— Потому, что мы двое трижды блаженных невежд, дорогая. Я ненавижу знать заранее, что я должен увидеть. Гораздо лучше быть мужественным Кортецом из поэм и самому делать открытия. Клянусь Юпитером, я никогда этого не забуду.
— И я также, — подтвердила Клементина.
— Я так и думал, что что-нибудь случится, когда автомобиль повернул сегодня сюда.
Случилось гораздо больше, чем представлялось юной философии Томми. Но Клементина не просветила его на этот счет. Она просунула его руку под свою и слегка оперлась на нее, в первый раз за много лет, как счастливая женщина.
Осмотрев храм, она настояла на продолжении прогулки, уверяя, что не чувствует больше усталости. Она может вечно идти под такой луной.
— Эта ночь — для любовников, — сказал Томми, — мы тут не одни — посмотрите.
Действительно, тут и там виднелись тесно прижавшиеся друг к другу пары, шептавшие слова, которые луна слыхала уже миллионы раз.
— Я думаю, они и нас принимают за любовников, — дурачась, сказала Клементина.
— Я ничего не имею против, — ответил Томми, — примем подходящий вид.
— Да, — подтвердила Клементина, — примем подходящий вид…
Любовной парой странствовали они по городу; пришли и на мост и любовались на залитую луной Рону и на смелый старый Chateau-fort[10] на холме.
— Довольны вы, что поехали со мной? — спросила она.
— Сегодня был какой-то волшебный день, — серьезно ответил он. — А ночь… для нее нет слов. Я никогда не отблагодарю вас за это, потому что есть вещи, за которые нельзя благодарить. При возвращении, если хотите, я вам напишу что-нибудь, — он расхохотался, — может, вы и не хотите, но все равно я напишу для вас.
— Я очень хочу, Томми, — сказала она с дрожью в голосе, — вы даже не можете себе представить, как мне этого хочется.
— В таком случае, я ваш вернейший раб, на всю жизнь.
— Вы, кажется, влюблены в меня?
— Влюблен в вас! — крикнул он. — Конечно. Другой такой женщины нет во всем мире. — Он взял ее руку и поцеловал. — Восхищаюсь вами, — сказал он и вскочил. — Довольно здесь сидеть. У вас руки совсем холодные, а на вас только эта глупая блуза. Вы схватите лихорадку.
— Мне тепло, — заметила Клементина, однако с удивительной покорностью повиновалась ему.
Если кто-нибудь, обладающий достаточной смелостью и фантазией, предсказал бы в Лондоне Клементине перемену, которая произойдет в ее характере под влиянием римского храма и луны, она бы усомнилась вслух в его умственных способностях. Она забыла собственную аксиому, что у женщины разум забит ее полом. Но эта теория оправдалась на деле; ее разум начал сдаваться.
Вот это и случилось.
Разве это не естественно? Есть растения, которые прозябают долгое время в темном погребе, но вынесите их на воздух, и на солнце, и на дождь, и они дадут пышный, роскошный цвет.
Безумная, абсурдная, предосудительная любовь попала на воздух, и на солнце, и под дождь, и распустилась волшебным цветком. Без сомнения, ее не нужно было выносить на свет, ее нужно было оставить в погребе, а не открывать дверь ласкам чарующей юности. Одним словом, тридцатипятилетняя женщина не имеет права любить двадцатитрехлетнего мальчика. Конечно, нет. Немного британской выдержки вполне достаточно, чтобы не выпускать тигра из джунглей. Так рассуждала сама с собой Клементина, пришедшая к убеждению, что нельзя сомневаться в случившемся. Это было естественно. Некоторые, для которых не скрыта ни одна тайна чистого женского сердца, скажут, что это божественно. Но большинство осудит час радости, полученный женщиной с разбитой жизнью.
Это был только час. Луна исчезла, и сумрак заполз в комнату. И отчаяние поднялось в душе женщины. Слова юноши еще звучали в ее ушах. Он был влюблен в нее, восхищался ею, готов отдать за нее свою жизнь. Он говорил искренно. Почему она не приняла этих слов, как должных? Ни одна тридцатипятилетняя, здоровая, изголодавшаяся по чувству женщина не оттолкнула бы юношу, сообщившего, что он ее вернейший, вернейший раб. Она должна была наложить цепи. Никогда больше не представится такого случая. Но выйти за него замуж не так легко. Клементина отдавала себе отчет в этом. Новое искушение заползло к ней в душу. Ведь тогда он свободно сможет отдаваться своему искусству, и ему не надо будет ни в чем себе отказывать. Любящая женщина скорей отдаст свое сердце, чем позволит ему нуждаться.
Она встала и подняла шторы. В предрассветных сумерках площадь Миремон и библиотека казались призраками. Странно, как рождение дня напоминает смерть.
Клементина легла и сейчас же заснула. Разбудил ее принесший завтрак лакей. На присланном Томми «Нью-Йорк Геральде» лежал большой букет красных и желтых роз; в пачке писем нашелся конверт, нацарапанный детской рукой Этты Канканнон.
Когда-то перед ее глазами был букет тюльпанов. Они ознаменовали собой начало. Эти красные и желтые розы будут концом:
— Attendez un moment[11], — сказала она, просматривая письмо Этты, — принесите мне телеграфный бланк.
Он вынул его из кармана. Что бы вы ни спросили у лакея хорошего французского стиля, — историю ли цивилизации Бокля или крючок для сапог — он все вынет из кармана. Он вынул ей также и карандаш. Она несколько минут размышляла. Затем поспешно написала на бланке:
«Присоединяйтесь ко мне прямым путем через Лион. Скорым. Буду встречать. Обещаю, — ее губы сложились в кривую усмешку, — веселую прогулку. Моя гостья, конечно. Клементина. Отель Северного Вьена.»
— Гарсон, — спросила она, протягивая ему телеграмму, — почему этот отель назван северным?
— Parce que, madam, c'est ici â Vienne que commence le Midl[12], — был ответ.
Он вышел. Куртизан в Версале при мадам Помпадур едва ли мог бы ответить галантнее.
Позднее, днем, Клементина получила ответ от Этты:
— Дорогая, выезжаю завтра. Буду в Лионе вторник семь утра.
Томми, поглощенный своей картиной Роны и замка-крепости в Бате, проводил весь день на мосту. Клементина сидела рядом под приличным белым зонтиком, купленным во время путешествия, читая одну за другой новеллы. Только перед обедом она сообщила ему о немедленном прибытии Этты.
— О, — воскликнул он возмущенным тоном, — она все испортит.
— Не думаю, — сказала Клементина.
ГЛАВА XI
Клементина отправилась одна на автомобиле в Лион, остановилась в гранд-отеле и на другой день рано утром встретила Этту Канканнон на вокзале. Этта, свежая, как роза, после целой ночи пути, бросилась к ней на шею. Она была, по ее мнению, бесценным ангелом и тому подобными гиперболическими существами. Она очень приятно путешествовала; без всяких хлопот; ей во всем помогали очень симпатичные мужчины. Она до пяти часов стояла в коридоре, любуясь страной, по которой проезжала. Она никогда не предполагала, чтобы это было так интересно.
