Развлечение Люга продолжалось не первый год, и Сурнаш-Гин, верно, был бы поражен, узнав, что чистоплотному и очень разборчивому сокту мысль о близости с ним внушает не меньшее отвращение.
— Вот он! — сказал Фаргал Станару. — Голос у него, верно, хорош! Но поэт из него… Держу при себе только из жалости! Куда он пойдет? Попрошайничать на рынке?
— Я? Я? — Сурнаш-Гин захлебывался от возмущения. — Ты… Ты…
— Эй! — крикнул Фаргал прислужнику. — Подай ему лютню! Спорю на золотой, он не способен слепить и двух строк!
Сокт подмигнул изумленному Станару.
Поэт заскрипел зубами. Но лютню взял.
— Играть для тебя не буду! — прорычал он. — Не дождешься! Но твой золотой — заберу!
— Дай мне стул! — крикнул он топтавшемуся позади стражнику.
Усевшись, поэт перевернул лютню струнами вниз, положил на колено. Тонкие пальцы его забарабанили по инструменту. Ритм был быстрый, тревожный, будоражащий.
Поэт вскинул на Фаргала черные глаза. В них была ничем не прикрытая ненависть.
— Тишина не имеет имен!Темнота не имеет границ!То глядит Расчленитель ВременИз слепых запрокинутых лиц.А над выжженной плешью холмаРасползается липкий туман,И стекает багровая тьмаИз оскаленных ртов обезьян!
Я бреду под зашедшийся вой,Зарываясь коленями в грязь.И визжит над моей головойКрасный коршун по имени «Страсть».Я иду, но не слышу шагов.А по сердцу, водой, холодок.А сиреневый плащ облаковРавнодушно плывет на восток.
«Торопись! Торопись! Торопись!»Это булькает воздух в груди.И взирает рассеянно внизНашептавший во сне: «Уходи!»
А дороги, пусты и черны,Не спеша расползаются прочь.И белесый огрызок луныВозвещает грядущую ночь.
Никогда никого не прощать!Не щадить укрывающий дом!На устах пламенеет печать,А вверху, между камнем и льдом,Бог уснул. Он уснул. Не глядит.Спит, безумные очи закрыв.И не видит, как в алой грудиСвежей падали роется гриф.
Ветер косо толкает в плечо.Он относит удушливый чад.Где у пламени черный зрачок —Там пути обрываются в Ад.Я один. Ты один. И гонимВ никуда: оглянись — и падешь!И летят надо мною, как дым,Облака, уносящие дождь.
Там живут мои вещие сны.Там пылает божественный взорТам стоят на плечах ТишиныОбнаженные головы гор.Там вокруг только небо и лед.Только небо и облачный бег.Там кончается птичий полет.И качается звездный Ковчег.Там уходят во Тьму навсегда.Задыхаясь, в грязи и поту.И сбегает по склону вода,Та, в которую я упаду!
Сурнаш-Гин оборвал песню и долго кашлял, задыхаясь и отхаркивая мокроту на великолепный ковер.
Царь откинул крышку шкатулки, что стояла у его ложа, вынул золотой собственной чеканки и бросил певцу.
— Я проиграл! — признал он, подмигнув Станару.
Сурнаш-Гин подобрал золото, оглядел, попробовал на зуб.
— Царь фальшивый, а золото настоящее, карнигское! — заявил он.
— Прочь! — добродушно сказал Фаргал.
Стражники схватили певца и выволокли его из царских покоев.
— Будь мы поласковей! — произнес Люг. — И он бы окончательно свихнулся!
— Поэт — не летописец! — улыбнулся Фаргал. — Нельзя смотреть ему в рот. Кстати, я не держу летописцев! С Сурнаш-Гином говорят боги, а боги не любят довольных, по себе знаю! Нет, пусть он меня ненавидит, но зато не станет забивать мои уши патокой, как прочие! Ты знаешь, Станар, я тоже пишу стихи!
— Мне понравился твой поэт! — вежливо произнес посол.
— Еще бы! — сказал Люг и зевнул. — Я пока помолился Ашшуру, чтобы он послал нам что-нибудь веселое! — сообщил сокт.
— Веселое?
— Да! Что-нибудь захватывающее! Вроде мятежа или войны, а, царь? Что стоит, например, Эге-рину объявить тебе войну? Мы все неплохо повеселились бы!
— Я должен заботиться о своих подданных! — серьезно ответил Фаргал. — Для них война — несчастье!
— В первую очередь, царь, ты должен заботиться о престоле! — заявил Люг. — Решая все эти вопросы допустимости брака, — взгляд в сторону Станара, — все эти денежные и земельные дрязги, ты сохнешь, как виноградник без дождя! А твои войска забыли, как выглядит их император! Вот от этого, точно, жди беды!
— Чушь! — отмахнулся Фаргал.
Хотя в глубине души понимал, что сокт прав.
Озабоченный Станар переводил с одного на другого взгляд блестящих глаз.
— Может, завоевать Священные острова? — предложил, усмехнувшись, царь.
— Неплохая идея! Мне она понравится! Хотя бы потому, что тебе придется обзавестись достойным флотом. На твоих лоханях и до Фетиса не доплыть!
— Нет, как насчет Эгерина? — сокт повернулся к послу. — Не желает ли Эгеринский Дракон повоевать с Карнагрийским Львом?
— Ты присоединяешься к вопросу, государь? — повернулся к царю Станар.
— Пошли его к демонам! Люг! Сходи-ка за фехтовальными мечами! А то и впрямь в моих суставах заведется плесень!
— Скажи! Ты боишься, что я поссорю тебя с Эгерином и тебе придется присоединить к своей короне еще одну Империю!
Станар нахмурился, а потом, не выдержав, расхохотался.
— Сам пойдешь в оружейную? — спросил Фаргал. — Или послать?
— Сам! Твои придворные жополизы разбираются в оружии, как я — в румянах. На вкус!
— Не вздумай с ним спорить! — сказал царь, когда сокт вышел. — Когда вождь пьян, ему ничего не стоит полезть в драку!
— Я не боюсь! — ответил сын кушога. — Даже Люга, что «Бьет насмерть!». Трезвого или пьяного. Но за Люгом, как я понимаю, стоишь ты, государь! А с тобой я ссориться не хочу!
— Он осторожен, как фетский шакал! — сказал Люг, когда ближе к полуночи он и царь остались вдвоем.
— Тем опасней! — ответил Фаргал. — Таких надо держать поближе, на коротком поводке! Зря Хар-Азгаур отослал его от себя!
— Он послал Станара поближе к тебе! — усмехнулся сокт. — Твой поводок — крепче!
Когда вождь Люг, прозванный Смертным Боем за сокрушительные удары, которые наносил в битве,
покинул Священные острова Сок и появился в Великондаре, ему исполнилось двадцать пять лет. На архипелаге у Люга оставались три жены и восемь детей. Вождь не думал о них: свои позаботятся о своих. Вождь шел навстречу новой судьбе, ибо удостоился Посвящения в жрецы Великого Яго.
