После того как официант записал заказ, зажег свечи и удалился, Диана ставит локти на стол, опускает голову на руки и смотрит на меня. В полумраке ресторана мое лицо оказывается в тени, поэтому я чувствую себя увереннее и осмеливаюсь пошутить над тем, о чем принято умалчивать:
— Я знаю, почему ты согласилась пойти на свидание со мной.
Мои слова ошеломили ее. Она выпрямляется:
— А?
— Тебе интересно, как выглядят альбиносы в полночь!
Сначала она ничего не понимает. Потом начинает смеяться.
— Тогда скажи почему, — прошу я.
Она откашливается, успокаивается, глядит на меня искоса:
— Потому что ты мне нравишься!
— Я тебе нравлюсь?
— Я еще никогда не встречала такого человека, как ты.
— Вот этому я готов поверить.
— Ты не думай. Я в хорошем смысле.
— М-м, спасибо!
— Ты не из тех, кто легко сдается.
— То есть упрямый.
Она тихо смеется и бросает на меня быстрый взгляд:
— У тебя есть возлюбленная? На родине?
— В настоящий момент нет. — Это не совсем верно. Но я не хотел бы, чтобы меня жалели. — А у тебя?
— В данный момент тоже нет. Но было у меня наверняка не меньше сотни. — Какое-то время она не может решить, смеяться ей или отчаиваться. Смех побеждает. — Вот засранка! — бросает она в пространство.
Я молчу. Решать любовные проблемы других людей — не самая сильная моя сторона. У меня хватает своих проблем.
Она смотрит мне в глаза. Я пытаюсь отвечать тем же. Это не очень просто. Мое слабое зрение привело к ослаблению глазных мышц. Медицинское название болезни — нистагм. Врачи считают, что она объясняется попыткой одновременно сфокусировать взгляд и распределить свет, который попадает на хрусталик. Но большинству людей кажется, что мои глаза просто нервно бегают.
— Ты не такой, как все, — повторяет она.
Приносят закуску. Мы молча едим.
Только когда официант подал второе блюдо, налил вина, прошипел: «Bon appetite!»[43] — и удалился в темный сырой угол за кухней, Диана оживает. Она долго сидит и рассматривает меня, то улыбаясь, то покусывая нижнюю губу. Поддевает вилкой фасоль и отправляет ее в рот.
— Так почему же ты стал археологом? — спрашивает она.
Я рассказываю, что стал археологом, потому что люблю историю, систематизацию, дедукцию, интерпретацию, осмысление. Теоретически я мог бы стать психологом. Психология — это археологические раскопки души человека. Но я слишком стеснителен, чтобы быть хорошим психологом. Кроме того, меня очень мало интересуют проблемы других людей. Не потому, что я эгоистичен, а потому, что мои собственные проблемы слишком велики для меня самого.
— А что с твоим ларцом, Бьарн? — задает новый вопрос Диана.
Я гоняю спаржу по тарелке.
— Они что-то скрывают. Что-то очень важное.
— Что же?
Я выглядываю в окно. Микроавтобус с тонированными стеклами стоит в запрещенном для парковки месте у тротуара. Я втыкаю вилку в спаржу и вздрагиваю. Перед моим мысленным взором возникают телекамеры и микрофоны, спрятавшиеся за черными стеклами. Иногда у меня бывают параноидальные припадки.
— Огромную тайну. Они готовы на все, чтобы сохранить ее, — отвечаю я тихо.
— Кто это они?
— Все. Никто. Не знаю. Мак-Маллин. Ллилеворт. Профессор Арнтцен. СИС. Директор Инспекции по охране памятников. Все вместе. Возможно, что ты тоже?
Она молчит.
— Шутка, — смеюсь я.
Она подмигивает и показывает мне язык.
— Они, видимо, на что-то наткнулись в тысяча девятьсот семьдесят третьем году в Оксфорде.
— В Оксфорде?
— Все нити сходятся там.
— В семьдесят третьем?
— Да?
На ее лице появляется болезненная гримаса.
— Что-то случилось? — спрашиваю я.
Позади нас посетитель опрокинул бутылку вина. Официант мчится к нему.
Диана качает головой.
— В общем, нет, — говорит она задумчиво.
— Я никак не могу разобраться, — продолжаю я. — Очень многое не сходится.
— Может быть, ты просто не видишь связи? — предполагает она.
— Как ты думаешь, — спрашиваю я, — откуда в СИС могли точно узнать, где спрятан ларец?
Вопрос изумляет ее.
— А разве мы знали?
— Очевидно. Профессор Ллилеворт, де Витт и папа сделали предположение в своей книге тысяча девятьсот семьдесят третьего года, что Святой ларец находится в монастыре в Норвегии. И лишь в этом году его надумали там искать.
