– Скажите, чтоб выпустили меня из города, – попросил Крайнев. – Только возьму коня.
– Собираетесь уезжать? – изумился Ланге.
– У меня дела.
– Там большевики!
– Вот к ним у меня дело, – зловеще пообещал Крайнев. – Думаете, это сойдет им с рук? – он ткнул пальцем в раненое плечо.
– Вы сумасшедший! – развел руками эсесовец. – Впрочем… Да поможет вам бог!
"Какой?" – хотел спросить Крайнев, но промолчал…
* * *
В Кривичи он прискакал поздно. Дорогой Крайнев мучительно думал, как распределить спасенные семьи по деревням; предполагая, что старосты из-за страха перед немцами, будут сопротивляться. Искал слова для убеждения. Не понадобилось. О предстоящей операции знали многие – бойцы Саломатина, жившие по хатам, не хранили тайны. К дороге, по которой спасенные шли в Кривичи, люди выходили целыми деревнями и молча, без лишних слов, разбирали евреев. Кто-то искал знакомых, кто-то просто выбирал семью с маленькими детьми… В Кривичи довели человек двадцать, да и тех переняли на околице. Саломатин после операции перевел отряд на казарменное положение и разместил в школе. Там же свалили трофеи. Их было много. Перед крыльцом стоял немецкий "Опель", в учительской заседал штаб. Решали, как организовать оборону на случай ответных действий карателей. Крайнева встретили криками и сходу стали хвалиться: в скоротечном бою полегли почти все немцы и полицаи (несколько человек сумели сбежать), а в отряде – двое раненых, да и те легко. Лица у всех были веселыми, и Крайнев, несмотря на усталость, не удержался от ответной улыбки. Совещание продолжилось. Было душно, все беспрерывно курили, болела раненая рука, к тому же Крайнев весь день не ел. Внезапно все поплыло у него перед глазами, и очнулся он от чувствительных шлепков по щекам. Крайнев открыл глаза – перед ним стояла Соня.
– Снимай пальто! – сказала она сердито.
Крайнев подчинился. Когда он стащил и пиджак, в учительской стало тихо. Повязка Ланге сползла, и рукав сорочки ниже локтя был красным от крови.
– Я забираю его! – объявила Соня.
– Нет – нет! – запротестовал было Крайнев, но вмешался Семен.
– Иди, Ефимович! Ты свое дело сделал. Без тебя разберемся!
Поддерживаемый Соней (он пытался идти сам, но врач не позволила) Крайнев добрел к фельдшерскому пункту. Здесь Соня щедро смазала рану йодом, перевязала, и усадила его за стол.
– Что это? – спросил Крайнев, когда Соня поставила перед ним мензурку.
– Спирт! Сам привозил, – пожала плечами Соня.
Крайнев опасливо повертел в пальцах мензурку, но, когда на столе появилась миска, полная горячих щей, больше не раздумывал. Спирт ожег горло, Крайнев торопливо хлебнул воды из заботливо поднесенной кружки, и набросился на еду. Пока он работал ложкой, Соня притащила деревянное корыто, вылила в него пару ведер холодной воды, а затем добавила горячей из чугуна.
– Раздевайся! – велела.
– Я сам! – заторопился Крайнев, видя, что Соня не собирается уходить.
– Я тебе дам сам! – разозлилась она. – Я врач или не врач?!
– Врач… – согласился Крайнев и послушно полез в корыто. Соня намылила ему голову, полила из ковшика и стала мылить тело. Мочалку она не принесла, работала руками. Пальцы у нее были сильные, но ласковые. Соня не столько намыливала, сколько массировала, это было невероятно приятно. После еды и спирта Крайнев чувствовал себя совсем здоровым, и сейчас млел в корыте, как в далеком детстве, когда мать купала его в ванночке. Когда Сонины руки добрались до паха, Крайнев вяло запротестовал и попытался отобрать мыло, но Соня бунт пресекла. Намылила сама. Произошло то, чего Крайнев опасался – он возбудился.
– Идем на поправку! – весело прокомментировала Соня и стала поливать из ковшика.
Пока он вытирался суровым льняным полотенцем, Соня разобрала кровать в углу, велев лезть под одеяло. Крайнев понял, что это ее койка, но спорить не стал: вид у Сони был слишком грозный. Простыни оказались свежие, Крайнев просто наслаждался их нежностью. Соня тем временем утащила корыто, прибрала со стола и исчезла. "Пошла спать!" – решил Крайнев, посетовав, что Соня не загасила лампу. Вставать самому было лень, он успел угреться под одеялом. От мысли, что придется вылезать наружу, становилось зябко. Он лениво боролся с собой, чувствуя, что проигрывает, и лампа останется гореть всю ночь, как в комнате появилась Соня. Она была в белом халате, но босиком. Крайнев внезапно понял, что больше на ней ничего нет. Тут же убедился: Соня сбросила халат на спинку стула, затем склонилась и задула лампу.
