Миролюб в помятом доспехе полулежал за пределами школьного забора, прислонившись к ограде, шлем он снял, и потому я, наконец-то, увидел его лицо. Лет тридцать, волосы светлые, длинные и мокрые от пота. Лицо бледное-пребледное. Но, главное, что живой. Рядом с ним суетились медики. Вероника с перебинтованной головой сидела у машины скорой помощи и всё порывалась встать, но врачи её удерживали. Среди трупов я разглядел поломанный молот Ивана. Его хозяин с грустным видом сидел у вскрытого тела одного из демонов. Чуть поодаль Глеб выпотрошил другого. На меня оба аристократа смотрели волками. Видимо, заход у них оказался экономически невыгодным и винили они в этом меня.
Ну и ладушки. Главное, что пехотой не прикрылись, а значит план можно назвать успешным.
— У тебя получилось, — сказала Вероника, когда я присел рядом с ней. Выглядела девушка усталой. Силу вычерпала знатно, главное теперь восстановиться. Если досуха и без подготовки отработала, то могла и надорваться. От помощи врача, ринувшегося лечить мою царапину, я лишь отмахнулся.
— У меня не могло не получиться, — улыбнулся я девушке. — Вам, смотрю, досталось. Как Миролюб?
— Он крепкий. Его быстро на ноги поcтавят. А ты как?
Я показал два больших пальца, а Вероника продолжила:
— Они из окон посыпались как… как… Даже не знаю как назвать. Если бы не пехота, то… Мы думали ты сбежал.
Я лишь хмыкнул. Краем глаза заметил как сквозь оцепление проходят рослые вояки в бело-голубой форме. Явились не запылились. Охранники разрезали толпу, проведя сквозь неё высокого бородатого батюшку с позолоченной митрой на голове. Хмурый игумен чуточку надменно смотрел по сторонам, хищно принюхиваясь. Злые глаза шарили по людям в поисках скверны. На миг его взор остановился на мне и чуточку изменился. В нём проявилось недоумение.
Он коротко что-то сказал, и процессия двинулась в нашу сторону. Я увидел дьякона со сканером сигнатур, старающегося держаться чуть позади старшего священника. Бюрократия не должна быть такой бюрократичной, ребята. Это аварийная зона. Если ко мне выдвинут претензии в том, что я не зарегистрировался или же действовал без печати на документе — можно будет и поворчать.
То что они идут ко мне, конечно, не очень хорошо. Первую Церковь в своём нынешнем состоянии я опасался. Всё-таки для них в будущем я был главным врагом, да и мне самому часто приходилось с ними сталкиваться. Причем, скажу прямо, самые жесткие бойцы были как раз у монахов Российской Империи. Западные да восточные религиозные сообщества в подмётки им не годились. Чуть приближались боевые имамы исламистов, и, честно говоря, с ними тоже хватало проблем, но Первая Церковь доставляла максимальные неприятности. Сколько поповских эссенций я пожрал, пока был в том мире… Страшно перечесть. Не откликаются ли они во мне зловещим эхом, а? Я выпрямился, не отводя взгляда от пристального взора игумена. Священник Церкви с боевиками остановились, не дойдя до меня нескольких шагов. Встревоженная Вероника поднялась на ноги, и никто из врачей и не попытался её на этот раз удержать.
— Госпожа Медведева, господин… — игумен пристально смотрел на меня.
— Артемьев. Илья Артемьев, — прищурился я. Сильный поп, прямо жарко стало.
— Ваше Высокопреподобие, игумен Пётр, — чуть поклонилась Вероника. Местная звезда, раз его по имени кличут?
— Артемьев, — покатал на губах священник. Кустистые брови нахмурились сурово. — Артемьев… Пушкиногорский интернат?
— Он самый…
Игумен снова потянул носом, оглядывая меня с совсем не прикрытым подозрением.
— От тебя разит тьмой Артемьев.
— Это пыль с места сражения, Ваше Высокопреподобие, — улыбнулся я. Бронированные церковники держали оружие наготове, ожидая команды старшего. Так-так… Иллюзий питать не надо, если они решат меня вязать, то противопоставить мне им нечего. Поэтому улыбаемся, Илюша, и машем. На рожон не лезем.
