Правда, «на хате» его даже не «прописывали». Вопреки распространенному мнению, этой процедуре подвергаются далеко не все «первоходы». Зачастую взрослых мужчин после сорока вообще не трогают. Помогают устроиться, знакомят с порядками—и все. Кому и зачем нужно играть с бородатыми дядьками в детские игры?
Вообще говоря, ничего страшного из того, что рассказывают про тюрьмы профаны, с ним не произошло, да и произойти могло. Собственно, если бывший «сиделец» рассказывает с подвываниями за рюмкой водки, что «тюрьма — это хуже, чем ад, это круглосуточное мучение и сплошное унижение», вполне возможно, что либо он вам привирает для пущей «красивости», либо сам совершил нечто страшное, плоды чего в тюрьме и пожинал.
Да, тюрьма далеко не самое лучшее место. Там тяжело морально, временами жарко, временами холодно, туберкулез, чесотка, драки, депрессии, самоубийства.
Однако каждый заключенный, вне зависимости от тюремного статуса или настроения, окажет поддержку действительно нуждающемуся. Это диктуют «понятия».
Перед лицом общей беды заключенные всегда солидарны. Не допустить произвола со стороны администрации, культа кулака и бицепса, не дать в тюрьме абсолютной власти наркотикам и деньгам — вот задача, которая стоит перед каждым порядочным арестантом.
Чем выше в тюрьме «статус», или, как принято говорить, «авторитет», тем больше ответственность перед массой заключенных и элитой уголовного мира, «спрос». Да, в тюрьме есть касты, или, как говорят, «масти». Каждый живет как может, и будет справедливо сказать, что каждый со временем получит то уважение, которого достоин своим поведением и поступками.
Человечность и жесткость, обязательность и сострадание, самоконтроль и абсолютная независимость — вот некоторые из тех качеств, которые в тюрьме имеют абсолютную ценность.
В «правильных хатах», где культивируются «понятия», или, как говорят уголовники, «людское», строго пресекается применение физической силы, запрещены вымогательство и подавление личности, нуждающемуся оказывается помощь, интересы каждого учитываются в той мере, в которой они полезны интересам всех. Каждый живет как может, но право на жизнь имеют все.
Плохо живут в тюрьме обыкновенно те, чье поведение идет вразрез с арестантской и человеческой моралью.
Недостойно и неприемлемо просить у кого бы то ни было: пищу, сахар, хлеб. Пайку обязательно получат все. Умей устроить свою жизнь так, чтобы не было нужды. Тюрьма предоставляет достаточно возможностей избежать голода: труд на общее благо, изготовление тюремных сувениров, рисование, даже литературная деятельность.
Недостойно и неприемлемо человеку забывать про гигиену. Чистота — залог здоровья, причем здоровья всего коллектива. Если ты чисто одет, помыт — ты человек, который уважает себя, это — плюс.
Так что трудиться и следить за собой — в интересах самого арестанта.
Самое же страшное за решеткой — это быть стукачом. Если таковой будет уличен, то его жизнь действительно превратится в сплошной кошмар. Предатель есть предатель.
Тяжела и судьба «крысы» — уличенного в краже у своих же, внутри камеры. Хотя есть больные, голодные, которых даже в этом случае можно понять.
Есть еще категория «ущербных» — проигравших и не расплатившихся вовремя, — «фуфлыжники». Эти рабы азарта полностью зависят от того, кому должны.
Детоубийца, насильник и извращенец тоже неотвратимо получат свое.
Но если ты честен и прям, не отдаешь своего и не берешь чужого, надежен и человечен — ты будешь уважаем и независим. И никто не вправе заставить кого-либо сделать или отдать что-либо против его воли. Только просьбы или собственное желание могут побудить человека что-то сделать.
В тюрьме тоже можно жить, дружить и сострадать. Главное — не впадать в отчаяние. Тюрьма — особый мир, но мир тоже, как ни крути, человеческий. Мир со своими законами, и законы эти, в отличие от нашего внетюремного мира, почти всегда соблюдаются.
Речь, правда, не идет о пресс-хатах, об особых условиях содержания, о карцерах и о тюрьмах, где властвует беспредел.
Но вряд ли будет большим преувеличением сказать: в «правильной» тюрьме ничуть не меньше человечности и милосердия, чем на улицах Москвы.
Матросская Тишина — тюрьма «правильная». И отношение к заключенным со стороны администрации помягче, и власть в камерах держат «правильные воры», да и условия неформальных отношений между заключенными и охранниками проще.
Но Баркову от этого оказалось не легче.
