все же знатно, стоило признать. Даже не верилось.
Не удалось что-нибудь сделать с пятнами на ковре, они выделялись, но тут необходимо было специализированное средство. Полотенце, наволочку и майку он замочил в тазике, не надеясь, впрочем, на большой успех. Оставался также заметный мазок на матерчатой обивке боковины кресла. Лаголев постарался его вывести, но добился лишь того, что на том месте расплылась безобразная клякса, с самого входа бросаясь в глаза.
Спрятать ее было некуда.
В другое время Лаголев уже дрожал бы внутри осиновым листом, представляя вспышку Наткиного гнева, и все у него сжималось бы — в груди, в животе, в паху, а под черепом звенело бы от крика, который еще только ожидался в будущем.
Но сейчас…
Лаголев постоял на острове и решил, что можно купить новое кресло (дорогой вариант), найти аккуратный пятновыводитель (вариант подешевле), задрапировать боковину отрезом ткани или купить чехол. И Натка… Он вдруг понял, почему она кричит, злится, низводит его до состояния ничтожества.
Ей просто страшно.
Ей кажется, она в одиночку тянет семью. В одиночку противостоит действительности, безденежью, ценам, злобе, правительству, граффити на стенах, запаху мочи в лифте, роскоши за витринами, очередям, болячкам, выматывающей работе, жирной весенней грязи, возрасту и надеждам, многочисленным нуворишам на дорогих автомобилях, которые повылазили откуда-то, как чирья, как плесень, как лишай на больной собаке. Натке страшно, потому что день за днем она говорит себе: я не могу, я не могу больше. И страшно потерять семью. Страшно не накормить ребенка. Страшно считать мелочь в кошельке. Страшно жить и выживать в постоянном ожидании краха.
Лаголев хватанул воздух ртом.
Он словно увидел себя Наткиными глазами. Растерявшегося, обиженного на треснувший мир человека, забившегося в раковину собственных переживаний, неловкого, устранившегося от всего, что так или иначе резало нежную, невротическую душу. Ему самому стало тошно от этого существа. Стыд был похож на тонкое шило, украдкой засаженное в сердце.
Больно!
Господи! — подумал Лаголев, с присвистом выдыхая сквозь зубы. Убить меня мало. Он стукнул сжавшимися кулаками в стенку холодильника. Нет, хватит уже. Хватит. Пора, Саня, брать себя в руки.
От этой мысли ему вдруг стало странно легко. Словно он приподнялся над полом, отринув земное притяжение. Лаголев посмотрел на ноги — стоят ноги, не оторвались. Но ощущение никуда не делось.
Лаголев захохотал.
Все изменится! Все изменится с этого вот момента. Все уже изменилось. Уже.
Как ни удивительно (впрочем, ничего удивительного), он успел к приходу Натки с сыном протереть пол на кухне и в коридоре еще раз, прибрать сотворенный им бардак в комнате и расставить мебель в кухне: стол — к окну, три стула — вокруг. Места, конечно, с одной стороны стало больше, а с другой стороны проходы к плите и к стулу справа от окна сделались уже. Холодильник частично тоже мешал, но Лаголев побоялся сдвигать его дальше. Не нарушить бы ничего, вот о чем он подумал. Вдруг у него с островом связь? Сорок лет долгожителю не по этой ли причине?
Остров Лаголев наметил, нацарапал гвоздиком по линолеуму. Вроде видно. Встал, подзарядился, будто кто проводки с ясным сознанием и ободрином присоединил. Хорошо! Задвинул стул, протиснулся мимо «ЗиЛа», чувствуя, как стол острым краем царапает втянутый живот. Не так чтобы здорово. В спешке если не кишки наружу, то царапина или синяк. Со вздохом Лаголев принял решение и откантовал холодильник еще сантиметров на десять ближе к Наткиной метке.
Где-то в самом конце процесса его и настиг звонок в дверь.
Натка!
Странно, но впервые за долгое время он подумал о жене без испуга, без напряжения, без тоскливого ожидания выволочки и неудовольствия тем, что он, Лаголев, каким-то образом еще не растворился, не убыл и занимает вместе с ней одну жилплощадь. В нем как-то светло вспыхнуло: это моя Натка. И все.
Дальше было легко.
Лаголев побежал открывать дверь.
Игорь с порога сунул ему белую коробку с кроссовками.
— Смотри!
Сын сиял как начищенная копейка. Купили то, что ему хотелось. Сбылась хрустальная мечта. Радость так и рвалась из него наружу. Лаголев, пожалуй, давно уже утратил возможность так радоваться. Где-то на периферии всегда крутилась мысль о цене.
— Ты смотри, смотри!
Игорь сам снял крышку. Натка разувалась за его спиной, насупленная, мрачная. В ногах ее стоял целлофановый пакет с продуктами.
Кроссовки, на взгляд Лаголева, не представляли из себя ничего особенного. Ребристая, крепкая подошва, яркие вставки, высокий язычок, дырочки, будто поры, в стельке, не шнуровка, а модная липучка.
— Ты потрогай, — попросил сын.
Лаголев потрогал.
— Ну как?
— Круто, — сказал Лаголев, чтобы потрафить сыну.
Все-таки, подумалось ему, он ищет одобрения не у дяди со стороны. У него, у отца, ищет. Значит, как отец, он все еще имеет какой-то вес.
— Так, Лаголев, — вмешалась Натка, стягивая плащ, — нечего чужое щупать. Ты выполнил, о чем договаривались?
Лаголев улыбнулся.
— Да.
Натка была красивая. Он понял вдруг, что даже мрачная, злая, недовольная, она, черт возьми, оставалась для него самой желанной женщиной. Лаголев с шумом выдохнул и не смог ничего с собой поделать — улыбнулся еще шире.
Моя Натка.
— Ты чего? — спросила жена, отодвигая Игоря в сторону. — Тяпнул чего-то что ли?
Она наклонилась, рассчитывая уловить тонкий или густой запах алкоголя. Лаголев отступил назад.
— Натка…
— Куда?
— Ну, несерьезно, Нат.
— Пил?
— Нет, я же не пью.
— Это и удивительно.
— Все хорошо.
Лаголев взял пакет из Наткиной руки. Жена с удивлением посмотрела на освободившиеся пальцы.
— Лаголев, ты охренел?
— Надеюсь, это в хорошем смысле?
Несколько секунд она пыталась сообразить, в чем подвох.
— Я к себе, — сказал Игорь.
— Ага.
Натка даже не повернула голову на сына, скользнувшего с кроссовками в коробке в свою комнату. Глаза ее изучали Лаголева, стоящего перед ней в тренировочных штанах и в рубашке с закатанными до локтей рукавами.
— А-а! — Догадка отразилась на ее лице. — Ты тут выкаблучиваешься, потому что ничего не сделал!
— Не-а, — сказал Лаголев.
— Постой-постой. Неужели твой Махмуд Абаевич деньги тебе на дом принес?
— Вообще-то Кярим Ахметович. Но нет.
— Лаголев, интриги прекращай, — сердито сказала Натка. — И куда майку дел?
— Запачкал. Замочил в тазу.
— Понятно.
Натка сделала шаг в направлении кухни, но Лаголев преградил ей путь.
— Натка, я хочу тебе кое-что показать.
— Оч-чень интересно. Где?
— На кухне.
Натка расхохоталась.
— Лаголев, ты не оригинален. Ты хочешь показать мне холодильник? Ты головой о него не ударился?
— Нет, только штаны порвал.
— Это похоже на тебя.
— Сейчас.
Лаголев прошел в кухню первым и опустил пакет на стол, чтобы
