g) Такое познание имеет как ретроспективное, так и перспективное значение. Если наша гипотеза подтвердится, она повлияет, к примеру, на историю и познание времени. Она позволит лучше понять, каким образом общества породили свое (социальное) пространство и время, то есть свои пространства репрезентации и свои репрезентации пространства. Она также даст возможность не предвидеть будущее, но извлечь элементы для перспективного видения будущего – для проекта иного пространства и иного времени в ином обществе, возможном или невозможном…
II. 4
Критика пространства! Если предложить подобный проект без предварительных объяснений, он, скорее всего, будет воспринят как возмутительный интеллектуальный парадокс. Какой может быть смысл в критике пространства? Критикуют кого-то или что-то, а пространство – это не кто-то и не что-то. Как сказал бы философ: это не субъект и не объект. Как к нему подступиться? Оно ускользает от так называемого критического духа – того, что, судя по всему, достиг предела в «критической теории», упрощенной версии марксизма. Не по этой ли причине до сих пор не существует архитектурной и урбанистической критики, по аналогии с «критикой искусства», «литературной критикой», критикой театральной, музыкальной и пр.? Очевидно, что ее не может не быть: ее «объект» по меньшей мере столь же важен и интересен, как эстетические объекты повседневного потребления. Ведь речь идет, так сказать, о «среде обитания». Но литературная, художественная, театральная критика ориентирована на людей, на институции: живописцев, торговцев картинами, галереи, выставки, музеи – или же издателей, писателей, рынок культурного потребления. Архитектурное и городское пространство выглядит недостижимым. В ментальном плане оно украшено звучными словами – читабельность, видимость, интеллигибельность; в плане социальном оно подается как неприкосновенный результат соединившихся в нем истории, общества, культуры. Не объясняется ли отсутствие критики пространства только отсутствием соответствующего языка? Возможно, но само это отсутствие имеет причины, и их важно выяснить.
И тем не менее, несмотря на то что ни одно пространство не соответствует ни мифическому образу чистой прозрачности, ни обратному ему мифу о естественной непроницаемости; несмотря на то что оно скрывает свое содержимое под покровом значений, незначительного или сверхзначимого; несмотря на то что иногда оно лжет, как вещи, хоть и не является вещью, – критика пространства имеет смысл.
Эта критика способна сорвать покров внешней видимости, в котором нет никакого обмана. Вот перед нами дом, улица. Этот семиэтажный дом выглядит устойчивым; он даже мог бы служить символом неподвижности: бетон, четкие, холодные, застывшие линии. Построен около 1950 года. Еще никакого металла и стекла! Однако эта жесткость не выдерживает анализа. Мысленно снимем с этого здания его бетонные плиты, его тонкие, почти как навесные панели, стены. Каким предстает оно этому воображаемому анализу? Оно со всех сторон окутано потоками энергии, которые пронизывают, пересекают его из конца в конец: вода, газ, электричество, телефон, волны радио и телевидения. Неподвижность оказывается сплетением подвижностей, подводящих и выводящих труб и проводов. Если сделать более точное, чем рисунок или фотография, изображение здания, то на нем будет видна конвергенция этих волн и потоков, и одновременно это строение, неподвижная с виду вещь, предстанет двоякой машиной, аналогичной телу в движении: силовой машиной и машиной информационной. Люди, находящиеся внутри дома, воспринимают, получают эти энергии, пользуются ими; сам дом потребляет эти энергии в массовом количестве (на работу лифта, для кухни и ванной и т. д.) Точно так же улица целиком: канализационная сеть образует единую структуру, имеет цельную форму и исполняет свои функции. То же можно сказать и о городе, который потребляет, пожирает колоссальную физическую и человеческую энергию, который пылает и горит как костер. Максимально точная репрезентация этого пространства сильно отличалась бы от той репрезентации, которая существует в голове его жителей и которая, тем не менее, является составной частью социальной практики.
Отсюда вытекает одна ошибка, или иллюзия: социальное пространство считается недосягаемым, его практический характер замалчивается, и оно превращается в некий абсолют, как у философов. «Пользователь» перед лицом этой абстракции-фетиша стихийно отрешается от себя самого, от своего присутствия, от своего «переживания», своего тела. Фетиш абстрактного пространства порождает одновременно и это практическое абстрагирование «пользователя», не воспринимающего себя в подобном пространстве, и абстрагирование рефлексии, не представляющей себе критики. Следует же, напротив, обратив вспять эту тенденцию, показать, что критический анализ «переживаемого» пространства ставит более серьезные вопросы, чем та или иная важная, но частная деятельность – литература, чтение и письмо, живопись, музыка. Пространство? Для «переживания» оно не является ни просто «рамой», вроде с рамы картины, ни почти безразличной к содержанию формой, содержащим, предназначенным только принять то, что в него вложат. Пространство – это морфология общества; следовательно, для «переживания» оно является тем же, чем для живого организма – сама его форма, теснейшим образом связанная с его функциями и структурами. Безусловно, изначальная ошибка состоит в том, что пространство мыслится на манер «рамы» или коробки, в которую входит любой предмет, при условии, что он меньшего размера, чем вместилище, а у последнего нет иного назначения, чем хранить содержимое. Ошибка или идеология? Скорее второе. Но тогда кто распространяет эту идеологическую иллюзию? Кто ею пользуется? Зачем и каким образом?