Утро в камере сто пятнадцать Матросской Тишины начиналось как обычно. Появление баландера, раздача паек, дележка ржаной «чернушки». К изыскам тюремной кулинарии Андрей Макарович был непривычен, поэтому отодвинул кашу, даже не притронувшись. Он надеялся на передачу, которую собрали дети, но не знал, что в соответствии с заведенным в СИЗО № 1 порядком они в восемь тридцать утра только записались «на завтра», с тем чтобы передать кое-какое питание. А денег с собой у Баркова было негусто. Пять сотенных купюр и пара десяток под стельками кроссовок. Но как пользоваться тюремным киоском, когда официально иметь наличные деньги запрещено, а личный счет заключенного еще не открыт, никто из сокамерников не успел ему объяснить.
После завтрака камера вышла на прогулку в малюсенький тюремный дворик с «небом в клеточку». Толстая металлическая решетка сверху и силуэты охранников с автоматами над головой не прибавляли Баркову оптимизма.
Во время прогулки помещение камеры обшмонали. Вещи сидельцев были разбросаны по полу, сумки вывернуты, а матрасы сброшены со шконок. Деньги у тренера были при себе, в камере прятать было нечего, но все равно было противно. По глухому недовольному гулу сокамерников он понял, что у людей опять пропали нужные им вещицы. Обычно, судя по разговорам, менты искали самодельные игральные карты, выпивку, наркотики, оружие и мобильные телефоны. И находили, потому что за деньги в тюрьме можно было купить у «вертухаев» все, что душа пожелает: хоть поллитру, хоть таблетку «экстези». Но особым спросом пользовались мобильники, хотя их стоимость у «рексов» раза в четыре превышала вольную цену. Барков даже призадумался, а не купить ли самому? Хрен с ним, что отметут при очередном шмоне, хоть разок детям дозвониться.
А после завтрака арестанты, не спавшие ночь, забрались на шконки — пришел их черед отдыхать. Оставшиеся бодрствовать обратились к привычным занятиям. Сидельцы устроились перед голубым экраном и не отрываясь просмотрели подряд очень популярные в этой истосковавшейся по женщинам среде спортивную передачу про шейпинг, где плотные дивы в трико задирали ноги выше головы, да «Дежурную часть», которая подробным рассказом о перестрелках, взрывах, наездах на фирмы и задержаниях напоминала многим о золотых днях на воле.
Потом развлекались кто как умеет.
Кто-то читал прессу и книги из тюремной библиотеки, кто-то лепил поделки из хлебного мякиша, кто-то с помощью трафарета мастерил карты из газет и того же хлебного клейстера. Некоторые, поддерживая физическую форму, отжимались от пола, подтягивались на шконках, боролись на руках.
С тех пор как обитатели камеры выяснили, кто таков, и объяснили основные правила поведения, никто больше не интересовался Барковым. От ощущения полнейшего одиночества среди более чем полусотни людей новоиспеченный арестант растерялся окончательно. Но никто из сокамерников так и не подошел, не спросил, что творится у него на душе. Тренер открыл большую спортивную сумку, которая в камере служила и тумбочкой, и шкафом, и от нечего делать стал перебирать ее содержимое, брезгливо кривясь оттого, что недавно чужие руки шарили в его вещах.
Туалетные и бритвенные принадлежности, три смены белья, тапочки. Говорят, для бани еще нужны резиновые, нужно попросить будет, чтобы бандеролью выслали…
Носки, полотенца, простыни. Добрые люди объяснили, что они быстро приходят в негодность. При стирке отжимать надо почти насухо, иначе в камере мокрое белье обернется невыносимой духотой. Вот и выкручиваешь до боли в руках, а волокна рвутся…
Два свитера. Зима на носу. И вряд ли удастся выйти отсюда до зимы. Вообще вряд ли удастся отсюда выйти…
Барков пригнулся к коленям и обхватил голову руками.
Что же будет с детьми?
Он привык быть для них и мамой и папой. Вести по жизни едва ли не за ручку. Оказывать всяческую помощь и поддержку. А теперь вынужден ждать помощи от них. Чем они вообще смогут теперь ему помочь? Да они же сами без него пропадут!..
На свободе он был для них непререкаемым авторитетом. Он всегда знал, как поступать, что делать. Поэтому и внешне выглядел уверенным в себе человеком. А тут его вдруг захлестнуло отчаяние. Это не были угрызения совести из-за совершенных им поступков. Даже в смерти молодой семьи этот благодетель собственных детей вины пока не ощущал. Он же не виноват, что Арик в таком состоянии за руль полез!
