Метафоры и метонимии: эти общеизвестные понятия взяты из лингвистики. Но мы ведем речь не о словах, а о пространстве и пространственной практике. Подобное заимствование требует углубленного анализа отношений между пространством и языком.
Определенное, то есть замкнутое, пространство что-то принимает в себя, а что-то отбрасывает (иногда в сферу ностальгии, иногда просто в сферу запретного). Оно утверждает, отрицает, опровергает. Оно обладает некоторыми атрибутами «субъекта» и некоторыми атрибутами «объекта». Фасад наделен очень сильной властью: он допускает в сферу видимого определенные действия – либо на самом фасаде (балконах, подоконниках и пр.), либо отталкивающиеся от фасада (прогулка по улице и пр.). Он отбрасывает в область непристойного многие другие действия, происходящие за фасадом. Здесь уже намечается психоанализ пространства.
Иногда применительно к городу и его отросткам (пригородам, периферии) употребляли выражения «болезнь пространства», «больные пространства». Что позволяло тому или иному человеку – архитектору, урбанисту, планировщику – объявлять себя «врачевателем пространства» (или подразумевать эту идею). Тем самым всеобщий характер приобретают особенно мистифицирующие репрезентации: современный город является результатом не капиталистического (или неокапиталистического) общества, но болезни общества.
Подобные формулировки извращают критику пространства, подменяя критический анализ не слишком рациональными и в то же время весьма реакционными схемами. В пределе общество целиком и «человек» как общественное существо могут считаться болезнями Природы. С философской точки зрения этот тезис можно обосновать – никто не запретит мыслить «человека» как чудовище, ошибку, неудачу на планете-неудачнице. И что дальше? Из такой философии, как и из многих других, не получится ничего, кроме нигилизма.
II. 5
Почему бы прямо здесь и теперь не принять решение: взять за образец «Капитал» Маркса, не затем, чтобы растащить его на цитаты или дать его последнее исчерпывающее толкование, а чтобы исследовать пространство в соответствии с планом этой книги? Для такого подхода есть много причин и мотивов, в том числе проблематика, аналогичная проблематике XIX века. Сегодня некоторые «марксисты» полагают, будто заниматься вопросами пространства (вопросами города, территориального управления) – значит затемнять настоящие политические проблемы. Изучение пространства сквозь призму сочинения Маркса позволило бы избежать серьезных недоразумений.
Следует обратиться именно к плану «Капитала». План этот выстроен в многочисленных прочтениях и перечтениях книги (самые буквальные из них – явно лучшие). В подготовительных работах Маркс обозначил основные понятия, например понятие (общественного) труда. Труд существовал во всех обществах – как и репрезентации труда (тягота, наказание и пр.), – но само понятие возникло лишь в XVIII веке. Маркс показывает, каким образом и почему. Сделав эти предварительные замечания, Маркс переходит к главному; главное – это не некая субстанция или «реальность», но форма. В начале и в центре Маркс обнаруживает (почти) чистую форму – форму связи материальных благ, то есть обмен. Эта почти логическая форма близка к другим «чистым» формам – тождество и различие, эквивалентность, когерентность, обоюдность, рекуррентность, повторяемость – и соотносится с ними. Связь материальных благ и обмен ими отличаются от коммуникации и обмена знаками (языка, речи), но неотделимы от них. «Чистая» форма имеет полярную структуру (потребительная стоимость – меновая стоимость) и различные функции; они описаны в труде Маркса. Развитие этой конкретной абстракции в мышлении происходит так же, как и ее развитие во времени и в пространстве, вплоть до социальной практики: монета, деньги, труд и определяющие его условия (его диалектический процесс – труд индивидуальный и социальный, разделенный и глобальный, частный и общий, количественный и качественный). Результатом этого развития, делающего понятия более насыщенными, чем при классической дедукции, и более гибкого, чем индукция или конструкция, является, как все знают, прибавочная стоимость. Главный стержень остается прежним: это диалектический парадокс, квазипустота, почти отсутствие – форма обмена, управляющая социальной практикой.