— Твоя душа на месте, но я чувствую… Что-то, — он чуть склонился ко мне, снова потянул носом. От него пахло ладаном. Такое терпеть нельзя, но нужно. Челюсти заныли от напряжения. Будь я сильнее… Ох, чтобы сейчас тут такое началось. И оно начнётся, но сначала надо восстановиться. Канал к океану эссенции был слишком узок.
Он резко выпрямился, словно забыл про меня. Зашагал к школе. Охрана оттеснила нас в сторону. Отойдя на несколько метров, игумен обернулся, будто вспомнив о чём-то.
— Мы не закончили с вами, господин Артемьев, — сказал священник. — Я вижу тьму, но не понимаю её сути. Быть может это ерунда. А быть может… — он многозначительно качнул головой и зашагал к школе.
— Не стоит с ним ссориться, — сказала тихо Вероника Медведева, когда служитель Первой Церкви отошёл подальше. Смотрела она на него исподлобья. — Он предал анафеме князя Рябушкина-Байкальского. Весь род развалился.
— О как. Спасибо, но даже не собирался задирать такого большого человека, — не соврал я, беззаботно улыбаясь. Хотя внутри холодно прикидывал где случился прокол. Неужели Пётр почувствовал касание того мира? Или экран души заметил? Нет, вот это вряд ли. Тут надо быть ну очень могучим одарённым. Значит, всё же, следы другого мира. Надо бы поосторожнее с выходом в порталы. Они скорее всего сильно фонят. Ладно, пустое, исправлюсь. Нужно двигаться дальше, и для начала — помыться. Ну и переодеться.
А потом непременно заглянуть к Анфисе Бабушкиной и показать добычу из детского рюкзачка. Хехе.
Глава 12
Когда я, грязный и потный, ввалился к себе в комнату, то увидел, что Княгиня висит под потолком, скрестив ноги по-турецки, и читает очередной женский роман. На моё явление, после двух ночей отсутствия, она отреагировала загадочной улыбкой и игриво поприветствовала пальчиками.
— Много сил, дорогая? — спросил я её, прекрасно зная ответ. Напарница деланно вздохнула, но глаза смеялись. Знает, хитрюга, что я в курсе того как она к моим источникам подсоединилась. Но мне не жалко. После закрытия зоны её во мне было вдоволь.
Сграбастав школьную форму, я потащился в душевую, где после жаркого душа с нескрываемым удовольствием переоделся в чистое. Перед зеркалом придирчиво осмотрел себя. Нескладный подросток в дурацком наряде. Привыкну ли я к этим чертам? Лицо заострённое, узкое, нескладное, вкупе с чуть великоватым школьным нарядом — ну такой себе жених.
Ничего, ничего. Всё можно исправить. Так, теперь надо в подвал. Бродить по Пушкинским Горам в такой униформе как-то даже неприлично. Поэтому надо споро приводить в порядок мой выходной наряд, который, конечно, тоже оставлял желать лучшего. А так как горничных у меня пока нет — стиркой надо заняться самому. Хвала всевышнему, в интернате была прачечная. Причём современная, обустроенная довольно новыми (лет десять им, не больше) стиральными машинами. Для провинциального детского дома весьма неплохой результат. Плюс ко всему стиркой в подвальном царстве потенциальной чистоты занимались сами ученики, готовились к взрослой жизни, так сказать.
Насвистывая какой-то случайный мотив, я зашагал в подвал.
Уже наступил полдень, и интернат жил своей обычной жизнью. Занятия подошли к концу, и все готовились к итоговым экзаменам. По коридорам праздно шатались те, кого дальнейшие испытания не волновали, и задирали тех, кто ломал руки в переживаниях о том, как же они будут жить, если не сдадут русскую литературу на пять. Ведь нет там, в большом мире, жизни без русской-то литературы! Там, на небесах, говорят, только о ней и разговоры ведут. Ха.
В подвале я неожиданно встретил Семёна. Он как раз воевал со расписанной маркерами машинкой, пытаясь её запустить. Ворчал смешно, стучал по крышке кулаком. Я встал рядом, поправил его дверцу и нажал кнопку. Механизм тут же загудел, нагнетая воду.
— Спасибо, — светло улыбнулся парень. — Ты где был? Я вчера тебя обыскался.
— В городе, — просто признался я. — Гулял.
— Везё-ё-ёт, — протянул Семён.
— Тебя тут цепями не приковали, знаешь ли.
