, с экономии, — сказал недовольно мужик, ткнув корявым пальцем куда–то в угол через плечо.
Все помолчали.
— Что ж так плохо? Ничего не было больше–то?
— Быть–то было… Да мы схватились, когда умные люди все путное уж разобрали. Нам только одни книжки достались, отобрал какие потолще, да и сам не рад.
— А вам что надо–то было? — сказал парень с тросточкой.
— Хлеба искали…
— А куклы белые были? — спросил сторож.
— Были… — ответил угрюмо мужик.
— Значит, все, как полагается.
— Как человек умный, так он из всего пользу сделает, а как дурак — ему ни от чего проку не будет, — сказал долго молчавший рабочий, уже покинутый всеми.
— Пойди–ка вот, из этого пользу сделай, — сказал парень с тросточкой. Он достал из мешка самую толстую книгу, подержал ее на руке, как бы пробуя вес, покачал с усмешкой головой и развернул.
Все притихли и смотрели то на книгу, то на парня.
— Словарь ан…ан…глийский, — прочел он, — а дальше крючки какие–то. Тащи, брат, штука хорошая попалась.
— Горшки накрывать годится, — сказал с полки невидимый пассажир. — Это еще способней картинок.
— Куда, — тяжельше. Гнет тоже на творог хороший.
Мужик молча взял книгу, сунул ее в мешок и, наступая лаптями на ноги сидевших в проходе, пошел в своем прорванном кафтанишке обиженно искать другого места.
— Ай да наследник! — сказал ему парень вслед.
— Да, жили, жили целый век на трудовой шее, а пришел народ наследство получать — и нету ничего.
— Дураку никакое наследство в прок не пойдет, — сказал рабочий.
— А горшки–то накрывать зато есть чем, — сказал веселый парень.
Все засмеялись.
САМОЗАЩИТА
Стало ясно, что если так пойдет дело дальше, то все поплывет к богатым, а беднота как была драная, такой и останется.
И вот в одно из воскресений был получен приказ организовывать комитеты бедноты.
Но прошло еще пять воскресений, а комитета не организовывали. И когда кто–нибудь напоминал об этом, то лавочник и прасол кричали:
— Не надо нам бедноты! И так уж все охолостили. Коров помещичьих пропустили, сено тоже, хлеб тоже. Да еще начнет эта голь командовать. Не надо нам бедноты.
— Ага, не пондравилось! — говорили беднейшие.
— Еще бы им пондравится, — нахапали у всех, а теперь, глядишь, отчет давать придется.
Но время шло, а комитета не организовывали и только всем жаловались, что ихним богатеям, как черт наколдовал: все к ним переходит, и скотина и инвентарь помещичий.
Однажды рано утром приехали двое каких–то из губернии, и отдан был приказ всем явиться в волостной комитет.
Все пришли с испуганными лицами.
Коновал как вошел, так, не посмотревши даже на сидевших за столом президиума приезжих, сел на задней лавке спиной к ним и стал набивать трубку, ни на кого не глядя.
Старик Софрон стоял впереди, опершись грудью на палку, на которую он надел шапку, и неодобрительно посматривал из–под нависших седых бровей.
Только Андрюшка, растолкав всех, бойко прошел вперед к самому столу и, поигрывая снятым картузом, нетерпеливо оглядывал поверх голов собирающихся, как оглядывает в зале публику один из членов суда, прежде чем доложить председателю, что все готово и можно начинать.
Иван Никитич тоже протискивался поближе к столу, чтобы ничего не пропустить.
Вдруг все увидели лавочника и прасола, которые пришли оба в старых пиджаках с прорванными локтями.
— Ага, забеспокоились… — сказал кто–то.
Один из приехавших почесал в голове, как бы соображая что–то, и встал.
— Товарищи! — сказал он, — как у вас прошло распределение?
Никто ничего не понял.
— Как у вас обошлось с инвентарем, что от помещиков достался? — повторил приезжий более громко.
— Тем же концом повернулось… — проворчал кто–то сзади.
— Оно у бедных не держится… — сказал еще чей–то голос.
— Оно и не будет держаться, когда вы все действуете вразброд. Вам предлагали средство самозащиты. У вас комитет бедноты организован? Почему нет? Что же вы сами о себе не можете позаботиться? Предлагаю сейчас же приступить к организации.