– Молчи, а то убью! – грозно прошептала она, залезая под одеяло. Крайнев и не собирался говорить, но она для верности запечатала ему рот поцелуем…
Когда объятия ее ослабли, Крайнев спрыгнул с кровати и нашарил в кармане пиджака спички. Зажег лампу, и стал набивать трубку. Соня смотрела на него, приподнявшись на локте. Крайнев глазами спросил разрешения, и она закивала в ответ. Он стал раскуривать трубку, и краем глаза заметил: Соня, откинув одеяло, испуганно разглядывает простынь. Внезапно она вскочила, собрала простынь в ворох и убежала. Обратно появилась со свежей. Пока она застила кровать, Крайнев разглядывал ее. Крепкое тело с хорошо развитыми формами, гладкая кожа на бедрах и ягодицах. Узкие плечи, полная грудь чашами… Крайнев внезапно вспомнил: сквозь брюки, обтягивавшие зад делопроизводителя Маши, отчетливо видны бугры целюлита. Он улыбнулся. Соня обернулась, увидела его улыбку и поняла по-своему. Обиженно показала язык.
– Обманула? – укоризненно сказал Крайнев. – Оказывается, не замужем.
– Замужем! – не согласилась Соня. – Муж попался такой. Неделю, как бревно рядом лежал. Сказал, нервы у него…
– Бывает.
– Не у таких! Первый сердцеед в институте! Едва не выгнали за аморалку: жил с девушками, а жениться отказывался. В профком жаловались… С ними, значит, можно, а со мной нервы?
– Зачем замуж шла?
– Красивый, гад! Клялся, что любит, жить без меня не может… Родители уговорили. Он врач, и я врач – хорошая еврейская семья. Пусть все завидуют! А то, что он, сволочь, ко мне даже не прикоснулся… – Соня внезапно всхлипнула. – Мне к гинекологу стыдно было идти. Замужем – и девственница! Стыд-то какой!..
Крайнев бросил трубку на стол, подошел, обнял за плечи. Она уткнулась мокрым лицом ему в живот. Он ласково гладил ее по вздрагивающей спинке.
– Я такая дура! – жаловалась Соня, по-детски всхлипывая. – Сначала родителей слушала, потом этих из райкома. Не надо эвакуироваться, вы же на виду, начнется паника! Вы комсомолка… – передразнила она. – Знали ведь, что немцы делают с евреями, но никому не сказали, – она зарыдала еще громче. – Зато сами сбежали первыми. Сволочи! Я свой комсомольский билет сожгла! В печке!
– Родители где? – спросил Крайнев, чтобы отвлечь.
– Уехали, – вздохнула Соня, – и младших увезли. Они-то умные. Глупые старшие дети остались. Давид тоже комсомолец…
Крайнев поднял ее с койки и усадил на колени – лицом к себе. Ласково отер слезы со щек. Бережно поцеловал мокрый глазик, затем второй. Она благодарно чмокнула его в ответ.
– Ты не глупая, ты честная. И очень красивая.
– Ты мне тоже сразу понравился! – зашептала она, прижимаясь к нему. – Как только увидела. Подумала: будет мой! С мужем разведусь… А ты привез сюда и бросил! Ни разу не проведал – только по делу.
– Некогда было.
– Ага! Не ври…
– Думал: она замужем…
– Других это не останавливает!
– Это кого? – ревниво спросил Крайнев.
– Не скажу! – показала язык Соня. – Ты их убьешь!
– Убью! – согласился Крайнев.
– Вот и не надо. Теперь отстанут. Видели, как ты со мной шел.
– Пожаловалась бы Давиду…
– Смотрите на него! – всплеснула Соня руками. – Он один ничего не знает. У меня нет больше брата.
– Как? – изумился Крайнев.
– Просто. Ты привез нас в Кривичи, и мы в первый же вечер пошли к Кагановичам. Единственная еврейская семья в деревне, Мойша работал ветеринаром в колхозе. Он однофамилец Лазаря Кагановича, но всем намекает, что родственник…
– Ну и что? – не понимал Крайнев.
– А то, что у Кагановича есть дочка, Розочка. Ей всего шестнадцать, но она давно поняла: после войны замуж выходить будет не за кого. Раз – и Давид, как порядочный еврейский юноша, обязан жениться. Он и женился! – щеки Сони раскраснелись. – Я осталась одна. Лечу колхозников, они кланяются, а за спиной могут и плюнуть: "Жидовка!.." – Соня снова заплакала.
Крайнев не стал ее успокаивать. Ощутив вернувшуюся силу, он овладел ею сидя. В этот раз не спешил, ласкал долго, умело и добился желаемого: она заметалась у него на коленях, застонала от страсти и упала на грудь. Он нашел ее губы, заставил открыть рот и ласкал ее язык своим, пока тело ее сотрясали судороги. Она снова заплакала – в этот раз от радости, и, плача, благодарно целовала его в губы, подбородок, плечи…
