словно за холодильником ему не медом, а фосфором намазано…
— Я не идиотка, — сказала Натка.
И тут Лаголев взял ее за плечи.
Нет, понятно, в женских романах от прикосновений, рукопожатий и прочих тактильных взаимодействий у впечатлительных героинь сплошь и рядом случаются дрожь в коленках, туман в голове и полное отключение сознания. Но то в книжках.
В жизни Натка такого не помнила. Но вот — пожалуйста. Я — твоя. Делай со мной, что хочешь. Возьми. Целуй. Поставь за холодильник.
Натка моргнула и, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, от которой Лаголев почувствовал бы себя героем, шагнула в тесное пространство.
— Ну, Лаголев… Сюда?
— Чуть-чуть отступи, — попросил муж.
Натка разглядела царапины на линолеуме и поставила ноги в обозначенный неровный прямоугольник.
— Так?
Лаголев кивнул.
— Ага.
А потом спросил:
— Ну?
Будто ждал, что она, стоя на линолеумном пятачке и глядя в давно некрашенную, выцветшую прямоугольником стену, разглядит какие-то дивные горизонты. Или что ее тряхнет электричеством от подведенного снизу оголенного провода. Пойми этого нового Лаголева.
— Что — ну? — сказала Натка, теряя терпение. — Я тоже могу спросить: ну?
Лаголев изменился в лице.
— Погоди-погоди, — сказал он с гримасой, должно быть, выражающей сомнение или пробужденную мысль. — Стой! Я встану рядом.
Он шагнул к ней. Натке пришлось потесниться, чтобы муж заступил правой ногой в обозначенную границу. Она даже фыркнула — два, казалось бы, взрослых человека в надежде не пойми на что прячутся за холодильником.
Дурдом!
— А теперь? — спросил Лаголев.
И взял ее за руку. Взял также буднично и легко, как десять минут назад пакет с продуктами. Ни отодвинуться, ни сбросить его пальцы Натка не успела.
Это было похоже на удар током. От пяток через позвоночник, сверкнув, проскочила молния и просыпалась светом в голове. Она думала про оголенный провод, но и через руку вышло как надо. Хватило вполне. Секунд через десять Натка обнаружила, что стоит с открытым ртом и закрытыми глазами и сжимает ладонь мужа, будто спасительную соломинку.
— Ла…
Голос предал. Подумалось: как к Лаголеву-то обращаться? Непривычно стало по фамилии, как будто на официальном мероприятии. Может, муж?
— Ла…
Нет, слово не лезло. Ножки от буквы «л» растопырились в горле.
— Саша, — произнесла Натка, — что это было?
Лаголев повернул голову.
— Это не было, — сказал он тихо. — Это есть.
— Но что это?
Натка поймала себя на том, что спрашивает, будто маленькая девочка чуть более взрослого мальчишку. Робкая, ушибленная гендерным неравенством девочка, когда все погодки противоположного пола видятся сильней, ловчей, умней. Давайте уж разъясните, почему лягушка квакает, муравей кусает, а пчела — громко гудит. Ну и про место за холодильником заодно.
А еще научите не бояться, не стоять в очередях, не реветь по ночам, не трястись над лишней копейкой. Научите жить.
Слабо?
Но разозлиться почему-то не получилось. Ни на Лаголева, ни на себя. Пшик вышел. Не получилось по привычке остервенеть и броситься в жизнь, как на амбразуру. Было просто хорошо. При всем том, что денег осталось на хлеб да на проезд, а купленные сосиски нужно растянуть на неделю, — хорошо. Натка стояла и думала: не страшно. Они выстоят, выдержат, может, продадут что-то на рынке.
Натка улыбнулась. Нет, проблемы виделись проблемами, но они не вырастали до глобальных масштабов, не занимали голову, не дергали, как больной зуб. Нет денег, значит, нет денег. И все. Значит, будем жить так. Не пропадем.
Хорошо.