— Ничего странного. Только в прошлом году мы получили спутниковые фотографии, которые показали точное место, где расположен октагон.
Вот это мне надо было бы давным-давно понять.
— Действительность вовсе не такая, какой мы ее воспринимаем, — говорю я, — кто-то невидимый дергает за ниточки.
— Что ты хочешь сказать?
— Они ведь в точности знали, что надо было искать. И где надо было искать. И они нашли то, что искали. И тут вдруг появляюсь я и мешаю им.
— Именно это мне в тебе и нравится! То, что ты мешаешь им!
— Они от меня не в таком большом восторге.
— Пусть скажут за это спасибо сами себе.
— Я им как бельмо на глазу.
— Так им и надо!
Я смеюсь:
— Ты не слишком-то их любишь.
— Они такие… — Она качает головой и стискивает зубы.
— Понравилась фасолевая каша?
— Чудо!
— Ты могла бы стать вегетарианкой?
— Никогда! Слишком люблю мясо! — И она подмигивает мне.
Я не очень часто хожу по Лондону, тесно прижавшись к очаровательной девушке. Честно говоря, я и, вообще-то, не очень часто гуляю с очаровательными девушками.
Воздух горячий, плотный, наэлектризованный. Или же мне только так кажется. Машу автомобилям, которые проносятся мимо. Подмигиваю девушкам. Вот, прислонившись к телефонной будке, дремлет нищий. А рука Дианы в заднем кармане моих брюк.
Я не рассказывал Диане, в какой гостинице поселился. И тем не менее она ведет меня по Оксфорд-стрит, потом по Бейсуотер-роуд. Или же меня ведет туда подсознание. Я использую шанс и обнимаю ее за плечи.
— Я рад, что встретил тебя, — шепчу я.
Мы перебегаем улицу на красный свет светофора. Тут же раздается гудок «мерседеса».
— Очень рад, — повторяю я и притягиваю ее к себе.
Внезапно она останавливается и машет рукой. Я не понимаю, чего она хочет. Я пытаюсь разглядеть, нет ли здесь комаров. Если комары вообще водятся в центре Лондона. К тротуару подъезжает такси. Когда она поворачивается ко мне, на ее глазах блестят слезы.
— Извини! — говорит она. — Спасибо за сегодняшний вечер. Ты очень милый. Извини!
Она захлопывает дверь. Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но слова застревают в горле. Диана что-то сообщает шоферу. Что именно, мне не слышно. Шофер кивает. Машина трогается с места. Диана недвижима. Такси заворачивает за угол. Я потерянно стою на тротуаре и смотрю на проезжающие мимо машины.
Долго стою.
Дежурство Линды еще не кончилось. Той, что из семейства кошачьих. Линда, длинноногий леопард.
— Приятный вечер? — спрашивает она профессиональным тоном.
Я угрюмо киваю.
— У меня для вас еще одно сообщение. И письмо. — Она протягивает мне листок, исписанный ее рукой, и конверт.
Я читаю, что мне звонил де Витт, просил с ним связаться.
Поднимаясь в номер, разрываю конверт. В нем белый листок бумаги с коротким сообщением:
За ларец вы получите 250 000 фунтов.
Пожалуйста, ждите новых инструкций.
Я размышляю, за сколько им удастся купить меня. Мою гордость. Уверенность в себе. Самоуважение. Но даже 250 000 фунтов и рядом не стояли с суммой, которая могла бы меня соблазнить.
Мне, видимо, пора идти к психиатру.
14.
— У Дианы довольно искаженное представление о мужиках.
Я сижу на жестком стуле в читальном зале библиотеки Британского музея. Купола надо мной возвышаются на высоте в тридцать два метра, отчего захватывает дух. Столы для читателей лучами расходятся от центра зала, имеющего форму круга. Зафиксированная на бумаге память англосаксонской цивилизации. На столе передо мной высится гора толстых книг. На полу стоят две картонные коробки с документами из рукописного архива. Все: воздух, моя одежда, пальцы — пропахло бумажной пылью. Но от Люси исходит аромат «Сальвадора Дали».
Я листаю страницы и делаю пометки на протяжении четырех часов. Заполнил двенадцать страниц формата А4 заметками, комментариями, наблюдениями. Люси только что вернулась. Она опустила свою милую попку на пустой соседний стул, а теперь сидит и качает ножкой. Рыжая, с подкрашенными голубой тушью ресницами, в мешковатом свитере. Совершенно ясно, что, с ее точки зрения, я недооцениваю искаженное представление Дианы о мужиках.
Я не привык, чтобы меня включали в разряд «мужиков». Я не привык, чтобы женщины вообще обсуждали меня. Если только они меня не жалеют.