Довольствоваться только видением пространства, не осмысляя его, не соединяя в умственном акте все, что подано в разрозненном виде, не улавливая на основе деталей всю совокупность «реальности», не осмысляя его контуры в их отношениях внутри формального содержащего, – теоретическая ошибка, разоблачение которой помогло бы при случае разоблачить ряд великих идеологических иллюзий! Именно это мы и предлагаем выше; мы пытались показать, что «нейтральное», «объективное», неподвижное, прозрачное и внешне невинное или безразличное пространство – это не просто удобная конструкция бесполезного знания, не только ошибка, от которой увиливают, переводя разговор на «окружающую среду», на экологию, природу и антиприроду, культуру и т. п. Это целое множество заблуждений, комплекс иллюзий. В крайнем случае можно полностью забыть о том, что существует тотальный субъект, чьи действия направлены на поддержание и воспроизводство собственных условий, – а именно государство (опирающееся на социальные классы и части классов). Можно забыть и о том, что существует тотальный объект, абсолютное политическое пространство: пространство стратегическое, стремящееся представить себя как реальность, тогда как оно – лишь абстракция, но абстракция, наделенная огромной властью, ибо она является местом и средой Власти. Отсюда и происходит абстрагирование «пользователя» и так называемой критической мысли, забывающих сами себя перед лицом великих Фетишей.
К этой истине можно подойти несколькими путями. Но для начала нужно пойти по одному из них, отвергнув любые оправдания, отказавшись от бегства (даже вперед!). Обычно изучение «реального» пространства отдают на откуп разным специалистам и специальностям: географам, урбанистам, социологам и т. д. Тогда как познанием пространства «истинного», то есть ментального, должны заниматься математики и философы. Двойная, даже множественная ошибка. Прежде всего, при расщеплении на «реальное» и «истинное» пространство изначально замалчивается противостояние практики и теории, переживания и понятия, что искажает обе стороны. Затем мы попадаем в ловушку: это ссылка на специальности, возникшие задолго до «современности», то есть до эпохи, когда, с одной стороны, капитализм поглотил и стал использовать пространство целиком, а с другой – развитие науки и техники позволило производить пространство. Предел иллюзии – рассматривать архитекторов, урбанистов или планировщиков как экспертов по пространству, высших судей пространственности. «Заинтересованные лица» не замечают, что тем самым подгоняют запрос под заказ и тем самым идут навстречу пожеланиям тех, кто манипулирует умами! Тогда как следует выявлять и стимулировать спрос, даже если он снижается, а заказ навязывается деспотически-репрессивными методами. Разве не идеологическая ошибка – ссылаться на специалистов по «переживанию», по морфологии повседневности?
Пусть каждый посмотрит на окружающее его пространство. Что он видит? Видит ли он время? Он его переживает. Он внутри. Каждый видит только процессы. В природе время можно уловить в пространстве, внутри пространства, в его сердцевине: время дня, время года, высота солнца над горизонтом, положение луны и звезд на небе, холод и тепло, возраст каждого природного существа. Прежде чем природа была определена как слаборазвитое пространство, каждое место несло на себе свой возраст и, подобно древесному стволу, след породившего его времени. Время вписано в пространство, а пространство-природа есть лишь поэтическое и трагическое письмо времени-природы. Не будем уподобляться некоторым философам и говорить об упадке длительности или простом результате «эволюции». Но из современного социального пространства время исчезает совсем. Оно пишется лишь на измерительных приборах, особых, специальных: часах. Пережитое время, кроме времени труда, утрачивает социальную форму и интерес. Экономическое пространство подчиняет себе время; пространство же политическое изгоняет его как опасность, угрозу (для власти). Примат экономики и тем более политики влечет за собой господство пространства над временем. Значит, заблуждение относительно пространства, вполне возможно, на деле еще глубже затрагивает время – еще более близкое, более основополагающее, чем пространство. Время – главное «переживание», благо из благ, невидимое, нечитаемое. Его нельзя построить. Его можно потреблять, оно истощается, и наступает конец. Время оставляет по себе только следы. Оно прячется в пространстве под грудой заполняющих его осколков, от которых спешат избавиться: мусор загрязняет среду.
