Так, пожалуй, и свихнуться недолго…
* * *
— Малютка Ри, — говорит отец и берет мои руки в свои. — Послушай, что я тебе скажу: не полагайся на свою магию. Я знаю, искушение будет немалое. Ее так здорово видеть, правда?
Я киваю, и он улыбается.
— Однако могущество идет изнутри, — продолжает он.
Открывает мою ладошку и касается завитков кожного узора на кончике пальца. Мне щекотно, и я смеюсь.
— Если будешь слишком часто ее использовать, это тебя утомит. А если потратишь всю… Это тебя и убить может, малютка Ри!
Я озадаченно хмурю брови:
— Но это же просто магия!
Магия для меня — это свет, цвет, красота. Она — точно прекрасная песня: чудо, но никак не жизненная необходимость. Это ведь не пища, не вода, не сон… не кровь, наконец.
— Да, — кивает отец. — Но все же это часть тебя. И очень важная часть.
Он улыбается, и я впервые замечаю, как глубоко сегодня его проницает печаль. Он кажется таким одиноким.
— Тебе придется это понять. Мы с тобой — не как все прочие люди…
* * *
Я опять закричала, пустив в ход и голос, и мысли. Боги способны их слышать, если смертный как следует сосредоточится: так до них доходят молитвы.
Ответа не последовало — ни от Сумасброда, ни от кого-либо еще. Я стала ощупывать окружающее пространство, но ни до чего не могла дотянуться. Может, Сумасброд был где-то здесь, прямо рядом со мной, только я найти его не могла?..
Неоткуда знать.
Как же мне страшно…
* * *
— Щупай, — говорит отец и направляет мою руку.
Я держу толстую кисть из конского волоса, краска на ней едко разит уксусом.
— Чувствуй вкус воздуха. Прислушивайся к шуршанию кисти. А потом просто поверь…
— Поверить? Во что?
— В то, чего ты ждешь. Что должно случиться. В то, что должно возникнуть. Если ты не обуздаешь его, оно обуздает тебя, малютка Ри. Никогда об этом не забывай…
* * *
Надо было мне остаться в доме, надо было мне уехать из города, надо было увидеть, как приближался превит, надо было оставить Солнышко в той яме, где он валялся, надо было остаться в Нимаро и никогда из дома не уходить.
* * *
— Краски — это дверь, — говорит отец.
* * *
Я вытянула перед собой руки и представила, что они дрожат.
* * *
— Дверь?.. — спрашиваю я удивленно.
— Да. Сила скрыта в тебе, она спрятана, но краски открывают путь к этой силе, позволяя тебе излить часть ее на полотно. Или применить как-то еще по твоему усмотрению. Рисование — лишь способ до нее достучаться, который ты открыла первым.
— Ух ты, — задумываюсь я. — То есть я могла бы направлять свою магию в песни, как ты?
— Возможно. Тебе нравится петь?
— Ну, не так, как рисовать. И голос у меня не такой звучный, как у тебя.
Он негромко смеется:
— А мне нравится твой голосок…
— Папа, да тебе все нравится, что я делаю!
Однако услышанное прочно завладело моими мыслями, и я говорю:
— Это значит, я могу не только рисовать? Например…
Мое детское воображение бессильно постичь безбрежные возможности магии. Тем паче что младшие боги еще не пришли в мир и не показали нам всех ее преимуществ.
— Например, превратить крольчиху в пчелу? Или заставить распуститься цветы?
Он некоторое время молчит, и я чувствую, что он предпочел бы ничего не говорить. Он никогда мне не лжет, даже если я задаю вопросы, на которые ему не хочется отвечать.
— Не знаю. Иногда, когда я пою и верю, что что-то произойдет, — это и происходит. А иногда… — он медлит, ему почему-то неловко, — иногда все случается и без моего пения. Пение — дверь, но вера — ключ, который отпирает ее…
Я касаюсь его лица, силясь понять, отчего ему не по себе.
— Что такое, папа?
Он ловит мою руку, целует и смеется, но меня не проведешь. Я ухватила, уловила: ему страшно. Ну, самую чуточку.
— Ты просто подумай, — говорит он. — Допустим, ты берешь человека и внушаешь себе, что он — камень. Начинаешь верить, что живое стало мертвым. Что получится?
Я честно пытаюсь это обдумать, но я еще слишком мала. Мне все — забава. Отец вздыхает, улыбается, гладит мои ладони…
* * *
Я вытянула руки, крепко зажмурилась, вообразила вокруг себя целый мир и что было силы уверовала в него.
Руки аж сводило, они жаждали осязать, и я представила себе плотную глинистую землю. Ноги хотели на чем-то стоять, и я поместила их на эту землю и еще притопнула, породив глухой звук, ибо кругом был полный жизни воздух. Легкие рвались дышать, и я наполнила их восхитительно прохладным воздухом, влажным от росы. Когда я выдохнула, тепло дыхания породило облачко пара. Видеть его я не могла, но страстно верила, что оно было. И точно так же я знала, что всюду разливается свет, совсем такой, как когда-то рассказывала мама. Утренний свет сквозь туман, ранняя весна, бледное, только что вставшее солнце…
Тьма упорствовала.
Солнце. Солнце! СОЛНЦЕ!
Кожи коснулось тепло, и болезненный холод бежал прочь. Я села на пятки, глубоко и с наслаждением дыша запахами свежевскопанной земли и чувствуя, как теплый свет гладит сомкнутые веки. Мне хотелось что-нибудь услышать, и я решила: да будет ветер! Легкий утренний ветерок, чтобы разогнать туман. Ветерок послушно налетел, шевельнул волосы, и они защекотали шею. Я не позволила себе изумиться, чтобы не давать пищи сомнениям. Мир вокруг меня был еще хрупок, он так и порывался стать чем-то другим, а именно — беспредельной ледяной тьмой…
— Нет, — быстро произнесла я и порадовалась звуку собственного голоса.
Теперь кругом был воздух, чтобы разносить звуки.
— Теплый весенний воздух, — продолжала я вслух. — Сад, ждущий, чтобы его насадили. Останься со мной!
Мир остался, и я открыла глаза.
Я могла видеть его.
Удивительным образом место показалось мне знакомым. Я сидела на садовой террасе родной деревни; там я почти все время оставалась совершенно слепой, потому что магии в Нимаро было совсем немного. Я отчетливо видела всю деревню один-единственный раз, в день, когда…
…Когда умер мой отец. В день, когда родилась Сумеречная госпожа. Тогда я видела все-все.
И вот теперь я воссоздала этот день, обратившись памятью к той напитанной магией вспышке. В воздухе дрожали серебристые волокна утреннего тумана. Я помнила: большая угловатая тень по ту сторону сада была домом. Только не могла сказать, не принюхавшись и не сосчитав шагов, наш это дом или соседский. Ветер шевелил у моих ног нечто колкое: там колыхалась трава.
Я вызвала все это из небытия.
Недоставало только людей. Я поднялась на ноги и прислушалась. Сколько лет я здесь прожила, но не помнила, чтобы в подобный час было так тихо. Всегда слышались какие-то звуки. Птицы на деревьях, козы на задних дворах, плач младенца…
Вселенная словно бы вздрогнула и подернулась рябью.
— Я дома, — услышала я собственный шепот. — Я дома. Просто утро очень раннее, все еще спят. Да, все так и есть.
Рябь прекратилась.
Да, этот мир был реален, но все еще чудовищно хрупок.
Я по-прежнему оставалась в пустом царстве тьмы и холода. Мне всего лишь удалось создать вокруг себя некий пузырь, отгородивший меня от безумия. И теперь я должна всячески поддерживать его, укреплять, верить, подтверждать его всамделишность, чтобы не лопнул.
Дрожа, я вновь припала на колени и погрузила пальцы в рыхлую влажную землю. Да, так лучше. Надо сосредоточиться на мелочах, на самых обычных вещах. Я поднесла горсть земли к носу, вдохнула. Глазам своим я не особенно доверяла, но вот что касается прочих чувств…
Но тут на меня накатила неожиданная усталость. Я выдохлась так, как, по идее, вроде бы не должна была. Сжимая горсть земли в кулаке, я обнаружила, что моя голова клонится, а веки тяжелеют. Я в самом деле не выспалась, но дело было в чем-то другом. Я очутилась где-то в незнакомом и странном месте и до смерти перепугана. Казалось бы, один ужас должен согнать с меня всякий сон!
И прежде чем я успела проникнуться этим новым несчастьем, пространство сотрясла все та же странная дрожь… А потом где-то позади глаз у меня взорвалась раскаленная боль. Я закричала, выгнулась назад и прижала к лицу перемазанные землей руки. Все мое сосредоточение разлетелось вдребезги. Я почувствовала, как рушится пузырь фальшивого Нимаро, как врывается и облепляет меня тошнотворный пустой мрак…
