Павел очень хотел бы, чтобы его соперник потерпел фиаско прямо на глазах своей молодой жены. Одним словом, нужно, чтобы Артур во что бы то ни стало потерпел поражение в матче с Николаем Барковым.
После долгих раздумий тренер Барков решил помочь обиженному другу. Ему пришла мысль сделать то, что он уже не раз проделывал в отношении юных теннисистов. Тем более что волею судьбы его сын оказался в третьем круге московского турнира соперником обидчика этого Павла.
Поскольку гениальный план мести пришел в голову Баркову, за свою идею, суть которой он объяснил другу, тренер попросил Павла простить долг за машину, а за исполнение плана дать ему в долг еще одну сумму в размере десяти тысяч долларов.
Павел легко согласился на условия Баркова.
Правда, тренер несколько преувеличивал свои возможности. «Олимпийский» — это не корты Теннисного центра. Возможности подсыпать снотворное в питье спортсмену могло и не представиться. Но Барков во время матча упорно терся у кортов. И был вознагражден случаем. Или судьбой?
А Павел… А что Павел? Он был на матче. Видел, как Барков подавал Асафьеву усыпляющую воду. И дальнейшее видел. После завершения игры дождался Баркова и передал ему обещанную сумму. После этого Барков до сегодняшнего дня его больше не видел…
Глава 9 СОУЧАСТНИКИ
В начале восьмидесятых поездка от Москвы до Байкала продолжалась почти неделю. Привыкшие жить на колесах, пассажиры уже не обращали внимания на болтанку, регулярно выбегали на станциях за пивом и отсыпались на пять лет вперед. Но у любой дороги есть конец. Прохладным утром, освежающим после бессонной ночи на границе, поезд обогнул высокий голый склон, на котором многометровыми буквами из белого кирпича были выложено загадочное заклинание МАХН МАНДТУГАЙ! — и стал виден город, точнее, его новые районы, живописно разбросанные по сопкам, в котловине между которыми, в долине Толы, и расположилась столица Монголии.
Еще минут пятнадцать зеленая «сороконожка» извивалась между белоснежными ажурными двенадцатиэтажками, целый микрорайон которых был подарен братскому народу генеральным секретарем. Потом с одной стороны от вагонов потянулась череда невысоких сереньких домишек, а с другой — бесконечный деревянный забор, над которым видны были только куполообразные верхушки юрт. Наконец состав заскрипел тормозами напротив огромного «сталинского» вокзала, напоминающего станции крупных городов Сибири.
Засуетились, забегали опытные пассажиры, выволакивая на перрон огромные баулы, в которых среди банок с вареньями и огурцами, заготовленными на зиму, скрывались от таможни и пачки фиолетовых купюр с портретом вождя, и водочка, и сигареты, не унюханные свирепыми псами на границе.
Получившие первое назначение лейтенанты со своими чемоданчиками кучковались у выхода из вагона, не зная, в какую сторону двигаться дальше. От дальнего угла вокзала к ним тотчас направился молодцеватый майор с детским румянцем на щеках и голубыми глазами, покрытыми сетью красных прожилок, выдающих явное нарушение спортивного режима.
— Милюков, — подойдя, представился он и облизнул пересохшие губы. — Там, на площади за вокзалом, военный кунг. Найдете сами. Грузитесь, герои, а я сейчас…
И, не обращая больше на прибывших никакого внимания, удалился по направлению к вокзальному буфету в надежде приобрести, несмотря на раннее время, бутылочку жидкого «анальгина».
Военный городок помещался на широкой террасе одного из опоясывающих столицу холмов за дощатым забором чуть выше человеческого роста, выкрашенным в грязно-коричневый цвет и с колючей проволокой поверху. На каменистой, сдирающей кожу — едва коснись ее ладонями — земле были выстроены пять двухэтажных блочно-щитовых (именуемых «блочно-щелевыми») бараков. Отчего-то эти хлипкие конструкции гордо именовались домами, да не простыми домами, а «домами офицерского состава», или сокращенно «досами», и, следовательно, именно в них надлежало проживать тем счастливцам, которых оставят в Улан-Баторе, а не зашлют в глубь пустыни.
Далее, если по извилистой асфальтовой дорожке подняться над уровнем моря метров на десять повыше, можно было, минуя лазарет и офицерскую столовую, выйти к трем одноэтажным строениям из мягкого камня — сердцу части — штабу, узлу связи и оперативному отделу. За ними — две такие же одноэтажные казармы. В стороне и еще выше располагался отдел радиоперехвата — металлический ангар в виде половины врытой в землю бочки. А ниже всех построек раскинулось антенное поле, где спокойно можно было разместить два десятка футбольных.