Андрюшка, уже пробравшийся на возвышение и стоявший за спиной приезжего, смотрел на всех, перебегая глазами с одного лица на другое, как смотрит доказчик на обвиняемых, уличивший их в обмане и приведший их на следствие; Все молчали.
— Чего ж они молчат!? — Сами жаловались, а теперь и хвост прижали, — говорили вполголоса в толпе. И все оглядывались друг на друга.
— Пока не возьмете всего в свои руки, в руки бедноты, до тех пор ничего не будет, — сказал приезжий.
— Взяли уж… — проворчал коновал, который сам был не богат, но всегда держался установленных порядков и враждебно относился ко всяким новшествам. — Он взять–то возьмет, а сам ни уха ни рыла не понимает, все и идет кверху тормашками.
— Что?
— Ничего.
— Так я коротко предлагаю избрать комитет.
Все стояли в покорном молчании. К беднейшим принадлежали: Котиха, Захар Алексеич, Афоня, длинный Сидор, Степанида.
Все они были здесь налицо. И все молчали, как будто то, о чем говорили, их касалось меньше всего.
— Коротко предлагаю — избрать комитет, — сказал приезжий.
Все озадаченно молчали, не зная, что они должны делать.
— Обдерут, сукины дети, — сказал торопливым шепотом Иван Никитич.
К нему испуганно все повернулись.
— Последние штаны снимут!
Все загудели, зашевелились, повертываясь спинами и затылками к столу и возбужденно разговаривая с соседями.
— Болотские выбрали, теперь они дерут с живого и с мертвого, — сказал негромко прасол. — Я ведь тебя не неволю корову мне продавать, а тогда насильно будут тащить.
— Не желаем! — крикнуло сразу десяток поспешных и испуганных голосов.
Андрюшка то взглядывал на приезжего, то на мужиков и делал какие–то неопределенные движения руками, как приехавший со становым на следствие урядник, видя нарушение порядка, только ждет знака начальника, чтобы схватить нарушителей порядка.
— Дозвольте я их успокою. Тише!! Черти неумытые!
— Товарищ, не выражайтесь.
— С ними иначе нельзя.
Приезжий вдруг решительно встал и сказал:
— Предупреждаю, что всякие проявления контрреволюционности будут караться беспощадно. А теперь я спрошу: вы свободный теперь народ, товарищи, или нет?
— Свободны… — сказало нерешительно несколько голосов, — а только не желаем, потому нас кто уж только не обувал…
— Молчите, когда с вами говорят, обалдуи сиволапые! — крикнул Андрюшка.
— Оставьте, товарищ, свои выражения.
— С ними иначе нельзя, товарищ, — ответил Андрюшка, — ежели этих остолопов не крыть, они никакой свободы не поймут,
— А раз свободный, — продолжал агитатор, — значит вы свободно можете организовать самозащиту против эксплоатации, а не дожидаться, когда к вам из губернии приедут и вас заставят ради вашей же пользы.
— Чудеса!.. то никогда об нашей пользе не заботились, а тут вдруг прихватило.
— Обдерут… — опять негромко сказал Иван Никитич.
— Ну что же молчите?
— Вот привязался–то, господи, батюшка, — сказал кто–то сзади.
— Хуже барщины. Как приедет какой стрикулист, так и гонят. И правда уж не хуже собак ученых: по звонку все бегаем.
— Известное дело хуже барщины: там хоть душу не тянули, а свою порцию по указанному месту получил и гуляй смело, — сказал кузнец, — а ведь это выматывает, выматывает, — сил никаких нет.
И он сделал движение выйти на двор, как бы желая освежиться.
— Выходить нельзя! — крикнул агитатор, посмотрев через головы на дверь.
— Тьфу, чтоб тебя! — сказал вернувшись кузнец.
— Да… уж дело до того доходит, что… не дают. Строго.
— Кто здесь беднейшие? — спросил агитатор, встав.
— Мы — беднейшие! — крикнул Андрюшка, схватив за рукав Котиху и Захара Алексеича, который споткнулся от неожиданности и уронил шапку.
Степанида тоже сунулась было наперед, но Иван Никитич, дернув ее сзади за полушубок, торопливым шопотом сказал:
