Хусрав, прозванный Почтенным, когда-то давно рассказал мне это. И в день смерти Почтенного, когда увидел я, как из его окна вылетели две диковинные птицы и устремились к востоку, записал я эту историю, как слышал её, ничего от себя не прибавляя.
Мой отец прожил до глубокой старости бездетным и уже не чаял, что когда-нибудь поднимет на руки своё дитя. Но Аллах смилостивился над ним и послал меня в утешение отцу и матери в год, когда закончилась война.
Я рос сильным и красивым мальчиком, отец любил меня и учил всему, что умел сам. К восемнадцати годам я уже превзошёл отца в мастерстве и знал всё, что требуется в печатном деле, и пальцы мои были проворны, как степные лисы, и так же сильны. И тогда отец, проверив мои умения, объявил всем, что уходит на покой, а мне оставляет свой синий халат и место в цехе.
В тот же год отец умер. Я оплакивал его месяц, отказываясь от воды и пищи, но моя мать и мои товарищи уговорили меня не покидать этот мир вслед за отцом, и я встал с постели, и ел, и пил.
И так я стал старшим в смене, и другие мастера почтительно расступались, когда я подходил к бум-машине, чтобы проверить дендироль или установить новую форму. И мне оказывали всяческое уважение, и не было ничего на Гознаке, что бы происходило без моего ведома.
И как старший в смене, я каждый день отпирал двери хранилища и получал формы для печати купюр. А в хранилище было небольшое окно, и в этом окне мне выдавали формы, смотря по тому, какой номинал надо было печатать. И каждый день я подходил к окну, и маленькие женские руки протягивали мне форму, я брал её и уходил. И так продолжалось два года, и я не знал, кто мне выдаёт формы, и не видел ничего, кроме рук.
На исходе второго года я по обыкновению спустился в хранилище и встал у окошка в ожидании положенных мне форм. Но в этот раз женские руки не появились в окне. А мне нужны были эти формы как можно скорее, и я наклонился и просунул голову в окошко и начал звать заведующую складом. И вот на мой голос вышла из подсобки девушка, и разум мой помрачился, как только я увидел её. Губы её были как створки розовой раковины, за которыми покоился жемчуг зубов, а щёки были подобны белому атласу. Глаза её сияли как чёрные звёзды, и погибель моя таилась на дне зрачков.
Прекрасна была эта девушка, прекраснее всех девушек в моём цехе. Хранительница сокровищницы Гознака сама была сокровищем, равного которому не было во всем мире.
Она заговорила со мной, и голос её был подобен прохладному ручью в жаркий полдень:
«Разве ты не знаешь, Хусрав, что никому нельзя заглядывать в хранилище? Подожди у окна, и я принесу формы. Случай задержал меня, но я уже иду к тебе».
Я повиновался и отвернул голову, но когда в окне показались руки, передающие мне форму, я бросился на колени и осыпал поцелуями пальцы прекрасной хранительницы.
«Умоляю, скажи, как тебя зовут, – вскричал я, – чтобы я мог прислать к дому твоему подарки и сватов, ибо нет в моём сердце другой девушки, и только тебя я хочу взять в жёны!»
Но девушка оттолкнула меня и ответила надменно: «Остановись, безумец, или я позвоню в охрану, чтобы тебя выбросили отсюда навсегда! Запомни, я не стану твоей женой, и нечего тебе мечтать об этом. Забирай свои формы и уходи, пока я не разгневалась окончательно!»
И я заплакал и стал просить её сжалиться над моею любовью: «Ты прекрасна и жестока, госпожа моя! Позволь мне ещё раз увидеть тебя. Я готов отдать жизнь за одну ночь наедине с тобой, за ласковый твой взгляд и за улыбку! О, не лишай меня надежды, подари сближение влюблённому!»
Но девушка осталась холодна к моим мольбам и захлопнула створки своего окна. И я вынужден был вернуться в цех, и весь день товарищи мои спрашивали, что случилось со мной, и все думали, что я болен, так печальны были мои глаза и тих голос.
С тех пор каждое утро я спускался в хранилище и говорил о своей любви, желая смягчить сердце жестокой красавицы. И каждое утро окошко оставалось закрытым, а формы, в нарушение всех правил внутреннего распорядка, лежали рядом, чтобы я мог взять их сам.
Лицо моё потемнело от слёз, ведь по ночам я не спал и плакал, и сердцу было тесно в груди, так что даже лучшие врачи не могли помочь мне.
Но вот однажды, когда я пришёл в хранилище за формами для купюр номиналом в один рубль, вместо положенной формы я нашёл там форму для печати трёхрублёвок.
Я обрадовался и закричал: «Отвори! О прекрасная, ты ошиблась, выдав мне не те формы. Так распахни же скорее своё окно, чтобы заменить формы, и тогда я снова смогу увидеть твой лик!»
Я стучал в окно и звал девушку, пока она наконец не открыла. Лицо её было ещё прекраснее, чем в первый раз, но глаза были наполнены слезами. «О Хусрав, – сказала она, – ты красивый юноша, и твоя любовь тронула меня. Но я не могу сблизиться с тобой, потому что боюсь за тебя! И я думала, что моё равнодушие скоро оттолкнёт тебя, и ты забудешь о своих мечтах, но вот уже год как ты говоришь мне слова любви, и голос твой с каждым днём всё печальнее, и мне жаль тебя, Хусрав! Прошу тебя, оставь меня, ведь ты ничего не изменишь в предначертанном и только лишь изведёшь себя и меня!» Так она сказала и, бросив мне в лицо форму рублёвой банкноты, скрылась в окне.
Но горькие слова не могли остановить меня, и я продолжил умолять девушку о свидании, надеясь лаской выведать её тайну. Наконец она согласилась и велела мне прийти на закате к железным воротам главного хранилища.
Я пошёл в магазин и купил вина и разных плодов, и сладостей, и мяса. Товарищам своим я сказал, что должен составить наряды на следующую неделю, и отпустил их. На закате я подошёл к железным воротам и стал ждать. И едва скрылось солнце и улицы осветились жёлтым светом фонарей, девушка распахнула ворота. Она приняла у меня вино и еду и накрыла для нас стол. Когда мы насытились и опьянели, она
