не быть им скованным. Натка, вошедшая следом, остановилась в центре. Черты лица ее заострились.
— Холодильник не там, где я сказала, — произнесла она ледяным тоном. — Ты думаешь, в тот закуток на его месте кто-нибудь, кроме тебя, влезет?
— Натка…
— И что щучья голова делает на подоконнике?
— Блин, это мой прокол.
Лаголев быстро закинул в «ЗиЛ» забытую рыбью голову, захлопнул дверцу и для большего удобства сдвинул стол к плите.
— Зачем это? — спросила Натка, наблюдая за его действиями.
— Встань туда, — сказал Лаголев.
— Куда?
— За холодильник. Я там гвоздиком пометил.
— Что?
— Гвоздиком пометил линолеум.
Странная улыбка тронула Наткины губы.
— Лаголев, ты сошел с ума. Господи, неужели с тобой все настолько плохо?
— Не сошел. Просто встань. Нет, погоди.
Лаголев вдруг испугался, что его остров мог исчезнуть. Он быстро шагнул в закуток и застыл на слабо оцарапанном пятачке. Тепло стрелой выстрелило от пяток в макушку, страх, беспокойство, неуверенность смыло, будто водой. Работает!
— Нормально, — сказал Лаголев, выбираясь к столу.
— Что ты светишься, как новогодняя елка? — спросила Натка.
— Встань.
— Я не идиотка, как ты.
Лаголев впервые за долгое-долгое время взял жену за плечи. Раньше как-то не выходило. Он то натыкался на Наткин взгляд и отступал, то ощущал в себе несоответствие, внутренний изъян — куда ты, Лаголев, куда ты? — и опускал руки.
А сейчас это получилось естественно и как-то уместно. По-мужски.
— Встань. Поверь мне.
Натка моргнула. Моргнула и послушалась.
— Ну, Лаголев… Сюда?
Она зашла в закуток и прижалась к боковой стенке холодильника.
— Чуть-чуть отступи.
— Так?
Натка сделала маленький шажок, наконец, разобрав под ногами вычерченные мужем царапины.
— Ага.
Лаголев подождал, потом спросил:
— Ну?
Натка чуть не засветила ему в глаз.
— Что «ну»? Это я должна спросить тебя — ну?
5
Она уж и забыла, что Лаголев может быть таким. Орел не орел, но плечи расправились, куда-то делся пришибленный вид, в глазах вместо тоски и «как мне тяжело» свет какой-то появился, спокойный свет. Ходил измученный и еле живой, и нате — поглядите. Игорь сразу полез к нему с кроссовками, хотя раньше бы под рукой поднырнул, а Натка, копошась внизу, в обувном партере и в складках плаща, пыталась сообразить, что это с Лаголевым случилось.
— Ты потрогай, — просил сын.
Интересно! В квартиру вроде зашли ту. Не подменили же Лаголева за час отсутствия? Или подменили? Или он накачался чем-то с горя?
Натка наконец одолела заевшую молнию на левом сапожке.
— Ну-ка, ну-ка, — сказала она, выпрямляясь и освобождаясь от плаща, — нечего чужое щупать.
Чуть не ляпнула: «Лучше свое покажи», но прикусила язык — уж больно двусмысленно звучала фраза. Хотя, удивилась тут же, с какой это радости мне вдруг с Лаголевым о двусмысленностях думается? Стоит, понимаете, бесхребетное существо, реальностью обиженное… но почему-то уже с хребтом.
Стоит.
Опять двусмысленность! Что там у кого стоит? Да вы никак озабочены, Наталья Владимировна? Займитесь-ка своим делом. Натка зацепила пальцами пакет с продуктами. Молоко, батон, полтора килограмма дорогущих сосисок. Ну, полегчало? Выпил он, выпил! Оттого и лыбится. Оттого и орлом выглядит.
— Ты чего? — двинулась к мужу Натка. — Тяпнул без нас?
Лаголев с мерзкой улыбочкой отступил.
— Я ж не пью.