Но форма социального пространства нам известна. Она уже определена. Эта конкретная абстракция возникла в несколько приемов (в философских течениях, великих научных теориях) из репрезентаций пространства и пространств репрезентации. Появилась она на свет совсем недавно. Как и форма обмена, она близка к логическим формам; она требует содержания, и ее нельзя помыслить без содержания; но мыслится она именно путем абстрагирования, вне какого-либо определенного содержания. Точно так же форма материального обмена ничего не говорит о том, чем именно обмениваются; она предусматривает только «нечто», некий предмет использования, являющийся также и объектом обмена. Точно так же форма нематериальной коммуникации не говорит, какой именно знак передается, а только указывает на необходимость набора отдельных знаков, сообщения, канала и кода. Точно так же и логическая форма не говорит, что именно является когерентным, что именно мыслится, но предполагает необходимость формальной когерентности для мышления.
Форма социального пространства – это контакт, объединение, симультанность. Что объединяется? Что объединено? Все, что есть в пространстве, все, что произведено либо природой, либо обществом – либо их совместными усилиями, либо через их конфликты. Все – живые существа, вещи, предметы, произведения, знаки и символы. Пространство-природа сополагает, рассеивает; оно ставит в один ряд локусы и их наполнение. Оно создает частности. Социальное пространство предполагает объединение в одной точке или вокруг одной точки, уже состоявшееся или возможное. То есть возможное накопление (возможность которого реализуется при определенных условиях). Данное утверждение подтверждается в сельском пространстве, в пространстве жилища; оно находит подтверждение в городском пространстве, раскрывающем еще неизвестные секреты социального пространства в деревне. Городское пространство объединяет толпы людей, продукты на рынках, действия и символы. Оно концентрирует, аккумулирует их. Слова «городская пространственность» подразумевают также центр и централизацию, не важно, существующую или возможную, насыщенную, раздробленную или подвергающуюся угрозе; иными словами – диалектическую централизацию.
Следовательно, эту форму можно выработать, можно показать ее структуру (центр-периферия), социальные функции, отношения с трудом (различные рынки), а значит, с производством и воспроизводством, с докапиталистическими и капиталистическими производственными отношениями, исторической ролью городов и современной городской сетью и т. д. А также диалектические процессы, связанные с этим отношением формы и содержаний: распады, насыщения, протесты, натиск содержаний, вытесненных на периферию, и т. д. Социальное пространство в себе и для себя не обладает всеми характеристиками «вещи», противостоящей творческой деятельности. В своем качестве социального пространства оно является произведением и продуктом: реализацией «социального бытия». Но в определенных обстоятельствах оно приобретает отдельные фетишизированные черты вещи (товара и денег).
В поддержку этого масштабного проекта можно привести немало аргументов. Однако, даже отвлекаясь от его размаха, он вызывает ряд замечаний.
Во-первых, автор «Капитала» рассматривал и другие планы своего труда. Избранный им план отвечает скорее цели изложения, чем содержанию: строгому, но обедненному, ибо редуцированному оформлению. «Введение» содержит другой проект и другой план, более богатый. Во «Введении» на всех уровнях упор делается на различиях, тогда как в «Капитале» – на гомогенизирующую рациональность, проистекающую из почти «чистой» формы: формы (меновой) стоимости. Во «Введении» форма тоже присутствует, но мысль движется от содержания к содержанию и порождает формы, исходя из содержаний. Меньшая строгость, менее выраженная формальная целостность и, как следствие, менее разработанная формализация или аксиоматика искупаются более конкретной проблематикой, особенно в том, что касается (диалектических) отношений города и деревни, между реальностью природы и реальностью общества. Во «Введении» Маркс учитывает все исторические опосредующие моменты: сельскую общину, семью и т. д.[45] «Товарный мир» здесь не оторван от исторического контекста и от своих практических условий – тех, о которых в (незавершенном) «Капитале» заходит речь лишь в самом конце.