…Неделю спустя в штабе части абсолютно седой, худой и очкастый полковник, державшийся так прямо, словно вместо позвоночника у него был прут арматуры, закончил читать список должностей, на которые он назначил вновь прибывших, и осведомился:
— Всем ясно?
Ясно было всем, кроме компьютерщиков.
— Вопрос разрешите? — подал голос лейтенант Афанасьев. — То есть система «Сторож» ожидается не ранее чем через год? Зачем же государство пять лет на меня деньги тратило? Чтобы я тут занимался тем, чего не умел никогда?
— Ты коммунист? — встрял замполит Тимошкин. — Партия сказала, что ты нужен здесь…
Полковник Кириленко движением ладони осадил заместителя.
— Что вы предлагаете?
— Предлагаю отправить меня в нормальную часть, где вычислительная техника уже развернута, — заявил Вадим.
Командир на слова «нормальная часть» поморщился и снова, словно неразумному ребенку, попытался объяснить:
— Я и так назначил всех вас, программистов, в отдел к Милюкову. Просто там пока в наличии только старенький «Мир», с которым вполне справляются два человека. И поэтому вы годик подежурите на командном пункте оперативного отдела. В обстановку, так сказать, вникнете, начнете разбираться в военных вопросах. А придет «Сторож» — займетесь делом, которому вас учили…
Афанасьев, помолчав пару секунд, угрюмо заметил:
— Все равно я подам рапорт.
— Я удовлетворю вашу просьбу, — жестко подвел итог Кириленко. — Кто еще думает так же?
Больше так никто не думал…
Поданный Афанасьевым рапорт выполняющий свое обещание Кириленко подписал и отправил по команде. Но бумага с просьбой о переводе автоматизатора на оснащенный компьютерами объект вскоре вернулась с резолюцией «отказать». Вадим выпросил у военного юриста кипу журналов и парочку потрепанных фолиантов и принялся усиленно изучать соответствующее законодательство. Выяснилось, что из армии просто так не уйдешь. Но «не просто так» попробовать было можно.
В первый же отпуск он договорился со старым знакомым отца, что тот возьмет его на работу к себе в милицию вне зависимости от характеристик в личном деле. И приступил к выполнению хитроумного плана. В Монголии он стал появляться на службе через два дня на третий, несмотря на вопли и угрозы отцов-командиров. Формально к уголовной ответственности он привлечен быть не мог, а на дисциплинарные взыскания внимания ни малейшего не обращал. Набрав полный букет замечаний и выговоров, «исправляться» тем не менее не желал. И командир части, терпение которого иссякло, подал прошение на увольнение строптивого лейтенанта.
Дело было шумным — в часть приезжала московская комиссия, «Красная звезда» опубликовала обличающую статью на целую полосу, Вадима едва не поперли из комсомола, из армии «выгнали с позором» — за дискредитацию высокого звания советского офицера, лишив всех льгот, о чем Афанасьев печалился не слишком, поскольку ни бесплатным проездом в городском транспорте, ни санаторно-курортным лечением толком попользоваться ему так и не удалось. А существенных привилегий выслужить попросту не успел.
В Москве знакомый устроил его по специальности — инженером ЭВМ в недавно созданный отдел автоматизации МУРа. Толковый специалист нравился начальству. А на запятнанное личное дело милицейские чины смотрели сквозь пальцы. Поскольку, во-первых, прекрасно знали, что здоровому человеку «закосить» от армейской службы можно только таким способом, а во-вторых, между силовыми ведомствами постоянно шла подковерная борьба и «перетащить» кадры в свою систему было где-то даже небольшой победой.
Но Афанасьев, вынужденный жизненными обстоятельствами познакомиться с юриспруденцией, вдруг увлекся этим крючкотворством. Работать в прокуратуру его никто, разумеется, не приглашал. Оставался сыск. И, заочно закончив юрфак университета, он попросился в оперативники. Просьбу его милицейское начальство удовлетворило. И даже «вернуло» ему офицерское звание лейтенанта. Сверстники его к тому времени уже донашивали капитанские погоны…
— Махн мандтугай! — выругался отставной майор, нечаянно плеснув горячим кофе на палец.
— Давно хочу спросить, дядь Вадим, что это значит?