Это-то и было подозрительно. Но ноздри почему-то не уловили ни сивушного, ни водочного, ни даже слабого пивного аромата. Да и где бы и на какие шиши он раздобыл алкоголь? А дальше Лаголев и вовсе чуть не свел ее с ума. Очень легко, как-то очень обыденно взял из ее руки пакет.
Кавалер, блин! Муж!
— Лаголев, ты не охренел? — вырвалось из нее.
Натка перевела взгляд с опустевших пальцев на человека, которого, оказалось, и на час нельзя оставить одного.
— Надеюсь, в хорошем смысле? — спросил Лаголев.
Это опять поставило ее в тупик. Как можно охренеть в хорошем смысле? Да и кто скажет такое в трезвом уме?
В хорошем смысле!
— А-а! — сообразила Натка. — Ты ничего не сделал!
И это на несколько секунд примирило ее с действительностью и невозможным, переменившимся, беспокоящим Лаголевым. Потом он сказал: «Не-а», и пришлось рожать новую версию, в которой фантастического, наверное, было больше, чем в романах любимого Лаголевым писателя Желязны.
— Постой-постой! Твой Махмуд Абаевич тебе деньги занес!
И снова было «Нет». А Махмуд Абаевич превратился в какого-то Каляма… Керима… нет, Кярима Ахметовича. Не выговоришь, какое имечко.
Куда-то делся сын, и Натка осталась против Лаголева одна.
— А майка где? — спросила она, уткнувшись взглядом в расходящиеся полы рубашки.
— Замочил.
— Понятно.
Натка сделала шаг в направлении кухни, но Лаголев преградил ей путь. Раньше прыскал, как таракан со света, при одном ее движении и забивался в свое кресло, а сейчас неожиданно заступил — не обойдешь. Физиономия хитрая, загадочная.
— Я хочу тебе кое-что показать.
Бог с ними, с озабоченными. Но встает вопрос.
— Где?
— На кухне.
Хохоток вышел нервный. Ну, Лаголев, ну имей же соображение! Я туда и иду. А ты не пускаешь. Кто из нас сам знаешь кто? Натка покачала головой.
— Лаголев, ты о холодильник ударился?
Муж был гений, парадоксов друг, потому что ответил:
— Нет, только штаны порвал.
Это было в его дурацком стиле. Так спешил, что штаны порвал. Бился головой, но вылезло через задницу. Привычное раздражение колючей гусеницей закопошилось в горле. Заныло где-то в районе поджелудочной. Тем более, что холодильник оказался совсем не там, где Натка хотела. На полметра ближе к окну, оставляя совсем узкий проход к месту своего бывшего обитания.
— Лаголев!
Если честно, ее просто выморозила Лаголевская выходка: сначала долго изображать сюрприз, а потом с ужимками, с загадочным видом предъявить половину сделанной работы. Ай, какой молодец! Челюсти сжались так, что слова пришлось выталкивать через силу.
— Холодильник не там.
— Натка…
— И щучья голова.
Натка кивнула на подоконник, где в целлофане узнаваемо темнела давняя покупка в ларьке «Морепродукты».
— Прости.
Лаголев метнулся исправлять ошибку. Впрочем, ни грамма раскаяния на физиономии не продемонстрировал. Хлопнул дверцей. Еще и стол сдвинул.
— Зачем? — спросила Натка.
— Встань туда.
Лаголев кивком головы отправил ее за холодильник.
Такому Лаголеву нельзя было не подчиниться. Какой-то он был правильный, уверенный. Муж! Оказывается еще и гвоздиком нужное место пометил.
— Ты с ума сошел?
Вопрос прозвучал неубедительно. Господи! У нас тут с главой семьи такие чудеса, что в собственном душевном здоровье впору сомневаться. Может это она — того? Но Лаголев вдруг попросил обождать, пробрался в закуток сам, секунд пять постоял там без движения. Излучения что ли какие ловил?
— Все, — сказал, — нормально. Вставай.
Светился, как собака Баскервиллей. Да-да,