— Я не знаю, что это, — прошептал, наклонившись к ее уху, Лаголев. — Возможно, аномалия. Червоточина позитивной энергии.
— Угум, — сказала Натка.
В темноте под веками расцветали дивные цветы и пускали семена-стрелы.
— Это как остров, — сказал Лаголев.
Натка чувствовала его дыхание, его бедро, прижимающееся к ее бедру, но на удивление не чувствовала отвращения. Лаголев. Муж. Сашка. Шурик. Александр Грозный… тьфу! Это Иван Грозный. Третий. Или четвертый?
А Александр? Македонский, он же Искандер, он же Двурогий.
Она фыркнула, вдруг сообразив, какая восхитительная ерунда хороводится в ее голове. Давно пора. А то как это — без ерунды?
— Остров?
— Ага.
Натка чуть отклонилась, чтобы иметь холодильник под лопатками, как опору. Хорошо! Как в детстве. Хо-ро-шо. Видимо, она сказала это вслух, потому что Лаголев произнес:
— Это еще что!
Натка открыла глаза, хотя открывать ужасно не хотелось. Плыви и плыви, пари, нежься. Позабытая благодать.
— Есть что-то еще?
Лаголев кивнул. Он отошел к столу и взял нож.
— Что ты делаешь? — спросила Натка.
— Фокус, — сказал Лаголев с дурацкой улыбкой и полоснул себя по ладони.
Кожа, расходясь, тут же заалела кровью.
— Саша!
Она не запаниковала, как, наверное, могла бы в любой другой момент. Не ударилась в истерику. Она вдруг ясно представила себе план дальнейших действий: кожу продезинфицировать, стянуть, закрепить пластырем, завязать бинтом. Только Лаголев, не позволяя ей выйти из закутка, заступил проход.
— Тише, — сказал он. — Ты смотри внимательней.
Рука, протянутая им, слегка подрагивала у Натки перед глазами. Кровь уже скопилась на ладони маленькой лужицей. Часть перетекала на ребро и капала.
— Саш, надо перевязать, — сказала Натка, укусив губу.
Лаголев, не соглашаясь, мотнул головой.
— Смотри дальше!
Он подвинул ладонь еще ближе к жене, чтобы та оказалась в проекции намеченного гвоздем пятачка.
— Ты — ду…
«Ты — дурак», — хотела сказать Натка, но на ее глазах кровь перестала течь, а края раны медленно, но неуклонно сомкнулись. Так люди и теряют дар речи, мелькнуло в Наткиной голове. Ходят и таращатся. Немые.
— Это что, чудо? — спросила она.
Лаголев неуверенно кивнул.
— Думаю, да. Оно.
Отшагнув, он стянул со стола салфетку и приблизился снова. Послюнявив салфетку, обтер место пореза, чтобы Натке было лучше видно. На чуть красноватой ладони белела черточка, тонкий и короткий след лезвия.
— Надо с минуту где-то подержать, — сказал Лаголев. — Тогда уже заживет окончательно.
— Саша, я не верю, — сказала Натка.
Она почувствовала, как щиплет в уголках глаз. Чудо. Положительная червоточина. Остров. Разреветься — кто ее осудит? Лаголев поймет.
Натка всхлипнула.
— Ты чего? — спросил Лаголев.
Даже черточка, тень пореза, пропала с его ладони.
— Не знаю, — сказала Натка, — расклеилась что-то.
— Ну, Ната…
Лаголев приобнял ее, и сделалось совсем хорошо. Почему раньше так не было? Или было, потом исчезло, а сейчас вернулось снова? Натка уткнулась носом в пахнущую мужем рубашку. Рука Лаголева ласково оглаживала ее плечо. Такого тоже давно не случалось. Только кто в этом виноват? Оба же, оба. Но она больше. Не хочу выходить из-за холодильника, подумала вдруг Натка.
— Здесь можно подзаряжаться, — сказал Лаголев.
— Как батарейке? — спросила Натка.
— А чем человек от нее отличается?
— Более сложным устройством.
— Но
